Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 31 (183), 2015 г.



Владимир СПЕКТОР
ШКОЛА НА ВСЮ ЖИЗНЬ…

Я процитировал эту статью, чтобы напомнить, какой может быть окружающая действительность, если о ней проявлять заботу, и какой она становится, если заботиться только о собственном кармане. Мой приятель, прочитав часть этих записок, заявил, что их главный недостаток в любви к СССР, и, следовательно, я — адепт Советской власти. При Советской власти я прожил 40 лет, и, естественно, успел разглядеть ее достоинства и недостатки, коих было немало. Но и хорошего было много. И вспоминать об этом — не считаю признаком любви или ненависти, это — нормально. Нельзя же постоянно говорить только о том, что было плохо. Его и сейчас — больше, чем надо. И лживая демагогия — на каждом шагу. Почему на западе в свое время не постеснялись перенять некоторые позитивные черты социальной политики советского государства? А у нас — признак хорошего тона — с кривой ухмылкой пинать прошлое, забывая все доброе и выпячивая только недостатки. И занимаются этим те, кто при Советской власти были по-настоящему обласканы, состояли в КПСС, защитили диссертации, сидели в руководящих креслах, учили других быть верными ленинцами. Странный, конечно, отбор был у партии, особенно времен застоя. Легко принимая подонков, нормальных людей боялась, как огня. Потому, возможно, и финал такой. Вернее, не только потому, но и поэтому тоже. Сегодня в моде — злорадство, ехидничанье, пакостность. Я не стремлюсь быть модным. Я просто вспоминаю то, что было. И стараюсь не врать.

Что делать, если все, что было — было плохо?
                                               Винить себя, родителей, эпоху?..
Из красного сквозь красное течет мгновенье,
                                   и цвета крови — каждое сердцебиенье.
Куда бежать, откуда, в чем причина?
                                   Чьи проявляются следы в житейской глине?
Искать в чужой судьбе ответ — напрасно.
                                               Свой календарь, свой белый свет.
И красный.



*   *   *

В душе, и в округе — неравновесие.
                                   Над страной — словно тень мракобесия.
Все законы — на личных контактах,
                                               аргументы забывают о фактах.
Все естественно и очень странно.
                                               Все глубины — не глубже кармана.

А Костя Фокин тоже стал полковником (бокс, видимо, располагает к этому званию), потеряв, к сожалению, на карьерном пути свою осиную талию. Как он сам сказал, «служба была такая, что приходилось работать и печенью тоже». Помню, как учительница биологии Елена Владимировна, которая называла его стройным, как тростинка, спросила: «Фокин, как Вы надеваете свои джинсы (у него они были настолько плотно прилегающими, что казались продолжением кожи), мне кажется, вы их натираете мылом». На что Костя ответил: «А я их вообще не снимаю». «Что ж, шагреневая кожа Вам еще о себе напомнит» — промолвила в ответ учительница, и, думаю, абсолютное большинство из нас намека ее не поняли. С Костей мы встретились в «Трансмаше» (место встречи изменить нельзя), где он после выхода в отставку недолгое время работал. Это был и радостный, и грустный взгляд в потускневшее зеркало детства.



*   *   *

Школьные красавцы, лидеры атак…
                                               Будущее в их глазах сверкало.
И казался вечным юности пятак,
                                               щедрой сдачей выпускного бала.
Все стареет в мире — лица и вино.
                                               Медь тускнеет и проходит мода.
Мы, как Атлантида, падаем на дно,
                                               ощущая трудность перевода
Красоты и силы — в дряблость впалых щек,
                                               будущего — в памятные даты.
Будто через годы слышится звонок, и часы спешат,
                                                                       спешат куда-то…

Вспоминали мы «Трансмаш» и в разговоре с еще одним нашим одноклассником — Юрой Скорченко, который и сейчас в свои «после шестидесяти» — видный жених. Он интересовался яркой дамой-сотрудницей «Трансмаша». Вспомнили «инте-инте-интерес, выходи на букву «С». Это и о нас с ним. В конце десятого класса мы с Юрой решили участвовать в конкурсе журнала «Журналист», победители которого принимались на факультеты журналистики нескольких университетов без экзаменов. Выбрали тему «Сын века и дитя века — в чем сходство и отличия». Сначала думали писать в соавторстве, а потом поняли, что в конкурсе — «каждый сам за себя», но помогать друг другу никто не запрещал. В‑общем, написали и отправили. Никаких ответов не получили, но в майском номере журнала были опубликованы результаты конкурса. И в них я читаю, что среди победителей — В. Спектор. Только из города Кишинева. Как я ему завидовал, этому, как выяснилось, Виктору Спектору. Интересно, окончил ли он университет, стал ли журналистом?.. Судьба. А мы с Юрой поступили в машиностроительный. С ним и его сестрой связана интересная история, о которой я (все же, став, в конце концов, журналистом) написал:



КРАТКАЯ ИСТОРИЯ БЕСТСЕЛЛЕРА ПО-УКРАИНСКИ

Резонный вопрос — какая связь между автором романа, изданного в Англии, ставшего лауреатом премии Вудхауз и вошедшего в десятку наиболее популярных книг Европы прошлого года, и провинциальным Луганском?
Оказывается, связь самая непосредственная, ибо родители автора книги «Краткая история тракторов по-украински» Марины Левицки до войны жили именно в Луганске. А потом…



