Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 20 (328), 2018 г.



НИНА КРАСНОВА



ИЗ БЕСЕД С АНАТОЛИЕМ ШАМАРДИНЫМ

К 80-летию со дня рождения Анатолия Шамардина, русско-греческого певца и композитора, солиста Утёсовского оркестра 70-х годов, инязовца, полиглота, филолога, интересного рассказчика, и к 4-летию со дня его ухода издательство "Вест-Консалтинг" подготовило книгу Нины Красновой "Золотой самородок из Хасаута-Греческого". Эта книга откроет собой новую серию — "СВЛ" ("Судьбы выдающихся людей"), которая аналогична известной серии "ЖЗЛ". Предлагаем читателям страницы этой книги.



Нина Краснова — поэт. Родилась в Рязани. Стихи пишет с семи лет. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького (семинар Евгения Долматовского). В 1979 году выпустила первую книгу стихов "Разбег" (в "Советском писателе") и была принята с нею в Союз писателей СССР. Печаталась в журналах "Юность", "Москва", "Новый мир", "Октябрь", "Дружба народов", "Студенческий меридиан", "Крокодил", "Обозреватель", "Время и мы" (Нью-Йорк — Москва), "Наша улица", "Дети Ра", "Зинзивер", "Крещатик", "Другие", в альманахах "Поэзия", "День поэзии", "Московский год поэзии", "Истоки", "Кольцо А", "ЛитРос", "Русский смех", "Муза", "Эолова арфа", "Литературная Рязань", "Под небом рязанским", "Чаша круговая" и т. д., в газетах "Литературная Россия", "Литературная газета", "Независимая газета", "Московский комсомолец", "Книжное обозрение", "День литературы", "Слово", "Экспресс-газета", "Литературные известия", "Поэтоград", "Литературная гостиная" и т. д., в разных коллективных сборниках и антологиях, в том числе в антологиях "Поэзия. XX век", "Поэзия. XXI век", "Жанры и строфы современной русской поэзии". Автор 17 книг стихов и эссеистической прозы. Главный редактор альманаха "Эолова арфа". Член Союза писателей Москвы, Союза писателей XXI века, Русского ПЕН-клуба. Лауреат премии им. Анны Ахматовой, номинант премии "Парабола", обладатель спецприза Фонда им. Андрея Вознесенского "За талант".



АНАТОЛИЙ ШАМАРДИН — ВУНДЕРКИНД,
КОТОРОГО ХОТЕЛИ УТАЩИТЬ ЦЫГАНЕ

Нина Краснова: Толя, ты поешь с самого детства. Ты, можно сказать, вундеркинд, как Робертино Лоретти?
Анатолий Шамардин: Моя мама говорила мне, что я с самого детства, с самых малых лет очень любил петь. Самые разные песни. И когда мне было три или четыре годика, меня даже хотели утащить чужие люди, потому что я очень хорошо пел… Один раз я сидел на бревнышках, в кабардино-балкарском городишке, в Тырныаузе, где мои родители какое-то время снимали квартиру… И пел песню Исаака Дунаевского из кинофильма "Дети капитана Гранта" — "А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер":

Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет!

И какие-то дядя с тетей, муж с женой, цыгане или не цыгане, услышали меня и хотели утащить. Поманили конфетками и увели с собой. И мама не могла меня найти. А наши соседи помогли ей — догнали "цыган", отняли меня у них и вернули маме.

Н.К.: Жалко, что тебя не услышал тогда какой-нибудь импресарио. Может быть, он раскрутил бы тебя и сделал из тебя русского Робертино Лоретти…
А. Ш.: Импресариев в Тырныаузе и в Хасауте-Греческом не было. Они через эти точки земного шара не проезжали.



АНАТОЛИЙ ШАМАРДИН — САМОРОДОК, КОТОРЫЙ САМ СЕБЯ СДЕЛАЛ

Н.К.: Толя, ты и на разных музыкальных инструментах с детства играешь. На каких?
А. Ш.: Мой дядя Агапий Антонович когда-то играл на скрипке. Он знал ноты и научил меня играть — примитивно — по нотам, на мандолине, дал мне первые навыки в музыкальной грамоте. И таким образом я освоил мандолину, а потом и балалайку, и семиструнную гитару… Все в детстве.
Других музыкальных инструментов у нас в деревне не было. Когда я в 14 лет переехал с родителями из Хасаута-Греческого в город Черкесск, я первый раз в жизни увидел там на сцене пианино. И спросил у ребят: что это за черный ящик стоит на сцене? Мне сказали, что это не ящик, а пианино. Потом я научился играть на нем. Сам. Никто меня не учил.

Н.К.: И ты с детства мечтал стать певцом и музыкантом?
А. Ш.: Нет. Я с детства любил петь и любил играть на мандолине, на гитаре, на балалайке и так далее. Но у меня тогда не было мысли посвятить себя искусству. Потому что в моем кругу не было таких людей, таких авторитетов, которые оценили бы меня и сказали бы мне: ой, как хорошо ты поешь, какой красивый у тебя голос, ой, как хорошо ты играешь на мандолине… тебе надо учиться в музыкальном училище, в консерватории… Никто не подсказал мне, по какому пути я должен идти. А сам я себя недооценивал как певца и музыканта. И поэтому я поступил в иняз, в пединститут. И стал учиться в инязе, сначала в Пятигорске, потом в городе Горьком. В обоих институтах, и там, и там, было много музыкальных людей, были свои самодеятельные студенческие оркестры, и я занимался в этих оркестрах и участвовал в самодеятельных студенческих концертах и таким образом был связан с музыкой. В Горьком я посещал консерваторию, слушал со стороны, как люди поют. А кроме того я собирал пластинки с записями известных певцов с красивыми голосами, слушал их, учился у них, они были моими главными учителями. Особенно мне нравились итальянские певцы, которые владели искусством настоящего бельканто, всемирно известные тенора с божественными голосами — Клаудио Вилла, Тито Скипа… Я подражал им, интуитивно, на слух, и таким образом развивал сам себя, свои вокальные данные.

Н.К.: А в инязе ты учился на каком факультете?
А. Ш.: На факультете немецкого и английского языков. А после института я какое-то время преподавал в вузах эти языки, лексикологию, стилистику, историю языка, сложнейшие дисциплины. И продолжал заниматься музыкой. И стал сочинять свои песни на стихи разных поэтов. Прочитаю сборник какого-нибудь поэта, понравится мне там какое-нибудь стихотворение, и я пытаюсь выразить свое музыкальное восприятие этого стихотворения и начинаю напевать стихотворение на свой мотив и записывать это на магнитофон, тогда как раз начали появляться магнитофоны, и смотрю: у меня получается песня, которую я сам же и пою. И в конце концов я приехал в Москву и поступил в оркестр Леонида Утёсова, с легкой руки выдающегося певца Николая Никитского. В 1971 году.

Н.К.: Но до этого ты успел поработать в Ленинградской филармонии…
А. Ш.: Да… Туда я попал с легкой руки Эдуарда Хиля. Я принес Хилю одну свою песню, спел ее ему. Хиль спросил: "Толя, а ты где поешь?" Я ответил: "Да я нигде не пою. Я преподаю иностранные языки". Он сказал: "С таким голосом, как у тебя, тебе надо не языки преподавать, а петь". И посоветовал мне пойти в Ленинградскую филармонию, показаться директору, и директор услышал меня и тут же взял в филармонию и отправил на гастроли по стране.

Н.К.: Причем тогда у тебя не было специального музыкального образования.
А. Ш.: У меня тогда было только высшее филологическое образование. А музыкальное образование я получил только когда уже 15 лет проработал на эстраде… Оно мне мало что дало. Я и без него пел и без него играл на всех музыкальных инструментах. Оно дало мне только "корочки", диплом о том, что я имею музыкальное образование.
Н.К.: Ты — чудесный самородок. Человек, который сам себя сделал.



БОКОВ, КОБЗОН, ЗЫКИНА, СТРЕЛЬЧЕНКО
И ДРУГИЕ...

Анатолий Шамардин:
— В начале 70-х годов я первый раз в своей жизни выступал в Большом зале Политехнического музея в сборном концерте, в котором участвовали Виктор Боков, Иосиф Кобзон, Людмила Зыкина, Александра Стрельченко... Я выступал наряду с ними и наряду с другими известными артистами, певцами, поэтами... И взял и пригласил на этот концерт своего хорошего знакомого, Василия Васильевича Познанского, известного театрального и эстрадного режиссера, человека, разбирающегося в искусстве, в режиссуре, в том числе в эстрадной, чтобы он посмотрел, как я выступаю и как меня публика принимает... А принимала она меня на "ура" (меня публика всегда принимала на "ура" — я говорю это без преувеличения... худсоветы меня критиковали за мой лирический репертуар, без песен гражданского звучания, а публика меня любила)... Я — в том концерте — пел свои песни на стихи Бокова "Луговая рань", "Вишенья-орешенья" и что-то из песен народов мира, на иностранных языках (причем певцы тогда пели без фонограмм)...
После концерта Василий Васильевич поздравил меня с моим успехом и сказал мне:
— Очень здорово ты выступал! Я — в восторге от тебя! И публика тоже! Как же тебя публика любит... и как же она тебя принимает!..
Через несколько дней он позвонил мне и сказал:
— Толя, у меня для тебя хорошая новость... В газете "Известия" написано о концерте в Политехническом музее, в котором ты участвовал... и о тебе написано!..
— Да?! — обрадовался я.
— Хочешь, я прямо по телефону прочитаю, что там написано?
Он прочитал мне информацию о том, что в концерте участвовали Кобзон, Зыкина, Стрельченко, Боков... и другие...
Я удивленно говорю:
— Василь Василич... А где же там про меня? Про меня там ничего нет. Там написано: "...и другие"...
— Вот "другие" — это и есть ты, это и есть про тебя... под словом "другие" подразумеваешься ТЫ! — сказал мне Василий Васильевич.



"ДЕВУШКА… ВЫ МОГЛИ БЫ СТАТЬ АРТИСТКОЙ…"

Анатолий Шамардин:
— Работая в Смоленской филармонии в 70-х годах прошлого века, я много выступал с концертами в Смоленской области и в самом Смоленске. И вот после одного из своих сольных концертов прихожу в гостиницу, где я жил в отдельном номере. Иду по коридору и вдруг вижу: мне навстречу идет очень красивая белоликая девушка, с темными волосами, молодая женщина, очень приятного телосложения, не такая, каких у нас сейчас вводят в моду и пропагандируют по телевизору, не длинная и не плоская, как доска, не безгрудая и не безбедрая и не беззадая, а наоборот, девушка с формами и с полноватыми крепкими ножками, а не с тонкими спичками вместо ног. Я здороваюсь с ней и говорю ей так игриво:
— Добрый вечер! Девушка, вы, может быть, сами того не знаете, но вы очень красивая!
— Да? — говорит она мне с таинственной и вроде бы удивленной улыбкой, мол, а я и не знала этого. А сама, естественно, знает, что она красивая. И слышит об этом не от меня первого.
— Вы могли бы стать артисткой, — продолжаю я делать ей свои комплименты.  — Из вас получилась бы прекрасная артистка. И если бы я был режиссером, я бы взял Вас сниматься в кино…
— Да? Спасибо… — с той же самой улыбкой отвечает она мне.
А потом я узнал, что это Элина Быстрицкая, которая уже больше двадцати лет снимается в кино и снялась более, чем в десяти фильмах, в том числе в "Тихом Доне", в роли Аксиньи…



ЗРИТЕЛИ УКРАШАЛИ МАШИНУ
АНАТОЛИЯ ШАМАРДИНА РОМАШКАМИ

Н.К.: Толя, а ты можешь вспомнить и рассказать какой-нибудь особый случай, когда ты испытал на себе любовь твоих слушателей к тебе?
А. Ш.: В 1976 году я выступал перед зэками, в одном поселке, где они жили на вольном поселении, во Владимирской или в Ивановской области. Я приехал туда на своем стареньком автомобиле, на "Жигулях". Выступал в местном клубе. Он был переполнен народом. Многих туда не пустили, и они стояли у открытых дверей и на улице и слушали меня, разинув рты. Дело было летом. После концерта я выхожу из клуба, иду к своей машине, а она — вся-вся, сверху донизу, в цветах, в ромашках. Зэки, пока я пел, могли выбить стекла у моей машины, проколоть шины, помять бампер, нахулиганить, а они… украсили мою машину ромашками, всю-всю… В знак благодарности мне за мой концерт. И сказали мне: "Молодец, мужик! Хорошо поешь!" Это было так трогательно. Я этого никогда не забуду.
Или был еще такой эпизод в моей практике. Я приехал с группой артистов в Подольск. Выступал там в общем концерте, номером. Спел несколько песен. И после концерта ко мне подходит одна женщина со своим маленьким — лет семи-восьми — сыном и говорит мне: "Мой сын Володя послушал вас и сказал: "Нет такой оценки, которую можно было бы поставить этому певцу за его голос…".
Из таких случаев и эпизодов складывается отношение людей ко мне. И их хорошее отношение ко мне для меня значит больше, чем плохое отношение ко мне каких-то худсоветов, на которое я смотрю как на издержки моей профессии.



ЕВГЕНИЙ МАРТЫНОВ:
"ВСЕХ НАДО ПРИКАРМЛИВАТЬ, ТОЛЯ…"

Анатолий Шамардин:
— Женя Мартынов не по службе, а по дружбе раскрывал мне некоторые профессиональные секреты. Например, как стать популярным, как сделать, чтобы по радио часто звучали твои песни.
— Толя, на радио работают люди, которым ничто человеческое не чуждо… и чтобы они чаще приглашали тебя на радио и чаще выпускали тебя в эфир и раскручивали тебя, их всех надо прикармливать…
…Толя был наивный человек и не понимал, что значит — прикармливать сотрудников радио. К тому же он вечно перебивался с хлеба на воду и его самого надо было прикармливать. А чтобы прикармливать других, надо было иметь много денег, которых у него не было. А если бы они у него и были, он не знал бы, кому и как их давать, не был приучен к этому и никакого опыта в этом у него не было.



"ПЕСНИ-ПАРОВОЗИКИ"

Анатолий Шамардин:
— Один раз Евгений Мартынов сказал мне: "Тухманов написал замечательную песню для Софии Ротару. ”Я, ты, он, она — вместе целая страна“. А я сказал: ”А по-моему, эта песня проходная, так себе. Другие у него намного лучше“. А он сказал: ”Толя, ты ничего не понимаешь. Это песня — паровозик, которая тащит за собой все другие песни, как вагоны, весь состав“".
Так я узнал от него, что у певца должны быть песни-паровозики, на которых он может далеко уехать, песни гражданского звучания. У меня таких не было, у меня все песни были только о любви.



АНАТОЛИЙ ШАМАРДИН
И "СЕРЕБРЯНЫЙ РУЧЕЙ" АЛИМА КЕШОКОВА

(История от Анатолия Шамардина, записанная Ниной Красновой, второй вариант одной и той же истории)

Классик кабардинской поэзии Алим Кешоков, высоко ценивший Анатолия Шамардина как певца и композитора и как человека, к тому же "кавказской национальности", не раз устраивал ему в 70-80-х годах гастроли в Нальчике, где Толя пел свои песни, в том числе и песню "Псынадаха" (то есть "Серебряный ручей") на стихи Алима Кешокова — чистую, звонкую, сверкающую разными солнечными оттенками и струящуюся, как серебряный ручей, который три красавицы могут унести в трех кувшинах:

"Три красавицы придут,
В трех кувшинах унесут…"

Зрители валом валили на концерты гостя из Москвы и аплодировали ему со всем своим кавказским темпераментом и кричали "Браво! Бис!" и буквально носили его на руках… и не хотели отпускать его из Нальчика назад в Москву. Говорили ему: "Оставайтесь у нас!"
...В советское время Алим Кешоков был председателем Литфонда СССР, очень влиятельной фигурой, и помогал многим творческим людям заработать деньги на хлеб, на жизнь, получить материальные пособия. А в постсоветское время он уже не был председателем Литфонда, и многие из тех людей, которым он помогал раньше, отвернулись от него, забыли его… Но Толя не переставал дружить с ним, регулярно звонил ему, приглашал его и его родных, и его внуков, и его дочку, Елену Кешокову, которая работала в учебной части Литинститута, на свои концерты, приезжал к нему в Переделкино на дачу. И один раз взял с собой и меня… И мы провели чудесный летний день с Алимом Кешоковым, в кругу его семьи, в стенах дачи, и со званым обедом на "пленэре", в беседке старого советского образца на территории дачи… куда жена Алима Кешокова носила нам на подносах блюда одно вкуснее другого… Алим Кешоков тогда подписал Толе Шамардину свою тоненькую-тоненькую, в два листа, в четыре страницы, книжечку из серии Ленцова "Рекламная библиотечка поэзии", а когда-то выпускал тома в переплетах с золотым тиснением…
У Толи есть несколько песен на стихи Алима Кешокова, но студийная запись — только одной песни "Псынадаха". В припеве к ней "лала-лала-ла, лала-лала-ла, лала-лала-ла-а" голос у Толи улетает куда-то высоко в горы, высоко-высоко, выше третьей октавы…



ТРИ ВСТРЕЧИ С РАСУЛОМ ГАМЗАТОВЫМ

— У меня, — говорил-рассказывал мне Толя Шамардин, — были хорошие отношения с поэтом Яковом Козловским, который был переводчиком многих кавказских поэтов на русский язык, в том числе и кабардинского поэта Алима Кешокова, на стихи которого я написал несколько песен. Но прежде всего Яков Козловский был известен, конечно, как переводчик дагестанского, аварского поэта Расула Гамзатова. И решил познакомить меня с ним. И пригласил меня в ЦДЛ, в Дубовый зал, на банкет дагестанской делегации во главе с Расулом. Я пришел туда, когда банкет был уже в самом разгаре. Окидываю глазами всех, кто сидит за длинным столом, составленным из нескольких столов и ломящимся от яств и бутылок с вином и водкой, и тамаду, который произносит тосты за тостами, а дагестанского классика не вижу. Спрашиваю у Якова:
— А где Расул? Его нет?
— Он здесь. Но он уже не за столом, а под столом, не сидит, а лежит, перепил немного, — говорит Яков с сожалением.
Я смотрю под стол… и вижу там дагестанского классика. Он лежит и спит на полу, пьяный, в костюме, в белой рубашке с галстуком… галстук у него съехал на бок.
— Ну пусть Расул отдыхает, я не буду будить и тревожить его, — говорю я. — Я познакомлюсь с ним в другой раз.
В другой раз Яков Козловский опять пригласил меня на банкет дагестанской группы во главе с Расулом. И опять я увидел там почти ту же самую "гуманную картинку", как сказал бы Зощенко: все сидят за столом, едят, пьют, произносят тосты за тостами, а Расул лежит под столом, пьяный, но уже без пиджака… и спит… И опять мне не удалось познакомиться с ним. И в третий раз — тоже не удалось. Расул во время очередного банкета опять лежал под столом и спал, но уже без пиджака и рубашки, в одной майке, по-домашнему.
Так и не удалось мне познакомиться с Расулом Гамзатовым. Но своих встреч с ним я никогда не забуду. Как и вот эти его стихи:

Пить можно всем.
Необходимо только
Знать, где, когда и с кем,
За что и сколько.



АНАТОЛИЙ ШАМАРДИН
И РИММА КАЗАКОВА

(Из воспоминаний Нины Красновой)

С поэтессой Риммой Казаковой Анатолию Шамардину приходилось не только встречаться на каких-то мероприятиях, но и выступать в одних концертах, где из певиц выступали, например, Светлана Резанова и Ксения Георгиади, а из поэтов Виктор Боков, Николай Старшинов… с которыми дружили и Толя, и Римма.
Однажды мы с Толей подвозили Римму до самого ее дома на улицу Чаянова, с ВДНХ, с книжной ярмарки, после хорошего застолья, в котором участвовали Лола Звонарёва, рязанский поэт, бард Руслан Ибрагимов и много кто еще, и где я прочитала свою частушку:

Римма, Римма, Римма,
Ты — неповторима!
За тебя, Риммулечку,
Выпью я граммулечку.

У Толи тогда была своя машина, старая, но исправная иномарка. И я сказала Толе:
— Давай подвезем Римму до дома, чтобы ей не добираться туда на перекладных, то есть на метро или на такси…
И Римма поехала с нами… И мы всю дорогу весело общались между собой.
Римма относилась к Толе с большой симпатией (о себе я не говорю). И Толя рассказывал мне, как когда-то она говорила ему:
— Толя, твой (греческий) нос мешает тебе делать карьеру…
Толя не понимал, почему она так говорила, хотя в ее словах была большая доля правды, он отшучивался:
— Главное — мой нос не мешает мне петь.
Еще она говорила ему когда-то:
— Толя, тебе надо изменить свой нос. Тогда все женщины, и все самые лучшие женщины будут твоими.
На что Толя отвечал:
— Мне и так от них отбоя нет. Я и так не знаю, куда от них деваться…



ЕВТУШЕНКО И ШАМАРДИН ПЕЛИ
"САНТА ЛЮЧИЮ" ДУЭТОМ

(Из воспоминаний Нины Красновой)



I

"Жизнь подарила мне такую всемирную прижизненную славу, которая не выпадала на долю поэтов гораздо лучших, чем я", — эпатажно-самокритично, но и эпатажно-самохвально-самолюбовально написал Евгений Евтушенко в своей книге прозы "Не умирай прежде смерти".
В 1994 году жизнь подарила нам с Анатолием Шамардиным встречу с Евгением Евтушенко в ЦДЛе, где состоялся его творческий вечер в Большом зале. У меня в архиве сохранились наши с Толей билетики на этот вечер, напечатанные оба на одном тоненьком бежевом полупрозрачном листочке. Там есть дата этого исторического вечера — 18 мая, и помечены наши с Толей места в зале — ряд 5, места 3 и 4. И указана цена каждого билетика — 3000 рублей, которые соответствуют, наверное, 300-м теперешних рублей, или даже 30-ти? Скорее всего 30-ти.
Евгений Евтушенко читал со сцены стихи из своих книг, наизусть, читал очень артистично, как и на своей долгоиграющей пластинке, которую я купила у себя в Рязани еще до перестройки и реформ, году в 80-м. Читал он и своего "Стеньку Разина", и свои "Белые снеги", и "Со мною вот что происходит…", и "Любимая, спи…":

…и надо обняться,
чтоб вниз не сорваться,
а если сорваться —
сорваться вдвоем.

И объяснял своим слушателям, почему он несколько лет назад уехал в Америку и что он там делает. В Америку он уехал, потому что у него в России пенсия чересчур маленькая, которой ему не хватает, чтобы жить и помогать своим родным и приемным детям, а в Америке он получает больше, преподает литературу в заштатном городке Талса, в Оклахоме.
На этом же вечере он представлял свою книгу прозы "Не умирай прежде смерти", которая продавалась в фойе и которую он потом подписывал всем желающим. Желающие заняли собой все фойе и встали друг за другом в очередь. Мы с Толей тоже купили по книге, чтобы у каждого из нас был свой экземпляр, и встали в очередь, в самый хвост, и потихоньку, "пошагово", если говорить словесами нового времени, двигались и продвигались к виновнику торжества, который сидел за журнальным столиком и подписывал всем свои книги, причем делал это не формально… Он, прежде чем написать автограф человеку, спрашивал у него не только, "как Вас зовут", но и "кто Вы по профессии", и что-нибудь еще, то есть проявлял к человеку свой искренний интерес, свое личное внимание.
Мне на моей книге он написал (без запятых и точек):

"Дорогой Нине Красновой
товарищу по перу
с самыми теплыми чувствами

ЕвЕвтушенко 1994".



II

Потом я представила Евтушенке Толю Шамардина, сказала, что это певец, который окончил иняз и поет песни не только на русском, но и на греческом, немецком, английском, итальянском языках и владеет ими в совершенстве, как и русским, и что он выступал в Европе, в Германии и Греции.
— А я слышал Вас по радио, по программе "Москва и москвичи"! — весело отреагировал на это поэт и тут же встал, вышел из-за столика и предложил Толе спеть дуэтом "Санта Лючию". И тут же, глядя ему в глаза и не дожидаясь его согласия, запел на итальянском:

Суль маре луччика…

А Толя тут же подхватил эту песню из репертуара Робертино Лоретти и из своего репертуара и подпел Евтушенке, глядя ему в глаза:

Льястро дардженто!
Плачидэ льонда,
Проспер эль венто!

И они оба, без репетиции, запели на все фойе, повышая громкость своих голосов от строки к строке:

Вените альджиле,
Баркета миа,
Санта Лючия,
Санта Лючия!

Это надо было видеть и слышать! Дуэт тенора и баритона, дуэт мастера бельканто Анатолия Шамардина и мастера поэзии и художественного чтения Евгения Евтушенко в ЦДЛе! Причем у Евгения Евтушенко был далеко не абсолютный слух (о чем и сам Евтушенко писал в своих книгах, — ему, как говорится, слон наступил на ухо), да и голос у поэта был не вокальный, но пел поэт с большим удовольствием, с непринужденностью и драйвом, и номер получился на "ура"! И наверняка запомнился всем, кто тогда был в фойе!
Евгений Евтушенко написал Толе Шамардину на книге такой автограф (тоже без знаков препинания, как и мне):

"Дорогому Толе
Шамардину
певцу — полиглоту
ото всей души

ЕвЕвтушенко 1994".

Правда, фамилию Толи Евгений Александрович написал с ошибкой: не "Шамардину", а "ШеБАРДдину" (в ней с легкой руки Евтушенки зазвучало слово "бард"), но фамилию Толи многие писали и произносили с ошибками, с неточностями, и для него это было привычно.
Перефразируя Евгения Евтушенко, Толя мог бы с улыбкой и с присущим ему юмором, который напрашивается сам собой, сказать о себе:

"Жизнь не подарила мне всемирную прижизненную славу, которая выпала на долю певцов гораздо худших, чем я".



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru