Материалы номера № 1, 2010 г.

"Послушай… Далеко, на озере Чад" –
в безликом людском потоке,
шум выцветших слов покрывая, звучат
о близком нездешнем строки –

как исповедь веры в непрожитое.

Жирафу запомнилось,
как беспощадно
июльских дней
медное покрывало
варило зарево,
столб дыма вздымало,
гарью и ревом
давило
робкий псалом
странствующего Давида.


Не ведавший жалости
был тогда уязвляем.


Заморский тапир
потерял ориентир.


Маяки,
что видны с сизой набережной, тикали,
показывая горящие языки.


Чайки
травили морские байки.
И рвали глотки
из-за гниющей рыбы
удачливые торговки.


Полоски ползли
по бледным экранам
внутренних миров граждан.
По их чердакам
разбрелись тараканы –
каждый, как паж, был важен.

"Будь Брэму покорен
пытливым умом.
Линней да сподобит
тебя изумиться.
И Дарвин, познавший
причинную связь
разрозненных с виду событий,
и в жизни безмолвной червей гробовых


единство миров разглядевший,
покажет тебе, как прибрежную грязь
окраин бывшей столицы
мыслительный навык
позволяет читать,
словно зоологический справочник."


Так тихо учил,
шелестя огурцом,
с замшелым от опыта
ржавым лицом,
гримасы бровей
утопив в бороде,
уставший от шума завуч.


Но город водил
за собою слепца,
как радостный нищий,
лишенный лица.

"Зашел бы к нам, странник!" –
кафе "Завычай"
заманчиво греет жаровни.
И столики ножки расставили гордо,
как все красавицы улиц.

И дверь приоткрыта
шпионам из города

– телесная тайна
под сенью одежды.
И мысленный вихрь холодит пряный чай,
и чайки на крыши вернулись.

А дверь расшатал уже ласковый зверь.

Не веря в восторженность
глупого ролика,
вынашивал возгласы собственной роли,
тусклыми рифмами упражняясь,
от скуки ссутулясь,
в неизменном незавидном пальто
чей-то папа.

В шляпе плавала в пуху ритмично синица.
Спицами глаз долой отсылали
незаинтересованных
неуместно одетые девицы.

Пингвины грели свои лимузины.
Шея одной из девиц
напряженно гнулась назад,
как у птицы.

"На моей улице не должно быть
некрасивых разговоров"
— думал сумасшедший мальчик у арки.
И машин бы поменьше вишневых.
Есть же цвета яркие.

Так продолжалось четыре года,
И хроники этого скрытного города,
то в жар, то в смертную скуку бросаясь,
писал летописец неуравновешенный.

Эпилог был окрашен
цветом черешен.

"Стоп – не давай душе
насовсем забыться"
– советовали в книгах
трезвые и осторожные математики.

Осьминог возвращался
к своей синице
и вновь сомневался
в выборе странной тематики.