Материалы номера № 11 (163), 2015 г.

Глупой старухе зачем поводырь,
Мудрые мысли, советы?
Дом мой — не ваш, а вот эта Сибирь,
Это последнее лето.

Осень последняя, с красной листвой,
Не завизжит, как торговка…
Что же ты ухаешь черной совой,
Божья моя ты коровка?

Я ведь ни слова не говорю
Ни втихомолку, ни матом…
Красным листом напоследок горю,
Словно бы — в чем виноватым.

Что же вы, суки, трясете меня?
Ну, вот какое вам дело?..
Жизнь догорает. Не надо огня.
Я уж и так догорела.

Вечер дует желтой золой
В стылые бабкины дни.
Пилят деревянной пилой
Старые кости мои.

У меня ожог еще на губах,
Угль еще не остыл.
Не бойся, говорят, этот страх
Никого еще не убил.

Утро вновь полыхнет огнем
В осеннюю тишь да гладь.
Чтобы не сожрали живьем,
Может, еще поддать?

Старая, плечи-то разверни,
Или нет у тебя плечей?
Лес, мой лес!.. Дни мои, дни!..
Мир мой — не мой, ничей.

Дом свой люблю я, которого нету,
Сына, который в минуту иссяк,
Глупую синюю эту планету,
Звезд безымянных прохладный косяк,

Злых мужиков — с бесшабашным оскалом,
Баб голосистых, когда поддадим,
Хлеба горбушку с прожилистым салом,
Родину нашу под небом седым.

Более мне ничего и не надо,
Нужен единственный только уют —
Тихо уснуть на краю листопада,
Если друзья сгоряча не убьют.

Если мужик сдрейфит,
В общем, даст слабину,
Русская баба не стерпит —
Тут же объявит войну!

Она не задаст вопроса:
"А ты кто тут такой?.."
И не посмотрит косо —
В космы вопьется рукой!

Она зарычит как львица,
Она завизжит: "Етить!.."
И, невзирая на лица,
Будет кусать и бить.

Пусть перекошена рожа,
Набок пускай пятак…
На одну на нее надежа,
Ежели что не так!

Выхожу из магазина. Метет пороша.
За забором — полкана психический лай.
Провожает директор меня — Укокошин,
По имени Николай.

Хороший такой парень. Бухой немного.
Раскраснелся, разражарился, хоть выжимай.
— Вот она, — говорит, — бабушка, твоя дорога…
— Покедова, — говорю, — Николай!..

А он по спине — как треснет!.. Легонько,
Но душа чуть не отправилась в рай.
Ну, думаю, сволочь ты, Колька,
Проще говоря — Николай!

Теперь поняла я твою фамилью!
Скольких же укокошила твоя родня?
Так и чесала потом целую милю,
Только бы Коля — не догнал бы меня.

А потом думаю: чего привязалась?
Вот моя фамилия — Купцова, так ведь не купец…
Но не зря, наверное, остерегалась,
С Укокошиным не остережешься — тут тебе и капец!

Напои на дорогу, сына,
Своего-то — нет у меня.
В бутылек налей керосина,
Спичкой чиркни, поддай огня!

Не гляди, что стара, убога,
Все стерплю я, как дважды два.
Не держи уже у порога,
Видишь, падает голова.

Я на ветер взлечу листочком,
Пусть сожжет он мои края.
Нарисуй ты мне, сына, точку,
Своего-то нет у меня.

Дым пластается по низине,
Там, где тропка бежит домой.
Ах ты, старая ты разиня,
Красный лист обгорелый мой!

Я жалею молодых,
Старых, немощных — до дрожи,
Тех, кому дают под дых,
Отворачивая рожи.

А еще жалею я
Шлюху вечную под лавкой,
Жизнь на точке бытия,
Шарф мой синий под булавкой.

Я не верю никому,
Швали всякой потакая.
Знаю даже — почему:
Я ведь и сама такая.

Думаю о тебе все время,
Пальцами трогаю память.
Как там ваше небесное племя?
Чем ты хоть занят?

Видишь, как постарела — мигом!
Знаешь, как страшно…
Хвастаюсь рассудочным сдвигом,
Справкой бумажной.

Только бы ты мне не верил, что ли,
Жизнь моя, праздник!
И уберег бы меня от боли,
Ну, хоть бы разик…

Мы рядышком со дня рожденья,
Меж нами — ветер, не стена,
И до последнего мгновенья
За мною тащится она.

Молюсь ли у священной раки,
Сжигаю глотку первачом
Иль падаю в случайной драке —
Она маячит за плечом.

Слепы, горбаты, тугоухи,
Закусывая колбасой,
Бредем по жизни, две старухи,
Я — с посохом, она — с косой.

Когда расстанемся — не знаю,
Но все ж, когда закрою рот,
Пусть и она присядет с краю
И тоже малость отдохнет.

Ночь лампами полна. Кругом — дома, квартиры,
То гаснут, то горят, подмигивая мне.
Там жены, мужики, там на столе — зефиры.
Детишкам скоро спать. И елочка в огне.

Как радостно идти меж этими домами,
Где добрыми людьми жизнь русская полна.
Зачем же помнить мне, что нынче я не с вами,
Что надо мной висит ущербная луна?

Наполовину я — печальная, не злая,
Как может умилить полночный этот час!..
Но на чердак взойду, и вот тогда узнаю —
Как горько мне одной, как хорошо без вас.

Не чуяла в детстве кожи,
И мир — прошивал насквозь.
На что было похоже?
На сибирский мороз!

Сегодня дубленой шкурой
По сердце я заросла.
Живу бесчувственной дурой —
Статуей без весла.

Вот потому и пьянка,
Потому — мордобой.
Прыгаю, как обезьянка!
Господи Боже мой…

Я вся пролегла мосточком
Над вашею кутерьмой,
Чтоб было легче сыночкам
Вернуться к себе домой —

Во вьюгу, мороз и рощи
Березовые мои,
Чтоб жизнь веселей и проще
Была бы хоть в эти дни,

Чтоб брат не зарезал брата,
Ну, чтобы подумал хоть,
Чтоб все мы пришли обратно —
В Россию, где наш Господь.

Бегите по мне, болезной,
Ведь это — не на расстрел,
Пока я вишу над бездной,
Пока позвоночник цел.

Как я мчалась на тот урок,
Как летела поверх земли!
Но уже отгремел звонок,
И товарищи все ушли.

Мне учитель сказал: "Прощай,
Отучилась свое — конец".
Эх, какая во мне печаль!..
Где ж вы, мать моя, мой отец?

Пусть мне пару вобьют в дневник,
Пусть напишут: "Опять дралась!"
Но верните, хотя б на миг,
Эту жизнь, ну, в последний раз!

Я готова хоть что терпеть,
Я забор пробью головой,
Ведь не лоб у меня, а медь!..
Где ж ты, сын мой, любимый мой?

Я, качаясь, бреду, бреду,
Эх, да как же вы так могли…
Вы, сидящие там, в саду,
Не гоните меня с земли.

Друзья картохи наварят,
Сахару к чаю дадут,
Собака куснет за пятку,
А я — все пишу стишки.

Одни тут сказали: нету
На этом свете меня…
Так и сказали: нету!
А я — все пишу стишки.

Когда, наконец, помру я,
Стеганку теребя,
Тогда-то они и скажут:
Так вот же — ее стишки!..

Снег хрустит, в кулаке сторублевка,
А подмышкою — сала шматок.
Старый друг приобнял меня ловко,
В "вино-водку" скорей поволок.

А потом мы поддали на лоне,
А потом я сказала: "Привет!"
И у цирка каталась на пони
Забесплатно — по старости лет.

А потом пригласили на ужин,
А потом я отправилась в путь,
И никто был мне пьяной не нужен,
И на звезды забыла взглянуть.

Снова день у себя я украла —
Во чаду, в кабаке, в голытьбе.
Лишь назавтра, когда помирала,
Сразу вспомнила о Тебе.

Даже если наш мишка медведь
Поклонится ихому богу,
Перестанет сурово реветь,
Переведет старушку через дорогу,

Даже если какой язык
Выучит, к примеру, французский,
Все равно его мирный рык
Не по нраву будет тому, кто не русский.

Все равно его хмурая стать
Разобидит их нежные плоти.
Пассатижи им будет охота достать
И рвать его черные когти,

А потом выдрать зубы его,
Белоснежные желтые зубы,
Не осталось чтоб ничего,
От России — нежной и грубой.

А старушку поддатую ту
Переедут автомобили,
Потеряли чтоб русскую мы красоту
И орали бы так: "тили-тили!"

Но вот хрена земельного вам,
Горького русского хрена —
Европейским нашим друзьям,
По самое это колено!

Мы, конечно, тоже умрем,
Но и вас с собою прихватим
И умчимся небесным таким кораблем —
С мишкой в объятьях.

Я не из города, не из села —
Я из барачного строя.
Бритых подонков родная сестра,
Серого, в общем, покроя.

Вашему "зайчику на мостовой",
Вашей "рябине кудрявой"
Не разминуться сегодня со мной —
Вашей последней отравой.

Я — не отсюда. Махните рукой,
Справа махните и слева...
Только и там, где есть вечный покой,
Встречу я вас — для сугрева.

Луна на суку повесилась
И бьет мне в лицо, и бьет.
Какое в России месиво,
Хороший какой народ!

Она, как тот опер лампою,
Целится прямо в глаз
И тянется, будто лапою, —
Придушит меня сейчас.

А я все верчусь и охаю,
Под стол занырнуть хочу.
А утром все будет похеру,
Все будет мне по плечу!

А утром воспрянет солнышко,
Закроет собой луну,
И треснет в осколки горлышко,
И я наконец усну.

Под зеленой сосной, под высокой, корявой,
Не боись за меня, не боись.
Я ведь тоже была безнадежно кудрявой,
Было все у меня — зашибись.

Я ведь тоже людей день и ночь понужала,
Я ведь тоже визжала с утра,
А потом кто-то взял — да и вырвал мне жало,
Да и клык кто-то выбил вчера.

Под зеленой сосной, да хотя бы в овраге
Успокоить бы кости мои…
Не истлели бы только слова на бумаге,
Те, немногие, — что о любви.

Осень тянет за собой слякоть,
Листики ржавые множит.
Осенью хорошо плакать,
Идти одной, думать: Боже, Боже…

Тополя голые вдоль дороги
Скрипят и скрипят — так знакомо…
Уношу подобру-поздорову ноги,
Ни приюта за спиной никакого, ни дома.

Я уже никогда не пойду на запад —
Ни свиньей, ни журавлиным клином.
На восток буду драпать и драпать,
Океаном чтобы умыться синим,

Чтоб войти в него чинно и строго,
По самую седую макушку,
Чтоб унес он меня далеко-далеко,
Как любимую свою игрушку.

Друг мой Ваня Мудохин
Замуж звал Лидку Купцову.
Изрекал ахи да охи:
"Для тебя — на все я готовый!"

Но не нравился этот Ваня мне,
Нравился мне другой…
Что ж, на войне как на войне:
Нашли другого — с пробитою головой.

Клялся Ваня со слезой на глазах,
Из последних, как говорится, сил:
"Не я, разрази меня Бог!.." Бабах! —
И Бог его разразил.