Материалы номера № 06 (158), 2015 г.

С пьяной русской безутешной удалью,
Откулачив градинами луг,
Над покосом дальним тучи сгрудились,
Обнимаясь молниями рук.

По раскисшей глинистой распутице,
Не разжав разбитых в слякоть губ,
Осень — груду неба, словно узница,
Спотыкаясь, тащит на горбу.

Я смотрю в глаза озер незрячие.
Облака в них — вереницей лиц,
Тех, что жизнь мою переиначили —
Как воспоминанья пронеслись.

Но душа моя не растревожится
И не дрогнет, от потерь устав.
Жизнь моя, неизъяснимо сложная,
Стала вдруг немыслимо проста:

Сумерки. Тетрадь. Уединение.
Гладь листа бездонна и чиста.
Россыпью идут на дно сомнения,
Черновик души перелистав.

А вокруг поникла отрешенная
От всего земного красота,
И монашкой, верой обожженною,
Пала у незримого креста.

Вдоль чешуи вулкана рыщет хмарь.
Ручьи змеятся вниз по мерзлым лавам.
Безмолвна и черна, как мертвый пономарь,
Ночь вниз лицом упала вдоль увала.
На темном шлаке — поросль камней.
Тучны  поля  базальтовых початков.
И между них луна прокралась, не
Оставив ни следов, ни отпечатков.
Забытый, безымянный мавзолей,
Полуразрушен и полуразграблен,
Стоит вулкан.
                    Он мертв.
                                  Набальзамирован
Таблицей Менделеева.
                                   Парадным,
Чеканным шагом караул часов
Сменяется у каменной гробницы.
…И у подножья стынет озерцо,
Как колесо истлевшей колесницы.

Как ты угрюмо, поле! Снеговито
Лежишь без направленья и ума.
Лицо твое скуластое, испитое
Завьюжила несметная зима.

Приземистый сереброшкурый ветер!
Кого учуял в россыпях следов?
Прошла ли рысь наперерез рассвету?
Иль россомаха пропушила вдоль?

Зачем ты, поле? Что в тебе родится?
Какого разнотравья дикий сор?
Ты пустырей и пустошей столица,
Нетронутая гибельной косой.

Но по траве прошел зимы рубанок:
Осталась от листвяных похорон
Хрустящая беленая бумага
Вся в знаках препинания ворон.

И вызрело безмолвием пространство…
Налился день поспевшей тишиной.
Ты прячешь, поле, в рвани голодранца
Озноб земли застуженной, глухой.

Камчатское оснеженное поле!
Распахнут настежь полушубок твой,
И треплет ветер травяные полы,
Мне горло забивая шелухой.

Стынет день над заснеженным полем
Отколовшейся глыбою льда.
Мертвых елей корявые колья
Оцепили продроглую даль.

Ни шахмы*, ни пути, ни распутья,
Лишь порожний простор да голынь.
Молча, кутаясь в листьев лоскутья,
Бьет поклоны старуха-полынь.

Холод вкрадчив. Снега нелюдимы.
Исчезая в пространстве пустом,
Он — шагает в зимы сердцевину
С перекошенным песнею ртом.

Вязнет песня, хрипит, не поется:
Пилит горло беззубой пилой.
В ледовитой тиши раздается
Каторжанский немеркнущий вой

И — летит в помутнелое небо,
Где расправила крылья беда…
Смерть идет в хлопьях свежего снега.
…И в зрачках замерзает вода.

Зимний воздух
         просторен и колок:
Крикнешь —
         вдребезги возглас летит!
Недоверчив,
          узорчат и ломок
Лед ночной у краев полыньи.


Насмерть
               стала река.
                                  Ледокована,
Как наследный
                    охотничий нож,
Исступленно
          зазубренным холодом
Полосует медведицу-
                                       ночь.

Языка
           безраздельна окраина.
Русской речи
                      тиха глухомань.
У безмолвия
                     Слово
                                украдено,
Но на выдохе
                 вмерзло в гортань.

У мороза
         все крепче затрещины!
Раздает нарасхват,
                               задарма!
Над озябшей лощиной
                                       зловеще
Вьется снежная мошкара.

Воронье
               вездесущее,
                                древнее
Грабит чаек
                     вдоль устья реки,
И восходит звезда
                           вечерняя
Звездам утренним
                                вопреки.

Зима и Дант. Вверх по ступеням ада
Заросшим непролазным кедрачом
Я поднимаюсь к туче пеплопада,
И ветер мне садится на плечо.

Навис вулкан. О, ледяной колосс,
Ты в небе вырублен неумолимо!
Доносит ветер стоны Уголино*
Сквозь зыбкий многоярусный мороз.

«О, Дант! Зачем ты держишь за рукав?»
«Затем — взгляни! — увенчивает лавр
Мой профиль горбоскалый, тонкогубый.

Останемся на этой высоте!
Понаблюдаем гаснущий во тьме
Окрестных гор мерцающий рассудок».

На простуженной дороге,
Где, впряжен в пустые дроги,
Месяц топчется двурогий,
Ветер — сжал кулак

И пошел искать в ненастьях,
У кого тепло украсть бы,
Звезды задувает, гасит,
Прячет в буерак.

Ты — сестра родная ветру,
Кружишь снежной круговертью,
Рука об руку со смертью,
Вьешь — ворожея!

Путнику дорогу скроешь,
Заведешь, в снегу зароешь,
Запоешь, завьешь, завоешь,
Словно плачея.

Ты нашептываешь сказки,
Прибаутки и побаски,
В скоморошьей прячешь маске
Бледное лицо…

Сыпь же полными горстями
Смех ядреный с бубенцами,
Одари гостей на память
Связками песцов!

Необъятна, неотступна,
Безымянна и беспутна,
Ослепи своей преступной
Дикой красотой!

В пушняке расшивов снежных
Сбрось небрежные одежды,
Объявись бесстыдной, грешной,
Праведной, святой.

Вся в предчувствии разлуки,
В смертной стуже, в смертной муке,
Заломи деревьям руки
И, невдалеке

Полынью переступая,
Оступись, скользни по краю;
Мерзлых губ не  разжимая —
Захлебнись в реке.