В гости к своим родителям Раиса нагрянула внезапно. Захотелось сделать сюрприз старикам перед Новым годом. Она уже, если честно, давно не была в родной деревне. Из-за нескончаемых хлопот с внуками откладывала поездку два отпуска подряд, а тут вдруг бросила все, собралась в спешном порядке, купила подарки и вот уже очутилась на пороге родного дома. Мать в это время мыла посуду в большой чашке на кухонном столе, обернулась на стук входной двери, да так и осталась стоять в растерянности с мокрой тарелкой в руках. Затем опустила ее обратно в воду и, вытирая на ходу о передник руки и повлажневшие глаза, бросилась навстречу к долгожданной дочери. Та только и успела скинуть с себя пальто, меховую шапку, машинально повесить их на деревянную вешалку у входа. Они обнялись, расцеловались.
— А где отец? — спросила разволновавшаяся от трогательной встречи Раиса.
— Он по "второму каналу" сериал смотрит.
— А вы что, телевизор купили? — удивилась гостья. — Что-то ты мне не писала об этом.
— Да нет, — смеясь от радости, стала объяснять мать. — Это наш дед так окна в доме называет. То, что из кухни выходит во двор — первый канал, а которое в другой комнате смотрит на улицу — второй.
На шум, раздвинув ситцевые дверные занавески, вышел из передней еще больше состарившийся за два года отец. Он без слов обнял дочь и, стесняясь навернувшихся слез, скороговоркой произнес: "Вы тут с матерью пока о бабском своем поболтайте, а я в аккурат сериал досмотрю, мне немного осталось". Он поспешно развернулся и скрылся за пестрыми шторами.
— Как интересно… — проговорила заинтригованная дочь, вымыв руки и усаживаясь за стол, на который радостная мать суетливо выставляла домашние соленья, варенья. — Может, ты мне расскажешь про нескончаемый фильм за окном? И как он у вас называется?
— Называется он в нашей деревне "Майса". Его все смотрят, у кого телевизоров нет. А нет их почти у всех.
— А что это значит — Майса?
— Сейчас чаю налью и подробно расскажу с самого начала, — пообещала мать, проворно управляясь между плитой и столом. Ради гостьи из шкафа она достала три красивые фарфоровые чашки. В две из них сначала налила настоянную на травах и сушеной землянике ароматную заварку, затем добавила деревенских сливок и только потом подлила кипяток из чайника. В доме запахло летом, счастливым детством, и Раиса поняла, что только здесь ее душа наполняется редким для наших дней чувством спокойствия и защищенности. Уставив весь стол нехитрыми угощениями, мать села напротив и, подперев голову рукой, с любовью стала наблюдать за дочерью.
— А ты, мам, чего не пьешь? — поинтересовалась та, обмакивая жирный ноздрястый блин в миску со сметаной.
— Так мы с дедом только что позавтракали. Вон еще посуду не успела помыть. А тут такая нечаянная радость… Прямо до сих пор не верится.
— Я пока буду объедаться всеми вкусностями, ты, мам, рассказывай мне про "Майсу", как обещала.
— Ах, да. Майсой у нас зовут татарку, что в нашей деревне года два назад объявилась. Если помнишь, на том конце улицы раньше Серёгины жили.
— Но они вроде умерли.
— Так-то оно так, а только сын их, Володька, разбогател и решил на родительской усадьбе себе новый загородный дом построить, чтобы летом семья на природе отдыхала. У нас теперь больше половины деревни дачников понаехало. Из местных одни старики свой век на земле доживают. Да… Ну, слушай дальше. Володька тот нанял в городе позапрошлой весной бригаду шабашников для строительства дома. А те на вокзале с Майсой познакомились. Ее, как мужики рассказывали, под старость лет из тюрьмы насовсем выпустили. Вреда от нее никакого, да и пользы тоже. Крутилась она там по перрону среди людей, идти-то некуда. Всем желающим компанию составляла, заодно поест, попьет. Строители эту тюремщицу и привезли с собой в нашу деревню. Майса бригаде все лето еду готовила, в магазин за водкой бегала, пела, плясала, ну и ночами ералашила. Уголовница пожизненная, что с нее возьмешь.
Видя, что дочкина чайная чашка опустела, мать подлила заварки, затем кипятка, пододвинула поближе малиновое варенье и продолжила:
— Наступила осень. Рабочие закончили стройку, получили от Володьки расчет и разъехались по домам. А Майса осталась. Кто ее с собой заберет? Никто. Поиграли и будя. С тех пор кончилась спокойная жизнь в нашей деревне. Добрые люди из дачников, когда уезжали на зиму в город, понаоставляли ей всякой одежды, а жить все равно где-то надо. Тут на нее, видать еще с лета, глаз положил дед Никифор. Он один зимует, а тут такая веселая дама пропадает. Позвал в дом. Она, конечно, с радостью у него расположилась. И опять понеслось: пьянки, гулянки, пляски. Этот старый жених ходил по деревне, хвалился, что только с Майсой вкус жизни понял, до этого не жил, а мучился. Бывало "молодуха" чуть свет его в магазин уже волокет, в хребтину толкает, торопит. Ей плясать охота, мочи нет, а Никифор уже ноги от земли оторвать не может, еле бороздит калошами до винной лавки и обратно.
— А как она у нас в соседях оказалась? — спросила Раиса, помешивая ложечкой чай.
— Через полгода помер Никифор. Загоняла она его сердешного. Мыслимо ли так жить на старости лет! Вот... Потом приехал его сын. Побыл тут с неделю, оформил какие надо документы. В последний день окна со стороны улицы наглухо заколотил, все везде запер, Майсу выставил за порог и, помнится, к вечеру укатил обратно. В ту же ночь дом заполыхал ярким пламенем со всех четырех сторон. Татарка оказалась еще и мстительной. Неужели она думала, что ей дом подарят?
Раиса отпивала небольшими глотками вкусный чай с вареньем, слушала рассудительную, плавную речь матери и не могла наглядеться на самого близкого ей человека. Светлый головной платок скрывал седые волосы. Появившиеся новые морщинки на лице не портили его, а вызывали щемящую тоску от быстротечности жизни. Захотелось, как в детстве, прижаться к материнскому плечу, почувствовать родное тепло, погладить натруженные от непомерной работы руки, а вечером лечь на теплую лежанку за печку, отодвинуть занавеску и слушать простые истории, которыми делились друг с другом еще молодые и здоровые родители, занимаясь нехитрыми делами. А в доме тикали ходики, было тепло, уютно и покойно. К реальности ее вернул знакомый голос.
— Сыну позвонили соседи. Он приехал, с Майсой связываться не стал. Что с нее возьмешь, если даже из тюрьмы выгнали. Обошел пепелище и сказал: "В принципе, она мне даже помогла. Старый дом я все равно планировал снести, а на его месте новый построить. Теперь не надо голову ломать, куда хлам девать". Сел в машину и был таков. А зима приближалась. Сначала Майса обжила брошеный сарай, что от развалившегося колхоза уцелел. Через месяц и он сгорел. Тут наша соседка, баба Дуня, возьми да и помри в ноябре месяце. Остался на хозяйстве сын Колька. Ну, ты его, алкаша, знаешь. Всю жизнь, сколько помню, пил, дурака валял, подворовывал на водку, где что плохо лежало. А матери жалко его было. Тянула одна на себе огород, коровенку до последнего держала. Сын старший из города в отпуск приезжал, помогал дрова заготавливать на зиму, сено скотине. А Колька жил, как на курорте. Одна забота — выпивку достать.
В это время к ним вышел из передней комнаты отец. Сел рядом с дочерью за стол и пододвинул к себе свободную чайную пару.
— Налить что ли? — спросила его заботливая жена, вставая со стула. — Кино закончилось или будет продолжение?
— Плесни маленько, — отозвался старик, сбоку рассматривая дочь. — Продолжение, думаю, будет уже на "первом канале".
— Что же такого интересного вам Майса показывает, что вся деревня у окон сидит? — удивлялась Раиса.
— Сейчас сначала доскажу про Кольку, — сказала мать, подавая мужу горячий чай, — и все понятно станет. — Так вот, баба Дуня дом при жизни оформила на старшего сына, а с него перед смертью клятву взяла, чтобы тот заботился об этом алкоголике, насколько сил хватит. Как ее не стало, один Колька в доме жить не смог, обслуга нужна. Майса тут как тут. С тех пор с утра она на крыльце стала выплясывать, творить такое, чего по телевизору не увидишь. Мы сидим, смотрим ее через "первый канал". Устанет, начинает по деревне носиться в чудных нарядах, что люди отдают, комедию ломать. Смотрим с дедом "второй канал".
— А сколько же ей лет?
— Говорят за семьдесят. Документов-то при ней нет. Вольная птица.
— Ничего себе, — поразилась Рая, — такую тяжелую жизнь прожить и силы находить на пляски?
— Я еще не до конца историю рассказала, — отозвалась мать, унося пустые чайные чашки на кухонный стол.
— Да брось ты эту посуду, потом сама все перемою, — торопила рассказчицу дочь. — Сколько у вас интересного произошло за время моего отсутствия! Продолжай дальше.
— Ну, слушай... Колькин брат летом приехал, посмотрел на эту развеселую парочку и вытряхнул их из дома жить в баню. Им какая разница, где валяться. Плясунья только пить горазда, а работушка бы на ум не шла. Загадили дом, страшно было войти. Старшой все за отпуск отремонтировал, даже крышу перекрыл. Месяц прошел, он на дверь замок повесил и обратно в город к семье вернулся. Колька с Майсой в холода начали в бане печку топить и спалили ее напрочь. Специально или по неопытности, никто не знает. Они оба к домашним делам не приспособленные, тут думай, что хочешь. Деревенские их к себе на постой не пустили, кому они нужны вечно пьяные. Деваться молодоженам некуда, стали жить в туалете.
— У наших соседей еще и просторный теплый туалет имеется? — удивилась Раиса.
— Да нет. Такой же, как у всех, что стоит за сараями, — разочаровала ее мать.
— Но разве можно в нем жить, если там сидеть одному тесно? — не могла взять в толк теперь уже городская дочь.
— Они на пепелище собрали кое-какие остатки вещей, часть люди дали, — продолжала вносить ясность рассказчица, — на толчок Колька положил доски, сверху горелый матрас и спал повыше, согнувшись калачиком. Майса рядом на полу у двери, потому как часто отлучалась в магазин за водкой.
— А где же они деньги на выпивку брали? — не унималась Рая.
— Сосед наш пенсию по старости получает, — подал голос отец. — Правда ее надолго не хватает. Спустят все и тогда у людей начинают занимать. Срок подходит пенсию получать, глядим, по улице Колька идет, а рядом несколько человек его сопровождают, чтобы свои кровные вернуть. Он им деньги на почте раздаст и снова идет занимать по дворам. Весело живут...
— А когда морозы ударили, — продолжила рассказывать грустную историю мать, — Майса ноги отморозила. Пьяная, без чувств, в туалете своем лежала, проснулась, а встать не может. Народ вызвал "скорую", ее забрали в больницу. Сначала пальцы отняли, а потом и ступни, считай до пяток. Почтальонша Колькиному брату позвонила. Он приехал, поглядел на обжитой сортир, сгоревшую баню и жалко ему стало до слез своего заблудшего младшенького. Съездил в райцентр, купил для этого алкоголика вагончик, утеплил, провел электричество, установил обогреватель и газовую плиту с баллоном. Даже телевизор на стену повесил. Пенсию за брата сам стал получать, каждую пятницу продукты ему завозить, когда бутылочку прикупит к празднику. Понимает, что душа Колькина водки просит.
— А Майса когда появилась?
— Ее из больницы не выписывали до тех пор, пока в богадельню не оформили. Она ведь без роду и племени, без прописки, без пенсии. А тут еще и обезножила. На улицу в мороз хозяин и собаку из дома не выгонит, а это ж все-таки живой человек. Добрые люди похлопотали, выделили ей комнатенку в казенном доме, чтобы достойно век доживать. "Артистка" наша там в себя пришла, а когда документами обзавелась, денежки от государства получать стала и давай дедов в приюте спаивать. Там, говорят, такие оргии закатывала, не смотри, что на пятках ходит, а хоть спутывай. Врачи бились, бились, к совести взывали, а только она и не знает, что это такое. Прожженная тюремщица, одним словом. Вытряхнули ее оттуда весной, так она пешком на одних пятках в нашу деревню снова пригрохотала со своим узелком. Колька, конечно, был рад до одури. Дым коромыслом в вагончике стоял, пока ее пенсию не пропили. С тех пор так и веселит Майса всю деревню. На ее пособие от государства пьют, а на его деньги по пятницам брат еду привозит.
Отец Раисы поднялся со стула, пересел на маленькую скамеечку возле печки, приготовился покурить. Он достал из-за трубы пачку "Примы" и начал рассуждать об услышанном:
— Я вот смотрю на соседей и думаю, сказки раньше писались с живых людей, не иначе. К примеру, Колька наш — чистой воды Емеля. Всю жизнь на печи пролежал, палец о палец не ударил, а был сыт и пьян. Умные его, дурака, обрабатывали. К старости, откуда не возьмись, баба веселая привалила. Стало ему еще лучше, чем было.
— Да уж, — подала голос мать, громыхая на столе посудой, — явилась по щучьему велению прынцесса к алкашу, которая всю жизнь в казенном терему за колючей проволокой просидела, и зажили они счастливо.
— А разве плохо в веселье пребывать, — поддразнивал жену старик. — Баба горя хватила через край, а не унывает. Вот считай: семьи нет, детей нет, угла, на старости лет, нет. Слава Богу, добрые люди пенсию выхлопотали, а она пляшет. Ее уже и ног почти лишили, Майса на пятках вытворяет такое, ты с двумя ногами так не умеешь.
— Может, угол в вагончике снимешь? — заводилась мать, насухо вытирая посуду кухонным полотенцем. — Не надо будет у окошка сидеть, начало концерта дожидаться.
— Я не о том, — примирительным тоном заговорил он, прикуривая от уголька. — Вот мы прожили с тобой всю жизнь в достатке. У нас добротный дом, детей вырастили, выучили не хуже других, здоровьем Бог не обидел, а когда ты последний раз плясала? Не вспомнишь даже. Как не посмотрю, все губы на бок, все чем-то не довольна. На днях палец занозила, так стонала так, что хоть из дома беги. А Майсе в тюрьме, я думаю, за всю жизнь лихо доставалось, потом, на старости лет, и оттуда вышвырнули, а дальше что? Другой бы человек повесился от такой жизни, а она пляшет, даже на одних култышках. Как так понимать? Растолкуй.
— Иди уже, — сердито позвала старика жена, — по "первому каналу" концерт начинается. Огневушка-Поскакушка плясать на крыльцо выходит.
— Почему Огневушка-Поскакушка? — осторожно задала вопрос Раиса.
— Полдеревни потому что спалила, а мне ее еще в пример ставят, — с обидой в голосе проговорила мать и ушла в другую комнату.
Дочь с отцом развернули свои стулья от стола в сторону соседей. На крыльце начинала свои пляски подвыпившая худая старушка в модном, кем-то подаренном подростковом розовом спортивном костюме в облипочку, странной шляпе с вуалью и платочком в руках. Она покосилась на окно, убедилась, что зрители на месте, и начала производить странные неповторяющиеся телодвижения.
— И долго она так танцует? — спросила у отца Рая.
— По-разному. Сегодня морозно, водка быстро выветрится. Минут десять-пятнадцать продержится "артистка" и уйдет в свой вагончик.
— Не надоело одно и то же смотреть изо дня в день?
— Еще как надоело. Ноне она добрая, прилично танцует. А иной раз нам с бабкой и зад покажет, рожи всякие скривит. И смех, и грех.
— Так зачем вы все это смотрите? Не обращайте на нее внимания, глядишь, прекратится этот стриптиз для нищих.
— Ты думаешь, нам ее танцы нужны? Дом свой охраняем, а то со зла керосином плеснет, спичкой чиркнет, и пойдем в баню жить на старости лет. Ей терять нечего. Вся деревня, поэтому, у окон сидит, с Майсы глаз не спускает.
— А чего ты тогда философствовал про Емелю, мать расстроил?
— Ничего, — хитро подмигнул отец, — пусть поревнует. Зато сейчас докурю и мириться с бабкой будем. Ждет ведь меня у "второго канала".
Раиса растерянно улыбнулась, глядя на своих стариков, сумевших сохранить в душе трогательную любовь друг к другу, не утративших чувство ревности и желания мириться. Она взяла у двери свою дорожную сумку и, в приподнятом настроении, направилась в переднюю комнату выкладывать на стол новогодние подарки.
Ближе к обеду послышался удар в дверь, и отец с шумом занес в квартиру замерзшую, перевязанную в трех местах шпагатом, долгожданную новогоднюю елку. У всех вмиг улучшилось настроение, началась суматоха с установкой и украшением оттаявшей зеленой красавицы. Второклассник Дима доставал из картонного ящика подзабытые за год елочные игрушки, с упоением рассматривал причудливые фонарики, витые переливающиеся сосульки, стеклянные резные снежинки, сказочных зверушек, разноцветные шары, усыпанные блестками, подавал их, держа за петельки, маме, и сердце в его груди прыгало от радости в предвкушении самого любимого праздника в году. Когда на дне коробки остались обрывки прошлогоднего серпантина и конфетти, отец укрепил на макушке елки красную звезду и включил для проверки гирлянду. Комнату было не узнать. Всю ее ослепила своей неземной красотой разряженная виновница торжества. Завораживающе мигала гирлянда в виде маленьких свечек, вспыхивали, отражая свет, разноцветные игрушки, искрились стеклянные бусы, с достоинством расположившиеся на пушистых лапах, пестрый переливающийся дождь, струящийся от макушки до последней ветки, позволял елочке прятать богатство своего убранства от глаз присутствующих до следующей вспышки огоньков, что придавало сказочной таинственности и загадочности. Дед Мороз со Снегурочкой стояли под елочкой, увязнув в вате, как в снегу, и ждали начала праздника.
Уставший от проделанной работы и нахлынувших впечатлений Димка уселся на диван, обнял любимого плюшевого медвежонка и решил на этот раз точно дождаться прихода настоящего Деда Мороза. Ради этого он дважды днем пытался уснуть, желая набраться побольше сил. Мама убрала с пола пустые коробки из-под елочных украшений, еще раз придирчиво осмотрела елку и ушла на кухню. До полуночи было далеко.
Рыжая Вовкина физиономия протиснулась неслышно в приоткрытую дверь, веснушки некоторое время мигали на его лице в такт гирлянде, затем появилось и само туловище в шортах и майке с перекошенным изображением божьей коровки во всю грудь, что говорило не о болезни насекомого, а о низком качестве трикотажа.
— Вот это да! — с завистью произнес парнишка, широко раскрытыми глазами осматривая нарядную елку. — Здорово...
Димка в душе ликовал от похвалы старшего друга, но сдерживая эмоции, спросил с подвохом: "А у вас что, нет елки?"
— Да мамка поставила на телевизор маленькую искусственную елочку, так, для вида. А к вам зашел, как в настоящий лес. Здорово... Запах даже в коридоре почувствовал.
— Вовк, мне интересно, — не унимался ликующий парнишка, — куда же Дед Мороз подарок тебе положит, если елочка игрушечная?
— Вот что значит мелюзга, — перейдя от восторга к реальности, с видом наставника заговорил сосед. Он повернулся спиной к елке, вспышки которой отвлекали от серьезной беседы, сунул руки в карманы шорт, при этом удлиненная букашка сильнее искривилась и стала больше походить на больного, в крупных черных пятнах удава со странными усиками на голове.
— Какой Дед Мороз? — тоном взрослого человека продолжил Вовка. — Какие подарки? Все эти сказки придумывают родители, и подарки они сами под елку кладут или под подушку. Мне пацан один из нашего класса рассказывал.
Закончив свое краткое выступление, Рыжий, как его звали во дворе, уселся на диван любоваться новогодней красавицей.
Димке от этих слов стало больно и обидно. В душе боролись два чувства: вера в чудеса и разочарование. Мальчик, как мог, пытался разубедить друга и отстоять свое право на сказку единственный раз в году.
— Это потому родители подарки сами кладут, — срывающимся голосом заговорил второклассник, — что дети письма в Лапландию не пишут. Откуда Дед Мороз узнает, что им надо? Раньше я не умел писать, может, родители сами и покупали мне машинки, а в этом году заранее письмо отправил и дождусь своего, — на повышенных тонах закончил свою пламенную речь Димка, убеждая в этом больше самого себя, чем друга.
— Твоя Лапландия сейчас на кухне салаты режет и ждет, когда ты уснешь, — шмыгая по дивану машинкой, настаивал на своем сосед, — а утром они расскажут тебе басню про приход Деда Мороза и все такое...
Разговор детей хорошо был слышен родителям. Пока шел спор, отец на цыпочках, поставил стул, достал с антресолей спрятанные лыжи, положил их в коридоре и закрыл на кухню дверь.
— Я в прошлом году, после того, как одноклассник мне все рассказал, пришел домой, перерыл все шкафы и нашел спрятанный для меня подарок за кучей постельного белья в шифоньере, — с грустью в голосе констатировал Вовка. — Вот и ты проверь все полки и найдешь то, о чем в письме просил Деда Мороза.
— Ты думаешь, если я младше тебя, то ничего не понимаю?
Мальчик, обидевшись, сполз с дивана, подтянул сползшие шорты и, подойдя к елке, нервно стал крутить стеклянную сосульку, висящую на длинной нитке.
— Если хочешь знать, — обернувшись к другу, продолжил начатый разговор Дима, — я пролазил все шкафы, кладовку вчера перебрал и за шторами смотрел, пусто. А у Деда Мороза просил лыжи. Их за постельное белье не спрячешь. Вот и решил сегодня сидеть на диване рядом с елкой до двенадцати часов.
У Вовки все аргументы закончились, ему и самому хотелось волшебства, но на правах старшего он считал себя обязанным растолковать суть происходящих вещей.
Настроение у обоих испортилось, играть в "Железную дорогу" расхотелось, нависшее разочарование витало в воздухе, и даже хвойный аромат не смягчал ситуации. Казалось, и елка стала бледнее светить, опустила обиженно ветки, прикрывая игрушечного Деда Мороза со Снегурочкой от недоверчивых ребят, лишающих себя светлой веры в чудесный праздник.
Димка снова сел на диван, с грустным лицом обнял медвежонка и уже не рад был приходу друга, испортившему его настроение, растоптавшего на правах старшего веру во всемогущего Деда Мороза, которого он ждал целый год. В комнате стало угрожающе тихо, только было слышно, как Вовка бессмысленно крутил колесики своей игрушечной "Нивы", не зная, под каким предлогом уйти домой.
В коридоре что-то стукнуло. Оба встрепенулись и кинулись к двери. На полу красовались новенькие лыжи. С минуту мальчишки не двигались с места, широко раскрытыми глазами озирались по сторонам и силились понять, как все произошло. Радостный получатель подарка приоткрыл дверь на кухню и, глотая слова, спросил: "Мам, а к нам, это..., никто не приходил?"
Родители сидели в домашней одежде и спокойно смотрели телевизор. Этот факт отметила про себя и Вовкина голова, торчащая над Димкиной в дверном проеме.
— Да нет, вроде, — сняв очки, спокойно ответила мама, — мы только что слышали какой-то стук, но дверь никто не открывал. А что?
— Да так, — счастливый Димка захлопнул дверь и, подбоченившись, зловеще зашептал. — Говоришь, родители подкладывают, говоришь, друг рассказывал? А кто мне лыжи принес, если магазины закрыты, родители никуда не выходили, сам видел, и в доме я все проверил, их нигде не было? Что теперь скажешь? А?..
Вовка растерянно смотрел то на лыжи, то на соседа, не зная, что ответить. Затем резко метнулся к полке с обувью, отыскивая свои небрежно брошенные тапки.
— Да где же второй тапок-то, е-мое? — злился он, бешено роясь в темном углу. — Из-за него подарок свой проворонить могу. Я ведь Деду Морозу приставку "Денди" заказывал. — Выпалил он свое сокровенное желание. — А что если они со Снегурочкой с верхних этажей пошли, а меня дома не было?
И не дожидаясь ответа, он выскочил в коридор в одном тапке на босу ногу и помчался по нему, минуя лифт, к лестничному пролету, экономя время на ожидании.
Счастливый Дима в обнимку с лыжами зашел в свою нарядную комнату, в которую снова вернулось праздничное настроение, хвойный аромат и, казалось, что Дед Мороз со Снегурочкой под елочкой слегка улыбались мальчику, до конца верившему в исполнение своей мечты, не важно, с чьей помощью исполненной.
Через какое-то время, тихонько приоткрыв дверь, родители увидели сынишку крепко спавшим на диване в обнимку с подарком. Во сне он продолжал улыбаться свершившемуся долгожданному Новогоднему чуду.
Иллюстрации: А. Саврасов, Борис Григорьев