ПОБЕДИТЬ — ЗНАЧИТ ВЫЖИТЬ…

Они выжили в той страшной войне, две сестры Очеретько, Оксана и Галина, дочери знаменитого подполковника Митрофана Очеретько, стоявшего у истоков Украинской армии, Георгиевского кавалера, чье имя после 1929 года страшно было произносить вслух. Ведь он был тогда расстрелян, как бандит и враг Советской власти. Но не зря говорят — все меняется, и сегодня о Митрофане Михайловиче пишут книги, а сам он, человек храбрый и не изменивший своим принципам, занял почетное геройское место в истории Украины. Но вернемся к его дочерям. Оксана вышла замуж за влюбленного в кино Александра Скорченко, который, пройдя войну, где стал инвалидом, всю дальнейшую жизнь руководил киностудией в Луганске. Мужем Галины стал Петр Левицкий, талантливый инженер, работавший и в авиационной промышленности, и в тракторостроении (вот они, истоки истории тракторов). Кстати, отец Петра, Алексей Левицкий, был ректором Полтавского учительского института, и даже недолгое время министром образования при Директории. Война разлучила сестер навсегда. Галина с маленькой дочкой была вывезена на работу в Германию. В лагере (чудеса бывают!) встретилась с мужем. Пройдя сквозь мучения и унижения, после окончания войны они смогли выехать не на Родину, где их, по всей вероятности, ждали новые, теперь уже сибирские лагеря, а в Англию. Помогло то, что в паспорте Галины местом рождения была обозначена Галиция, принадлежавшая одно время Польше. Почти 60 лет сестры и их семьи не имели никаких вестей друг о друге. Иметь родственников за границей в Советском Союзе было не менее опасно, чем гремучую змею под боком. И потому о поисках родных не было и речи. В Англии за это время появилась на свет еще одна девочка Марина, а в Луганске — ее двоюродный брат Юрий. Только в 2004 году интернетовский запрос Марины (уже успевшей написать и издать свою «тракторно-семейную» сагу) был замечен еще одной родственницей — Ольгой Очеретько, жившей к тому времени в Израильском Ашдоде (как изумлен был бы дедушка Митрофан, узнав об этом!). Марина попросила откликнуться всех, кто что-нибудь знает о судьбах представителей семей Очеретько-Левицких. Интернет оправдал ожидания, и англичане с украинскими корнями (Галины, увы, к тому времени уже не было среди них) узнали, что в Луганске живет и здравствует тетя Оксана с сыном Юрием, которые уже, откровенно говоря, потеряли надежду узнать что-либо об исчезнувших в войну родственниках. Победить — значит выжить — именно так говорит в романе старшая сестра, вобравшая в свою судьбу ужас трудового лагеря, (и от этого ставшая более замкнутой, жесткой, прагматичной) младшей, рожденной уже после войны. Они победили. Но это была, воистину, победа со слезами на глазах.



В РОМАНЕ, КАК В ЖИЗНИ

Очень любопытно нам, живущим в Украине, познавать жизнь бывших земляков на новой Родине (бывает ли такое?). Нет, они и в Англии, решая бытовые и профессиональные проблемы, нет-нет, и вспоминают о стране, где Днепр и Чернобыль, Донбасс и Карпаты, Слобожанщина и Полесье создают неповторимое сочетанье (порой, и не сочетающееся), которое невозможно забыть, которое манит своим прошлым и настоящим, озадачивает будущим.
«Мама (Галина) знала, что такое идеология и что такое голод. Когда ей был 21 год, Сталин решил, что голод можно использовать, как политическое оружие против украинских кулаков. Она знала — и это знание никогда не покидало ее все 50 лет жизни в Англии, а затем проникло в сердца ее детей, что за ломящимися полками и изобильными прилавками по-прежнему рыщет голод — скелет с вытаращенными глазами, только и ждет подходящего момента, чтобы сцапать тебя, едва зазеваешься. Сцапать и запихнуть в поезд, или бросить на телегу, или загнать в толпу беженцев и отправить в очередное путешествие с неизменной станцией назначения — смерть. За пятьдесят лет экономии, консервирования, стряпни и шитья она приготовила для голода ответный удар и по ночам чувствовала себя в безопасности, поскольку могла отдать все это в дар своим детям — в случае, если голод все же нагрянет».
Согласитесь, достаточно необычное мироощущение для жителя благополучной Англии. Но так устроена наша память, что хранит не только хорошее, но и плохое.
И потому о страшных событиях начала 30‑х годов в Украине говорят не только украинские парламентарии, но и герои книги, изданной в Лондоне:
«Мама говорила, что целью голодомора было сломить дух народа и заставить его принять коллективизацию. Сталин считал, что крестьянский склад ума, отличавшийся узостью, скупостью и суеверием, будет заменен благородным, товарищеским, пролетарским духом. («Шо за дурь! — говорила мама. — Треба було спасать свою жизнь — от и весь дух. Исты и исты, бо до завтра могло ничого не остаться»).
А вот, как вспоминает то время отец, инженер, всю жизнь писавший историю тракторостроения, но за ней все равно наблюдавший историю человеческую:
«Каки токо идиоты дорвались до власти! Когда конструкторы предложили заменить громоздкий чотырехтактный движок маленьким двохтактным бензиновым двигателем, его запретили на том основании, шо переходить з чотырех тактов сразу на два було слишком рыскованно. И розпорядились построить трехтактный двигатель! Ха-ха!»
Он и о современной Украине говорит достаточно резко: «Сичас наша любима батькивщина у лапах преступников…» На что дочь, прообраз автора книги, замечает:
«У власти всегда стоят одни и те же люди. Они могут называть себя коммунистами, капиталистами или глубоко религиозными людьми, но их единственная цель — удержать власть в своих руках. Всей промышленностью в России сейчас владеют бывшие коммунисты. Вот они-то и есть алчные коммерсанты. А профессионалам из среднего класса приходится тяжелее всего».
Слышать подобное из уст участников отечественных прямоэфирных телепрограмм уже привычно и тривиально, но читать в книге, написанной в Англии, любопытно. Созвучие мыслей полное. (Кстати, невзирая на эти нелицеприятные строки, книгу перевели на русский язык и издали в России. Украинских издателей этот роман пока не заинтересовал. Странно, не правда ли?)



ЖИЗНЬ, КАК СЮЖЕТ ДЛЯ НОВОГО РОМАНА…

Роман о жизни украинской ветви фамильного дерева Очеретько пока не написан. Хотя Юрий Скорченко, так же, как Марина Левицкая, преподает социологию в университете. Не в Оксфорде, как сестра, а в Восточно-украинском национальном, в Луганске.
Его мать всю жизнь проработала в управлении геологии, отец снимал документальные фильмы, но не о тракторах, а о тепловозах и их создателях. А Юрий после армейской службы в Туркменистане (это, как он говорит, отдельная повесть) поступил на исторический факультет педуниверситета. Потом — работа в школе, аспирантура и защита диссертации по теме: «Комсомол Украины — помощник партии в повышении производительности труда шахтеров» (трудно поверить в реальность написанного, но это так). Защищался в Киеве, причем его научным руководителем был известный историк Ярослав Калакура. Была и тема докторской диссертации — тоже связанная с методами повышения производительности труда в шахтерских коллективах Советского Союза. Но пришла перестройка, и Юрий Александрович поменял специальность. Говорят, что только единицы способны начать все с нуля. Он смог. Поступил на юридический факультет университета, который окончил в 1998 году.
Говорит, что самым интересным было общение с деканом Лидией Лазор, человеком самобытным и мудрым, умеющим не только рассказать, но и подсказать, как поступить в трудной ситуации. Потом 4 года работал начальником управления юстиции Артемовского района в Луганске (вот там он, точно, насобирал много материалов для возможного романа). Приходилось разбираться в самых разных ситуациях — от неуплаты алиментов и невыполнения долговых обязательств до стрельбы по судебным исполнителям. После «государевой» службы пришло время преподавания — сначала в институте культуры, а потом — в университете, где заведующий кафедрой социологии Борис Нагорный (тоже, кстати, автор оригинальной книги рассказов) создал атмосферу творческого комфорта.
— Мне интересно работать, общаться со студентами, надеюсь, это процесс взаимный, — говорит Юрий Александрович, — думаю, и у Марины ощущения схожие.
В романе — в центре внимания семейная история и конкретная ситуация повторной женитьбы овдовевшего отца героини. Семейная история Скорченко — тема будущего романа. Скажем только, что одна из его дочерей живет не в Луганске, а в Новой Зеландии. И это тоже примета времени, в котором родственники за рубежом уже — не криминал, а лишь одна из возможностей познать окружающий мир.



ВОНИ РОЗМОВЛЯЮТЬ НА МОВИ СЕРЦЯ

Когда после телефонных разговоров и интенсивной переписки было решено, что Марина с дочкой Соней приедут в гости к украинским родственникам, вопрос о том, на каком языке они будут изъясняться, не возник. Они, как и герои книги, «говорять на мови серця», то есть, причудливой смеси украинского и русского языков, которые в их сознании за 60 лет переплавились в нечто неразъединимое, но понятное. Опять-таки, все как в окружающей действительности. Их пленил Киев монументальностью Крещатика и Майдана Незалежности. Кстати, как отметили гости, европейским оказался не только внешний вид города, но и цены на услуги. Отстает пока только уровень жизни. Они побывали на Тургеневской, где когда-то жили родители, в Бабьем Яру, который и сегодня страшен, как памятник жестокости. Гуляли по городу и разговаривали с людьми, и те их понимали. Потом поехали в Полтавскую область, в родные места Митрофана Очеретько. Лубны, Дашев, хутор Николаевка, там нашли соседку, которая еще помнила бравого Георгиевского кавалера, помнила времена раскулачивания, когда поводом для репрессий были наличие швейной машины или хороший урожай яблок в саду… Очеретько не принял Советскую власть, которая лишила его звания, наград, всего, чего он добился верой и правдой. Но в армии УНР под командованием Тютюнника он воевал не против нее, а за Украину. Только, чтобы это понять, нужно было, чтобы сменились несколько поколений. Время не только доктор, но и учитель. Оценки, правда, ставит с опозданием.
Луганск не поразил воображения английских родственников. Но и не разочаровал. Радушие и гостеприимство Донбасской родни, терриконы на горизонте и дача на берегу Донца — все это было из прежней жизни, которой они не знали наяву, но которая была в них вместе с родительской памятью и ридною мовою серця. Кстати, о терриконах. Муж Марины Дэвид, который в прошлом году приезжал в Украину по служебным делам, — член правления шахтерского профсоюза. Он рассказал, что английские шахтеры и сейчас с теплотой вспоминают помощь советских коллег, посылки, которые им присылали в конце 70‑х, когда Маргарет Тетчер не дрогнувшей рукой проводила реструктуризацию отрасли.
Шахтерская солидарность дорогого стоит. Правда, в Англии уволенные шахтеры получали солидную компенсацию. Шахтеры Донбасса, узнав, как говорится на своей шкуре, что такое бездумное закрытие шахт, о компенсации и солидарности знают лишь теоретически.
«Красивая страна, но бедные люди» — эта фраза младшей Левицки — Сони, как бы подвела черту их пребыванию на бывшей Родине. Они прощались, зная, что теперь уже не потеряют друг друга. Сейчас в письмах и телефонных звонках ведут речь о новом визите, новой встрече. Марина пишет новую книгу. О чем она будет? Уже не о тракторах. О людях, о том, как не просто выжить, найти общий язык, не забывая при этом мову серця.
В жизни бывает всякое, но не каждому достается. С этим согласен и Юрий Скорченко, который со своей матерью, урожденной Оксаной Очеретько, перечитывает изданный в Лондоне роман, находя в нем отголоски собственной судьбы. Кто знает, может быть, появится и украинское продолжение английского бестселлера.

Не знаю, напишет ли Юра книгу или сценарий, но если ему удастся оперное либретто, то музыку сможет сочинить еще один наш одноклассник — Александр Харютченко, который окончил Московскую консерваторию по классу Арама Хачатуряна, а сейчас — преподает в академии культуры и искусств имени Матусовского. Александр — автор своего варианта оперы «Ромео и Джульетта», которую сам же поставил вместе со студенческой труппой. Уже в школе было заметно, что Саша будет обязательно профессиональным музыкантом — он окончил музыкальную школу, играл в городском оркестре (по-моему, на ксилофоне). Помню, как учительница украинского языка Мария Ивановна сказала о нем: «Що з нього вимагати. Хлопець буде гарним музикою». Так и вышло. А вот Володя Мицык, который играл на пианино с той же легкостью, как мы разговаривали, профессиональным музыкантом не стал, хотя играл на танцах в легендарном ансамбле в парке имени «Первого Мая».
Он стал ученым, доктором технических наук на кафедре «Технология машиностроения» в нашем машиностроительном институте, который теперь — университет имени Даля. Что ж, технология выиграла. Но музыка — проиграла.

Дневники с «пятерками» хранил,
                                               а в подвале было сыровато.
Порчей дневники мои объяты, и забвеньем —
                                                                       все, что я учил.
В дневниках — оценки хороши. А за ними ничего не видно.
Отчего ж так горько и обидно, словно порча
                                                                     губит часть души.
А душа сама ведет дневник. Что-то помнит,
                                                                     что-то забывает.
Страшно за меня переживает,
                                               что «пятерки» получать отвык.

«Как много девушек хороших…» Кто ж спорит с классикой. И у нас в 10‑В их было много, и не просто хороших, а красивых и умных (кстати, абсолютное большинство медалистов — девушки). Но мои отношения с лучшей половиной человечества в отдельно взятом классном пространстве складывались мучительно (для меня, конечно). Можно, наверное, оправдаться поздним развитием, но, если честно, то и с годами ситуация мало менялась. Застенчивость никуда не делась, и подспудно мозг и его окрестности терроризировала мысль о позорной комплекции, парализуя активность и находчивость. Тем не менее, возраст брал свое, общение развивалось, хоть и ступенчато. Несколько раз я был приглашен на дни рождения (вероятно, по рекомендациям родителей, как отличник и положительный персонаж). Именинные застолья расширяли кругозор по части горячих блюд и напитков (родительского дозволения удостаивались сладкие болгарские вина «Варна» и «Тамянка», а также кислючий «Рислинг»). Но, в целом, оптимизма не добавляли. Отношения оставались сугубо товарищескими и дружески-индифферентными. Хотя интерес, все же, пробуждался и дал старт первому несмелому чувству. Естественно, безответному, да еще и информационно беспомощному. То есть, объект тайных воздыханий о них и не подозревал. Зато у меня появилась фотография девочки моей мечты (выпала из портфеля ее подруги, а я подобрал и не отдал). В общем, подобно Бальзаминову, я тоже фантазировал на тему возможных (невозможных) вариантов развития отношений. Но, не будучи фантастом от природы, трезво оценивал шансы и отдавал отчет, что ничего мне не светит. Кто я, и кто она — красавица, спортсменка, комсомолка и т. д. Так оно и получилось. Каждый пошел по зову своей судьбы. Но в имени моей дочери — имя первой невинной и безобидной любви. А еще меня утешала поздравительная открытка, которую подарили девочки в десятом классе на день Советской армии и военно-морского флота. В ней было лестное пожелание, чтобы мои стихи радовали сердца людей. И написано это было рукой той, которая являлась в мечтах. Открытку храню и по сей день. А лучшего пожелания даже придумать невозможно. Во взрослой жизни с тремя одноклассницами работал на заводе. Лена Соколик (светлая память) была врачом в заводской поликлинике, а Тамара и Катя Кузнецовы (тогда они уж перестали быть однофамилицами) — инженерами-конструкторами. С Катей связано очень теплое воспоминание из восьмого класса, когда я забыл дома карандаш, а без него учитель черчения в класс не пускал. У меня был такой поникший и расстроенный вид, что Катя (добрая душа) побежала, вытащила из портфеля свой и вручила мне. Это запомнилось на всю жизнь. Спасибо, Катя! Удивительные, трепетные ощущения испытывал, когда работал в телекомпании «Эфир». Она располагалась в бывшем здании нашей школы, которую на год раньше меня окончила и директор компании Татьяна Коженовская. Ее кабинет был оборудован на месте бывшего класса биологии. Рядом когда-то был кабинет математики, украинского языка… Каждый день мы невольно возвращались в мир детства, и в синхронах молодых журналистов вдруг отзывались эхом школьные коридоры, а на экранах мониторов проступали незримые тени любимых учителей и школьных друзей. У меня тогда был трудный период. Проблемы со здоровьем жены накладывались на издевательское неприятие некоторых чванливых «широко известных в узких кругах» телегениев местного масштаба. Я мучительно вписывался в замкнутый круг заклятых друзей. В какой-то мере преодолеть все это помогала добрая аура школы. Я ходил по коридорам и вспоминал счастливые мгновения прошлой жизни. Становилось легче.
И еще по теме. Совсем недавно случайно разговорился с дамой примерно моего возраста, которая признала во мне выпускника школы, в которой училась и она. Оказывается в том году, когда мы ее заканчивали, она перешла в шестой класс, и вместе с подружками обсуждала достоинства и недостатки мальчиков‑выпускников. Так вот, как выяснилось, она из всех тогда выделяла меня. Как я ей благодарен за это признание. Я‑то думал, что интерес ко мне абсолютно нулевой, и это примиряло с возможными неудачами. В то же время, невольно подстегивало процесс совершенствования. Так что, во всем свой прок.

Открыта в комнату воспоминаний дверь,
                                               хотя скрипит и поддается туго…
Не списки кораблей — находок и потерь —
                                   зовут, перекликаются друг с другом…
Тугие паруса и ветер молодой,
                                   соленый привкус встреч и расставаний…
И память, что наполнена живой водой,
                                   не делит взмах — на «поздний или ранний».
Где похвалы бутон, а где угрозы плеть —
                                        не разберешь, не сыщешь пятый угол…
И нелегко понять, тем более смотреть,
                                   как за любовью мрак идет по кругу.



*   *   *

Лежит судьба, как общая тетрадь,
                                   где среди точек пляшут запятые,
Где строки то прямые, то косые, и где ошибок
                                                           мне не сосчитать.
Бежит строка в дорожной суете, и я,
                                   как Бог за все, что в ней — в ответе.
А в небесах рисует строки ветер.
                                   Он в творчестве всегда на высоте.
А у меня сквозь низменность страстей,
                                   невольную печаль воспоминаний
Таранит, разбивая жизнь на грани, строка любви,
                                                                    парящая над ней

«Как быстро и грозно вертится земля, и школьные старятся учителя! Нет силы смотреть, как стареют они за мирные дни, за военные дни»… (Александр Межиров). Сегодня большинство наших учителей живы лишь в воспоминаниях. Учат ли они ангелов в небесной школе, или отдыхают от земных учеников, кто знает… Но мы их помним и любим. Даже, исходя из послужного списка выпускников только нашего класса, нам повезло с учителями. Компания получилась внушительная. Среди нас доктор технических наук, четыре кандидата наук, директор завода, два полковника, два заведующих отделениями медицинских клиник, завуч спортивной школы, заслуженные работники промышленности и культуры, лауреаты литературных и отраслевых премий, писатели, композитор, экономисты, врачи, инженеры, учителя… И это только то, что мне известно точно. С некоторыми одноклассниками не встречался после окончания школы ни разу, и возможно их карьера еще более утешительна и поучительна. Кстати, по партийной линии, почему-то, никто не пошел. Но это, может, и к лучшему. Действительно, повезло, все учителя были хорошие, достойные. Но и среди них двое, на мой взгляд, — просто выдающиеся. Это учительница математики Анна Абрамовна Погорельская и преподаватель русского языка и литературы Алексей Михайлович Ушаков. «Ручки к бою!» — этой фразой он, в прошлом боевой офицер, прошедший войну, предварял контрольный диктант или сочинение. В чем секрет его умения привить любовь к литературе даже тем, кто до той поры чтение относил к разряду не вредных, но не нужных привычек? Наверное, в обаянии симпатичной Личности, в человечном, уважительном отношении, умении создать свой образ и артистично вести его жизненную линию. Я его обожал. Литература и так была моим любимым предметом, а с Алексеем Михайловичем и вовсе стала культовым занятием. Кроме того, он ведь был еще и болельщиком «Зари», обсуждая с нами ее результаты и перспективы. Это добавляло баллы в нашем представлении и ему, и «Заре».
Летом после девятого класса мы всей семьей три недели жили в деревянном домике на базе отдыха на Донце. Условия были спартанские, но соседство с рекой и благоустроенным пляжем, наличие лодочной станции, столовой с телевизором, близость остановки пригородного поезда делали отдых замечательным. В соседнем домике обитал Алексей Михайлович с супругой. Он с удовольствием вел беседы с папой обо всем на свете, пытался разговорить меня, но я от стеснения и волнения (как же, с самим Алексеем Михайловичем общаюсь!) терял дар речи и ограничивался односложными предложениями и междометиями. Тем не менее, в мой адрес им было сказано, что литературу я знаю отменно, пишу без ошибок, но учиться лучше идти в машиностроительный институт, получать нормальную специальность. Эти педагогические наставления родителями были восприняты с пониманием и одобрением. Я встретил их безрадостно. Потом, в середине десятого класса я написал очередное гениальное, как мне казалось, стихотворение о вечернем городе, дожде и душевном томлении и показал его Алексею Михайловичу. Он прочитал его, приобнял меня за плечи и сказал неожиданную в тот момент фразу: «Ты, Володя, стихи не пиши. Ты прозу пиши». Я просто обалдел от этого. Но охота сочинять рифмованные тексты действительно исчезла. Надолго. Впереди был машиностроительный институт, тракторный завод, армия… И только там проза армейских будней способствовала реанимации поэтического осмысления окружающей действительности. Так что, совет был справедливый и мудрый. Правда, прозу я тоже не писал. Но читал — изрядно. Алексея Михайловича после армии я встретил один раз — выглядел он ужасно. Неухоженный, в застиранных спортивных штанах и тапках… Он не стал разговаривать, кивнул и прошел мимо. А в моей памяти и сегодня — энергичный, артистичный, излучающий обаяние и уверенность в правоте своего дела и всей жизни. Светлая память. Анна Абрамовна с первого мгновения знакомства с нами давала уроки не только математики, но и интеллигентности, воспитывая чувство собственного достоинства, уважения к личности. Ее уроки были похожи на институтские лекции и семинары с конспектами и обращением на «Вы». Любовь к ней, по-моему, была всеобщей. Соответственно, и математику учили старательно. Знания оказались настолько крепкими и хорошими, что и спустя 25 лет после окончания школы, я смог быстро и правильно решить все три варианта выпускного экзамена, который сдавал класс, где училась моя дочь Ира. Класс был с углубленным изучением языка и литературы, и, следовательно, с полным незнанием математики. Я сидел в соседней комнате, а классная руководительница по мере решения мною задач и примеров способствовала их успешной доставке на парты экзаменующихся. В общем, экзамен сдали хорошо. Я был очень доволен. Спасибо Анне Абрамовне. Если с математикой (той, которую называют элементарной) отношения складывались на основе определенного взаимопонимания (даже на городской олимпиаде был близок к призовому месту), то с физикой — на уровне спецкласса по литературе. Сказывалась, видимо, близость мироощущения. И если механику, термодинамику и оптику я с трудом, но осваивал, то электромагнетизм даже в рамках школьной программы был за гранью познания. Тем не менее, благодаря учительнице физики, выпускнице МГУ Инне Анатольевне Софроновой, отношения с мудреной наукой удалось поднять до небывалых высот. Она тоже вела уроки, как институтские пары, ее конспект делал законы и правила более доступными и понятными, а мои старание и усердие прокладывали магистральный путь к твердой «пятерке». Тем более, учитывая, что каверзные задачи на трение и движение грузов по наклонной плоскости иногда решались с папиной подачи «заводской профессурой» из бюро прочностных расчетов, я вообще приобрел стойкую репутацию оригинально мыслящего физика-теоретика, достойного представлять школу на ученических олимпиадах. Успехов я там не снискал, чем озадачивал и расстраивал добрейшую Инну Анатольевну. Она считала, что меня недооценивают. Из шести выпускных экзаменов физика была последней. Первые пять я уже сдал на «отлично», и до золотой медали оставался последний и решительный шаг. Конечно, я боялся сложной задачи, а все теоретические вопросы запомнил, как магнитофон, включая электромагнитные засады и ядерные распады. На счастье, и задача попалась не трудная, даже сейчас помню — нужно было дорисовать простейшую электрическую схему с лампочкой. В общем, ура! Но нельзя радоваться заранее. Тогда я об этой мудрости не думал. Бодро оттарабанил все, что вспомнил, второму преподавателю — молодому по тем временам и амбициозному Владимиру Ефимовичу Шершеру, который снисходительно выслушал меня и решил задать дополнительный вопрос — объяснить принцип работы двигателя внутреннего сгорания. Но и это не повергло меня в ужас. Объяснил принцип работы, нарисовал схему рабочего процесса…
Предвкушая счастливое мгновение, смотрел на учителя в ожидании вердикта. Тот не заставил долго ждать и пробормотал: «Ну что ж, неплохо. Твердую «четверочку» заслужил». Как я не потерял сознание от удивления и огорчения, даже сейчас не пойму. На мое счастье его бормотание услышала Инна Анатольевна. Прервав ответ кого-то из моих одноклассников, она развернулась в нашу сторону, и на ее лице я увидел отражение своих переживаний. Наплевав на принципы педагогики и преподавательской солидарности, она свистящим шепотом, в котором слышались отнюдь не соловьиные рулады, переспросила: «Что-что? Владимир Ефимович, Вы в своем уме, или слегка переутомились? Мальчик идет на золотую медаль, правильно осветил все вопросы (значит, краем уха прислушивалась и к моему ответу), что Вы выдумываете»? Изумленный столь эмоциональной реакцией старшего товарища, Владимир Ефимович сдал позиции моментально: «Нет, я понимаю, безусловно, хороший ответ, все правильно, можно ставить «пятерку». Дальнейшую часть беседы высоких сторон я не слышал, поскольку был отправлен за дверь. В коридоре первой меня поздравила классная руководительница, учительница химии Таисия Ивановна Марченко. Я не стал дожидаться окончания экзамена и пошел домой. Еще издали увидел стоящих на балконе маму и дедушку. «Ну, как?» — они крикнули хором. И я вскинул руку вверх — «Золотая медаль»! Я не часто видел деда плачущим, но в тот день, когда он открыл мне двери, в его глазах были слезы. Он обнимал меня и повторял: «Бог все видит». И я был счастлив. Но все еще только начиналось. А Инну Анатольевну потом я несколько раз встречал в городе. Она с одобрением узнала, что я на заводе занимаюсь термодинамическими и аэродинамическими расчетами: «Всегда говорила, что у тебя прекрасные знания по физике». Но и мои поэтические опыты встретила без разочарования. Подаренную мной книгу прочитала, потом позвонила по телефону и очень тепло о ней отозвалась. Такой она была — не только хорошим учителем, но и человеком. Кто-то сказал, что науки делятся на две группы: физику и собирание марок. Но есть же еще и химия, реакция на которую у меня всегда была положительной. Наверное, и благодаря Таисии Ивановне, тоже. Ее называли «Таечка», хотя иногда буква «е» пропускалась. Но все равно это звучало — любя. Она была доброй и заботливой. На родительских собраниях подробно рассказывала о каждом ученике, делала выводы и давала рекомендации. Поскольку на собрания чаще ходил папа, возвращался он оттуда с двойственными чувствами: во‑первых, было приятно, что меня хвалили, а, во‑вторых, «твоя Таисия истомила совсем — оно мне надо, их чужое горе, как они учатся, что им надо делать…» Заботливой и доброй она и осталась в памяти. А знания катионов и анионов не пригодились совсем. Хотя химия — это жизнь, тем более, генно модифицированная, с консервантами и антиоксидантами. Все-таки, что-то в памяти осталось, и из химии, и из биологии, из которой — гены, а также таинственные аденозин-трифосфорная и дезоксирибонуклеиновая кислоты (вот оно, торжество школьных знаний!) Елена Владимировна Пипко твердой рукой вела своих учеников по извилистым тропам биологической науки, лишь недавно избавившейся в то время от клейма «продажной девки империализма» (точнее, так идеологические мракобесы называли генетику). В отличие от них Елена Владимировна сумела придать биологии в рамках школьной программы вес едва ли не главной науки. Спокойная, ироничная, уверенная в себе, она вызывала уважение даже у тех, чьи знания не желали преодолевать обложку учебника. Помню, как вымачивал в соляной кислоте куриные кости, чтобы продемонстрировать на практике наличие кальция и его роль в строении организма (Елена Владимировна отмечала, что кое у кого и мозги, схожие с куриными, неплохо было бы продезинфицировать в кислоте). Это у нее шутка юмора была такая. Кости приобретали резиновую гибкость, что и становилось итогом эксперимента и основанием для получения «пятерки», которыми строгая Елена Владимировна никого не баловала. Уважение было (и осталось) всеобщее и искреннее. Наверняка, не все преподаватели удостаиваются его. Елене Владимировне это удалось. Светлая память. «Надо себя сжечь, чтоб превратиться в речь. Сжечь себя дотла, чтоб только речь жгла». Красивый, но сомнительный совет классика советской поэзии сегодня пытаются виртуально (и не только) реализовать, причем отнюдь не его поклонники. Сжигают, правда, не себя, но речь — как одна из причин для испепеляющей ненависти присутствует. «Один язык, одна нация» — это тревожное заклинание в далекие тоталитарные времена моих школьных лет было просто немыслимо. И это — тоже повод для размышлений. Украинский язык в классе учили не все, можно было получить от него освобождение, если родители переехали из других союзных республик. Избежать освоения «соловьиной мовы» можно было и по медицинской справке — если для ослабленного детского организма это обозначалось, как непосильная дополнительная нагрузка.
Но абсолютное большинство со второго класса приступало к методичному и основательному изучению украинского языка (помню на первых страницах учебника фразу «Евгэн грае») и достигало в этом процессе стабильно приличных результатов. Для людей моего поколения писать, хорошо читать и сносно говорить на языке великого Кобзаря — сложности не представляет. И все это достигалось без назойливой настойчивости и безумного стремления к тотальной украинизации. Мои родители тоже не сомневались в необходимости знания украинского, и потому, учитывая старательный характер, я его знаю, не как родной, но как родственный, это точно.
Спасибо учителям Марии Ивановне и Александре Григорьевне — благодаря им не самый любимый предмет давался без видимых проблем, а полученные знания оказались достаточными, чтобы не только общаться, но и работать журналистом в независимой Украине. Еще немножко о языке и культуре. В традиционно русскоговорящем Луганске украинская речь на улице, в повседневных разговорах слышится не часто и сейчас. А в начале 90‑х — и того реже. Я ее услышал (на уровне суржика) из уст некоторых депутатов городского совета. Этим они, вероятно, утверждали свою бунтарскую «украинскость». Было видно (вернее, слышно), что знают они мову, если не хуже, то и не лучше меня. По крайней мере, я постоянно улавливал допускаемые ими «русизмы», но их это не смущало. Представляю, как коробила эта суржиковая смесь утонченного знатока украинского языка и культуры Юрия Алексеевича Ененко, с которым мы были в одной депутатской комиссии. Он, кстати, начинал общаться на истинно певучем украинском языке только в случае, если слышал подобную речь из уст собеседника. А обычно говорил на прекрасном, литературном русском языке. Это и есть образец интеллигентности, порядочности и, как принято сейчас говорить, толерантности. Так же ведет себя и еще один мой дорогой друг и литературный наставник Николай Данилович Малахута, знающий мову, возможно, как никто другой в нашем крае. Уважая собеседника, он никогда не доставит ему затруднение, говоря на языке, который не является для того повседневным, родным. А сам, кроме русского и украинского в совершенстве знает, практически, все славянские и вдобавок литовский. Но, чтобы так себя вести, надо быть Личностью, не только любящей родную речь, но и уважающей все языки. Это, к сожалению, встречается редко, и потому неприятности у нас случаются так часто. Говорят, что умение молчать на нескольких языках — это тоже искусство. И, все же, учителя дали нам возможность говорить, причем не только на русском и украинском, но и на английском. И, как выяснилось в дальнейшем, весьма неплохо для выпускников средней школы. Майя Рафаиловна и Виктория Ивановна действительно не выходили за рамки школьной программы, но их «пятерки» легко конвертировались потом в репутацию знатоков языка и в институтах, и после, когда возможность общения с носителями иностранной речи стала общедоступной. Так что, фраза «знает русский со словарем, а иностранный с переводчиком» — не про нас. Жаль, но на уроках физкультуры языковая продвинутость никак не способствовала продвижению по полосе препятствий, главным из которых был пресловутый «козел». Любимой четвертью была «игровая» — третья, и нелюбимой — «гимнастическая» — вторая (одна радость — самая короткая). Брусья, кольца, перекладина — все это было страшнее высшей математики и физики вместе взятых. С благодарностью помню сочувственное отношение ко мне учителей физры Валентина Иосифовича (о нем уже писал) и Павла Антоновича (его, естественно, называли «Полтонныч», а учителя труда Павла Федоровича — «Полведрыч»). Павел Антонович как-то провел с нами формально классный час, а на самом деле — просто дружескую беседу, в процессе которой поделился очень хорошими жизненными советами. Рассказал о комплексах спортивных упражнений, о пользе закалки, умывания по пояс холодной водой, о диете… «Важно быть не спортсменом, а просто здоровым человеком» — его слова подтверждаются каждый день. А он свою правоту доказывал собственной судьбой, преодолевая астму, оставаясь до последнего в хорошей спортивной форме. Доброжелательным и очень достойным человеком был и Павел Федорович, прошедший войну и не ожесточившийся, а наоборот, проникшийся любовью к жизни, к детям. Хоть и называл нас «зондер-командой», но относился к неумелости с пониманием, кое-чему научил, в первую очередь, порядку и соблюдению чистоты на рабочем месте. По крайней мере, в его мастерских всегда был порядок, а запах стружки и столярного клея в памяти — оттуда, из школьных уроков труда. «Пред будущим мы не властны, но прошлое — в наших руках» — эту фразу как-то сказала наша учительница истории Лидия Емельяновна, озадачив и посеяв сомнения в достоверности всех исторических сведений.
Она была молодая и, как сказали бы сегодня, сексапильная. По крайней мере, Коля Кравченко (о нем я уже тоже вспоминал) как-то сказал мне по дороге домой из школы, что Лидия ему снится по ночам. Мне, в силу моего неспешного развития, она не снилась, но интерес к изучению и осмыслению истории пробудила. За что искренне благодарен.

Событий в бытие сплетенье и быта шаткая основа –
И все — лишь ветра дуновенье, что обернулось
                                                                       вещим словом.
А в мыслях времена и лица —
                                               на плюс и минус вновь разъяты..
И вновь — страница за страницей слова,
                                                           как памятные даты.



*   *   *

История начинается с географии, как судьба —
                                                           со строки биографии.
Как с глотка молока — сервиз. А строка ведет вверх и вниз.
Мимо танков и мимо трамвая, в направлении ада и рая,
Поминутно меняя маршрут и жонглируя «ТАМ» и «ТУТ».

Путь от «тут» до «там» при всей своей растянутости вдоль жизненной параллели — весьма краток и ограничен. Неограниченна лишь память, в которой некоторые события и даты не теряют свежести и спустя десятилетия. А некоторые — исчезают, словно их и не было. Вечная загадка. Не о всех я вспомнил, но всем учителям благодарен. И Николаю Иосифовичу Петлицкому, в том числе. Он преподавал черчение, был строг, пунктуален, ироничен, обладал своеобразным чувством юмора. Ученики звали его «Петлюрой» и боялись, как огня. Свою «четверку» в аттестате, которую он мне влепил после восьмого класса, я пересдавал в десятом. Нужно было сделать чертеж болтового соединения. Проклиная все на свете, я при активной папиной поддержке со второго или третьего раза одолел общий вид, расставил в соответствии с требованиями единой системы конструкторской документации размеры и даже технические требования (на которые потом Николай Иосифович с недоумением взглянул, видимо оценив степень родительского участия в создании чертежного великолепия). «Ладно, — сказал он, — все равно чертежником не будешь, ибо по складу ума — чистый гуманитарий. Ставлю тебе «пять». Но отцу — отдельное спасибо. Чертеж возьму на выставку школьных работ». Жизнь показала, что он и ошибся, и одновременно был прав. Черчение достаточно долго, серьезно (и мучительно) изучал в институте, да и работать с чертежами в конструкторском бюро пришлось еще долгих 23 года. А прав был в определении склада ума. Он, все же, более гуманитарный. Но, думаю, аэродинамические и гидравлические расчеты от этого не пострадали. Говорят, что самая искренняя и преданная любовь к школе возникает после выпускного вечера. Наверное, это правда. Любить домашние задания и контрольные работы приятнее и спокойнее на расстоянии, и пространственном, и временном. А выпускной вечер был хорош! Ряды сидений расставили во дворе под открытым небом, погода была соответствующая событию. Я был в черном костюме, купить (достать) который оказалось нелегко. Помог папин сотрудник «через завсклад, туваровед, и, соответственно, через задний крильцо», как говорил гениальный Райкин. Достали не в магазине, а на какой-то базе, без примерки, но фигура у меня уже на то время была близкой к стандартной. Чешский костюм сидел хорошо (я в нем еще через пять лет сходил и на институтский выпускной вечер). Выпускных классов в тот год было шесть. Всех по очереди вызывали к президиуму, и директор школы Алексей Николаевич Стецюк (статный, с благородной сединой, настоящий директор!) поздравлял и вручал аттестаты. В нашем классе было двенадцать медалистов! Три — золотых (Лариса Василишина, Лена Соколик и я), и девять — серебряных. По-моему, коробочки с медалями выдали под роспись в учительской спустя несколько дней. Но и без коробочек ощущение счастья было непередаваемым! Для меня это была первая настоящая, выстраданная жизненная победа, очень важная в процессе преодоления собственных комплексов, неверия в свои силы и возможности. Я понимал, что впереди все будет только труднее, но чувство радости и торжества в тот момент было всепобеждающим. В спортивном зале были накрыты столы с шампанским и пунцово‑изумрудным помидорно-огурцовым изобилием.
Родители продумали (и оплатили) достойное меню, наверное, все было очень вкусно, но я ничего не помню. Помню только вкус победы. Потом были танцы во дворе и подписи на память в фотоальбомах. Мне и сейчас стыдно — писал какую-то не к месту вспомнившуюся фразу на латинском языке (называется, выпендрился). Под утро пошли гулять в центр, на площадь Героев (идти-то было минут пять). Там выпили по глотку вина (сладкая «Варна») и разошлись. Все. Сладость выветрилась. Школа закончилась. Надо было готовиться к приемным экзаменам в институт. Даже страшно подумать, как это было давно. Прошла целая жизнь с приобретениями и утратами, со сменой государственности и политического строя. С миром и войной. Даже климат, и тот поменялся. И все — в худшую сторону (это уже дань старческому брюзжанию). Я был конструктором, журналистом, редактором… Поэтом. Меня часто приглашали на творческие встречи в школы, техникумы, институты. Но ни разу — в родную двадцатую, которая вскоре переехала в новое здание. Может быть, поэтому… Впрочем, нет, один раз — пригласила сестра Лены Соколик Галина, которая работала здесь учителем. Я поделился с ней своими грустными размышлениями, и она (добрая душа) тут же организовала приглашение на встречу со своими учениками. Первые годы после окончания школы мы собирались в день встречи с выпускниками в начале февраля. Но с каждым годом нас приходило все меньше. Заботы, семьи, работа, усталость… Несколько лет назад встретились на очередном юбилее школы, который отмечался в зале областного драматического театра. Нас пришло немного. А тех, что старше — еще меньше, совсем мало. Увы, к моему изумлению, вечер проистекал казенно и даже уныло. Немного теплоты и душевности (еще и фирменного юмора) добавили лишь выступления знаменитых выпускников‑ветеранов, почетных граждан Луганска Бориса Локотоша (светлая память!) и Владимира Гончарова. Ведущие вспоминали педагогов прошлых лет, хвалили и раздавали грамоты и подарки нынешним. До наших любимых учителей очередь не дошла. Их уже забыли. Я попытался восстановить справедливость, и когда предоставили слово, вспомнил их. И поблагодарил. Надеюсь, они меня там, на небесах, услышали.

Когда уйдем со школьного двора под звуки
                                                           нестареющего вальса,
Учитель нас проводит до угла, И вновь — назад,
                                                           и вновь ему с утра —
Встречай, учи и снова расставайся,
                                   когда уйдем со школьного двора.
Пройди по тихим школьным этажам.
                                               Здесь прожито и понято немало!
Был голос робок, мел в руке дрожал,
                                               Но ты домой с победою бежал!
И если вдруг удача запропала, —
                                   пройди по тихим школьным этажам.
Для нас всегда открыта в школе дверь.
                                   Прощаться с ней не надо торопиться!
Ну как забыть звончей звонка капель и девочку,
                                                           которой нес портфель?
Пускай потом ничто не повторится, —
                                   для нас всегда открыта в школе дверь.

(Алексей Дидуров)



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru