Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 38 (295), 2017 г.



Александр БАЛТИН



ЭССЕ О ПОЭТАХ



Александр Балтин — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале "Литературное обозрение", как прозаик — в 2007 году в журнале "Florida" (США). Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США. Дважды лауреат международного поэтического конкурса "Пушкинская лира" (США). Лауреат золотой медали творческого клуба "EvilArt". Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной медалью портала "Парнас". Номинант премии "Паруса мечты" (Хорватия). Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и польский языки. В 2013 году вышла книга "Вокруг Александра Балтина", посвященная творчеству писателя.



БЛАЖЕННЫЕ СТИХИ
ЕВГЕНИЯ БЛАЖЕЕВСКОГО

Густой расплав стихов Блажеевского не подразумевал участия — как в советском официозе, так и в гламурной ярмарке тщеславия, развернувшейся в девяностых.
Лицом к погоне развернутся не многие — для этого надо остаться ребенком, любителем конфет и лимонада, не верящим в смерть — пускай и взрослым ребенком, играющим в алкоголь: он сладкий, он дарит огни; великолепным, взрослым ребенком глубины, сочувствующим вечно летящему, торгующему всем миру, и понимающим так много, что косная взрослость даже и подойти боится…
…даже осень теряет власть — а что может быть поэтичнее ее?
И то, что никому не дано всласть насытиться жизнью, вовсе не говорит о недостатках оной — но только об элегичности самого поэта, чувствующего — по определению — ход времени и темы реальности острее прочих:

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть...
Беспощадное время и ветер гуляют по роще.
Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,
И судьба на ветру воробьиного клюва короче.

Воспоминанья, увы, вовсе не богатство: если они хороши, их хочется вернуть: или возвратиться в них; если дурные — поскорее забыть; и спасение от этой двойственности — тонкая ниточка стиха, тонкая, но крепкая чрезвычайно:

Те дни породили неясную смуту
И канули в Лету гудящей баржой.
И мне не купить за крутую валюту
Билета на ливень, что лил на Большой
Полянке,
где молнии грозный напарник
Корежил во тьме металлический лом
И нес за версту шоколадом "Ударник"
С кондитерской фабрикой за углом.

Конкретика жизни всегда с нами — все предметно, мир не допускает зыбкостей.
Предельно предметен и стих Блажеевского, стих, круто заваренный, при том плавный и напевный одновременно.
И вращается Москва, и в переборе названий улиц есть особая каталожная прелесть, как в осенней листве, устилающей эти улицы, как в грустнеющих лицах небольших парковых прудов.
Конечно, мир конкретен, и вместе с тем — столь поэтичен во многих своих проявлениях, что легко перепутать изначальное евангельское слово со словами, из которых ткутся, пишутся, прорастают стихи.
Пусть их не читают, или читают только те, кто сочиняют сами — но без них изменится воздух, перестанет быть таковым, каким знаем его…
Блаженно-конкретные, детски-обнаженные стихи Блажеевского созидают панораму времени не в меньшей степени, чем дают картину души поэта.



2

Водка сладкая, но жизнью всласть
Вряд ли хоть кому-то насладиться.
Осень элегична — золотится
Нежной синевой небесный пласт.

Всем придется уходить, и все
Знают сердцем сердца правду эту.
Но стихи всегда стремятся к свету
Через грусть, чей снег в душе осел,

Через боль, что столь горазда рвать
Парус поэтический… А годы
Сохраняют речь ладьей свободы:
Плаванье красиво, будто рай.



ВЕРБЕНА НА ВЕТРУ
(заметки о Нике Турбиной)
 
1

Говоря об общем, о тенденциях, владеющих человечеством, поэт вполне может вывести формулу своей судьбы, даже не желая того.
Написав — Люди теряют память, как зонтики в метро… — Ника Турбина, самая знаменитая девочка-поэт Советского Союза, вряд ли предполагала, что крыло забвения: черное и страшное для поэта, коснется ее, что написанное ею, столь востребованное, когда она была в школьном возрасте, окажется мало кому интересным в период взрослости.
Ее взрослости.
Наступила ли для нее эта пресловутая взрослость, связанная с бытовой трезвостью, расчетом, умением построить карьеру?
Или впрямь ее жизнь изначально была обречена прозвучать "как надорванный выстрелом крик"?
Вероятно, есть соблазн и искус в ранней славе, в этой игре, затеянной взрослыми, игре, которую ребенок вряд ли может понять, хотя способен оценить, получая так много того, что не имеют сверстники.
Искус эстрады, телевидения… Это всегда уводит от глубины, от погружения в себя, столь необходимого поэту.
Внешнее часто противоречит внутреннему.
Она вибрировала вербеной на ветру — эта маленькая женщина с надменным взором; она взрывалась огнем слов, и стихи, разрываясь, давали целостную, но абсолютно трагическую картину.
Стихи болели и жили — а внешняя атрибутика славы, сулившая сладкое продолжение, — быстро поблекла, ибо, в той же мере, в какой детство оставалось за спиной, стихи становились неинтересны читающей публике, да вскоре и читающая публика, — целый континент в советское время — исчезла, точно континент этот погрузился под воды прагматизма.
Поэтесса вибрировала — живая, обнаженная вербена — на черном, стальном и холодном ветру современности; она вибрировала уже отчаянием, ибо подлинность стихов не отменима, как не отменима сама жизнь; ибо обида на безразличие публики к взрослой поэтессе жгла душу девочки, живущей в ней вечно.

Я — полынь-трава,
Горечь на губах,
Горечь на словах,
Я — полынь-трава…

Полынь горька, и самоощущения поэтессы пропитаны горечью, подернуты дымом утраченного — тем дымом, что исходит от сжигаемых осенних листьев.
И пусть стихи невозможно сжечь, сущность их прорастет через любой огонь, но и повлиять на матерьяльное качество жизни они не могут, скорее наоборот — исказят жизнь, взрывом — растянувшимися на долго — будут уничтожать медленно: носителя этой жизни.

Мы говорим с тобой
На разных языках.

О ком это?
Возможно, об отношениях с реальностью, с которой всю свою лаконичную жизнь ища общий язык, так и не сумела найти его, оставаясь чужою — даже будучи знаменитой — самой реальности, где поэтическое дело так мало значит, а слово все больше и больше превращается в передаточное звено информации, теряя изначальную объемность и многозначительность.

Не спиться мне, и времени не спится,
И тяжесть дня не даст сомкнуть ресницы…
Но непослушен, как он непослушен,
Мой проводник по сказкам и мечтам…

Волшебный проводник — куда же уходит он?
Его уход трагичен, краски и волшебные камешки стихов он собирает в косный, заскорузлый чемодан; он уходит — и остается такая заурядная, лишенная приподнятости реальность, такая бытовая мелочь, среди которой поэту нечего делать…
Каждому дана только своя лестница, увы.
Лестница трагична. И, как знать, не добавил ли трагизма ранний успех, санкционированный взрослыми. А не будь его, будь постепенное движение, может, жизнь сложилась бы без этой ослепительной вспышки, но — более совершенно? Более приемлемо для мира — в котором она, обнаженно-огненная, не смогла жить.



2

Нервно возникали сгустки слов –
Маленькая женщина в реальность
Отправляла стих, секла банальность,
Силою сама жила стихов.

Выстрелом надорванная жизнь –
Выстрел славы ранней столь опасен.
Все же в детстве радугой окрашен
Каждый день, и места нет для тризн.

В пьянство ли, в наркотики провал
Далее — всего нюансы яви.
Строчки дарят ароматы яблок,
Бабочки полет — что нежно-ал.

Лучше ярко вспыхнуть и сгореть,
Чем чадить и тлеть слепые годы.
Может быть, синонимом свободы
Шаровая нам дается смерть?



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru