Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 1 (7), 2011 г.



Евгений СТЕПАНОВ

Мета-мета: Иван Жданов, Константин Кедров, Алексей Парщиков, Александр Ерёменко

Метаметафора – термин, который создал и предложил литературному сообществу Константин Кедров.

В письме пишущему эти строки поэт и теоретик литературы рассказал:

"Впервые метаметафора прорезалась в моей поэме “Бесконечная” в 1960 г: “Никогда не приближусь к тебе ближе, / чем цветок приближается к солнцу”… “я вышел к себе через / – навстречу – от / и ушел ПОД, / воздвигая НАД”. Позднее, познакомившись с трудами Лобачевского, Хлебникова и живописью моего двоюродного деда Павла Челищева, я понял, что речь идет о геометрии Римана и о перспективе, которую Челищев называл “ангелической”. Я прочитал об этом в его переписке с моей тетушкой Варварой Зарудной (Челищевой) 1947 года.

В 1974-м году студентка психологического факультета МГУ Ольга Свиблова пришла ко мне на лекцию по фольклору в Литературном институте: “Пожалуйста, прочтите стихи моего мужа Алексея Парщикова, он ваш студент первокурсник!” Я с удивлением увидел в этих стихах элементы метаметафоры. Позднее Парщиков привел ко мне своего сокурсника Александра Ерёменко: “А, впрочем, в чем был замысел Эйнштейна? / Он так же, как и я, перевернул стакан, / Не изменив конструкции кронштейна”(привожу по памяти). Еще ближе к метаметафоре оказался их друг Иван Жданов: “пчела внутри себя перелетела”. В 1976 году мне удалось провести в каминном зале ЦДРИ первый вечер трех поэтов. Воспоминание об этом вечере есть в Интернете у Юрия Арабова “Заметки о метареализме”. Он правдиво и точно передает детали и суть явления.

По свидетельству нынешнего директора ЦДРИ Энгелисы Погореловой, после вечера завалилось КГБ – “как же без них”. С тех пор они от меня уже не отставали.

Само слово “метаметафора” я придумал в Переделкино весной 1982 года в присутствии Свибловой, Парщикова и финского слависта Юкки Маллинена. Летом 1983 года Парщиков приехал ко мне в дом творчества “Малеевка” с просьбой дать послесловие к его поэме “Новогодние строчки” для “Литературной учебы”. Я написал: “Метаметафора Алексея Парщикова”. К моему удивлению, оно было напечатано в 1-м номере журнала в 1984 г. Полгода спустя С. Чупринин в статье в “Литературной газете” “Что за сложностью” обильно и честно процитировал со ссылками и кавычками почти всю мою статью. Я писал: “Привыкайте к метаметафоре, она бесконечно раздвинет горизонты вашего зрения”.

В 1989 году в книге "Поэтический космос" я подробно изложил историю и теорию метаметафоры. Сама книга была написана уже в 1985-м. Ее мариновали, терзали, снабдили марксистским послесловием, но все же выпустили. По свидетельству редактора А. Гладковой (она сейчас работает во “Времени”), тираж на выезде пытались конфисковать два работника КГБ, но у них не было ничего кроме удостоверений, и грузовик с книгами со склада все-таки выехал.

Дальше началось шельмование и жульничество. Метаметафору перекрестили в ползучий метареализм. Ни к какому реализму я никакого отношения не имею. “Метаметафора – амфора нового смысла”". [1]

Кедров также писал: "Метаметафора, конечно, условный термин – важны новые духовные реальности, обозначенные этим словом, открываемые современной физикой, космологией, религией и… поэзией. Может быть, прежде всего, поэзией". [2]

То есть речь идет о синтезе искусств и наук, воплощенных в самовитом поэтическом слове.

Однако прежде чем анализировать этот синтез, нужно понять те основные стилистические (фигурно-тропеические) приемы, которыми пользовались и пользуются перечисленные незаурядные поэты – каждый из них, безусловно, самодостаточен и единствен в своем роде.

О музыкальности (эвфонии) как важнейшем атрибуте поэзии написано немало. И литературоведами, и поэтами. Вспомним несколько цитат. "Подумаешь тоже работа, / беспечное это житье / – подслушать у музыки что-то / и выдать, шутя, за свое" (А. Ахматова). "De la musique avant toute chose" (П. Верлен). И т. д. В этих лаконичных стихотворных строках сформулированы основные постулаты определенной СТИМЫ (стиховой системы). Поэзия как музыка. При этом только единицы, истинно великие поэты (например, Борис Пастернак, профессиональный музыкант, или Георгий Оболдуев) обходятся (обходились) незамысловатыми (в нынешних условиях примитивистскими) силлабо-тоническими возможностями и превращают (превращали) поэзию в музыку.

Поэзия зачастую начинается там, где набор средств находится в жестких рамках – в рамках стихотворных размеров.

Рассмотрим творчество Ивана Жданова, одного из поэтов-метаметафористов. Этот поэт в целом ряде стихотворений делает попытку развиваться в рамках СТИМЫ Поля Верлена, Бориса Пастернака, более того – преодолевает влияние предтеч и в жестких доспехах силлабо-тоники развивает новый подход к слову. Жданов показывает и пытается доказать, что смысл в поэзии необязателен; его метафоры не имеют семантической константы, свободно интуитивны и даже спонтанны. Смысл речи – речь. Смысл красоты – красота. Вот, например, фрагмент стихотворения "Ниша и столп".

...Словно с древа ходьбы обрывается лист онемевшей стопою,
словно липовый мед, испаряясь подвальной известкой,
застилает твой путь, громоздя миражи пред тобою,
выползает из стен и в толпе расставляет присоски… [3]

Семантический ряд стихотворения не абсолютен. Слова в строфе легко заменимы и зачастую случайны, например, слово "древа" можно легко заменить на слово – допустим! – "года". Смысл от этого не изменится, потому что его в стихотворении в общепринятом значении просто нет, сама музыка является единственным смыслом. "De la musique avant toute chose". Прием, который сформулировал Верлен и развивал Пастернак, Иван Жданов довел до уровня минус-приема, сознательно отказавшись во многих стихотворениях от семантического наполнения стихотворения. Музыка как единственный прием. Иван Жданов в этом виртуозен.

Основной стилистический прием основателя ДООС, номинанта на Нобелевскую премию поэта Константина Кедрова – анаграмма.

Он раскладывает слова на слоги, точно на атомы. И показывает, что каждый версификационный атом самоценен, он часть поэтической вселенной.

Я не вынесу
Я не вы
Я несу [4]

На этом приеме построены многие стихи Кедрова, он как бы заставляет взглянуть заново на слово и малыми возможностями создает свой поэтический космос.

Наиболее сложен для восприятия из поэтов-матаметафористов Алексей Парщиков (1954 – 2009).

Константин Кедров пишет:

"Парщиков – один из создателей метаметафоры, метафоры, где каждая вещь – вселенная. Такой метафоры раньше не было. Раньше все сравнивали. Поэт как солнце, или как река, или как трамвай. У Парщикова не сравнение, не уподобление. Он и есть все то, о чем пишет. Здесь нет дерева отдельно от земли, земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Это зрение человека вселенной. Это метаметафора". [5]

Вместе с тем, у Парщикова есть набор основных стилистических приемов, которыми он оперировал постоянно и виртуозно. Один из таких основных приемов – литота. Сравнения Парщикова (которые, спору нет, самоценны!) построены по принципу обратному гиперболе; поэт сознательно преуменьшает сказанное, старается увидеть в большом малое и тем самым это малое возвеличить. Несколько примеров: "Шоссе поблескивает, как мечтательный пинцет"; "я знал, что речка, как ночной вагон, / зимою сходит с рельс и дребезжит"; "Бездна снует меж вещами, как бешеные соболя"; "соскользнет он в линейную мглу червяка"; "Москва-ква-ква. Столица / легко уместится в любой из устриц"; "а вознесусь, как копоть по трубе", "мой дух похож на краденый мешок"…

О вещах сакральных, глубоко интимных и судьбоносных (бездна, мгла, дух, вознесусь) поэт говорит как бы шутя, принижая собственное ego. Непафосная, снижено-просторечная лексика соседствует в одном стихотворении (зачастую в одной строке!) с глубинными религиозно-философскими понятиями. Этот стык лексем и понятий, виртуозно построенный на литотах, вызывает вольное или невольное доверие и симпатию к автору. Сложнометафорический, отчасти закодированный дискурс становится понятным и доступным. Потому что – о душе, о человеке, о жизни и смерти. О том, что после смерти.

Кстати, тема смерти нередко (хотя и косвенно, исподволь) появляется в книге "Выбранное", в частности, в невероятно суггестивном и отчасти профетическом стихотворении "Бессмертник".

У них рассержены затылки.
Бессмертник – соска всякой веры.
Их два передо мной. Затычки
дна атмосферы.
Подкрашен венчик. Он пунцовый.
И сразу вправленная точность
серёдки в церемонный цоколь
вменяет зрителю дотошность.
Что – самолётик за окошком
в неровностях стекла рывками
бессмертник огибая? Сошка,
клочок ума за облаками!
Цветок: не цепок, не занозист,
как будто в ледяном орехе
рулетку, распыляя, носит
ничто без никакой помехи.
Но с кнопок обрывая карты,
которые чертил Коперник,
и в них завёртывая Тартар,
себя копирует бессмертник.
Он явственен над гробом грубо.
В нём смерть заклинила, как дверца.
Двуспинный. Короткодвугубый.
Стерня судеб. Рассада сердца. [6]

Выразительная литота в последней строфе "В нем смерть заклинила, как дверца" еще раз подчеркивает особенность идиостиля поэта – снижение пафоса, разговор о главном (судьбе!) на простом, обыденном языке.

Александр Ерёменко состоялся как поэт абсолютно разных традиций – он мастер и метафоры, и иронии. Безусловно, наиболее известны стихи Ерёменко, написанные в гротескно-ироническом ключе. "Я мастер по ремонту крокодилов", "Я добрый, красивый, хороший" и т. д.

Если сравнить два стихотворения поэта, написанных в различных стилистиках, можно предположить, что перед нами творчество двух разных поэтов.

* * *

Я памятник себе...

Я добрый, красивый, хороший
и мудрый, как будто змея.
Я женщину в небо подбросил –
и женщина стала моя.

Когда я с бутылкой "Массандры"
иду через весь ресторан,
весь пьян, как воздушный десантник,
и ловок, как горный баран,

все пальцами тычут мне в спину,
и шепот вдогонку летит:
он женщину в небо подкинул –
и женщина в небе висит...

Мне в этом не стыдно признаться:
когда я вхожу, все встают
и лезут ко мне обниматься,
целуют и деньги дают.

Все сразу становятся рады
и словно немножко пьяны,
когда я читаю с эстрады
свои репортажи с войны,

и дело до драки доходит,
когда через несколько лет
меня вспоминают в народе
и спорят, как я был одет.

Решительный, выбритый, быстрый,
собравший все нервы в комок,
я мог бы работать министром,
командовать крейсером мог.

Я вам называю примеры:
я делать умею аборт,
читаю на память Гомера
и дважды сажал самолет.

В одном я виновен, но сразу
открыто о том говорю:
я в космосе не был ни разу,
и то потому, что курю...

Конечно, хотел бы я вечно
работать, учиться и жить
во славу потомков беспечных
назло всем детекторам лжи,

чтоб каждый, восстав из рутины,
сумел бы сказать, как и я:
я женщину в небо подкинул —
и женщина стала моя! [7]

И – другое стихотворение:

* * *

Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема,
шелестит по краям и приходит в негодность листва.
Вдоль дороги пустой провисает неслышная лемма
телеграфных прямых, от которых болит голова.
Разрушается воздух, нарушаются длинные связи
между контуром и неудавшимся смыслом цветка,
и сама под себя наугад заползает река,
а потом шелестит, и они совпадают по фазе.
Электрический ветер завязан пустыми узлами,
и на красной земле, если срезать поверхностный слой,
корабельные сосны привинчены снизу болтами
с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой.
И как только в окне два ряда отштампованных елок
пролетят, я увижу: у речки на правом боку
в непролазной грязи шевелится рабочий поселок
и кирпичный заводик с малюсенькой дыркой в боку...
Что с того, что я не был здесь целых одиннадцать лет?
За дорогой осенний лесок так же чист и подробен.
В нем осталась дыра на том месте, где Колька Жадобин
у ночного костра мне отлил из свинца пистолет.
Там жена моя вяжет на длинном и скучном диване,
там невеста моя на пустом табурете сидит.
Там бредет моя мать то по грудь, то по пояс в тумане,
и в окошко мой внук сквозь разрушенный воздух глядит.
Я там умер вчера, и до ужаса слышно мне было,
как по твердой дороге рабочая лошадь прошла,
и я слышал, как в ней, когда в гору она заходила,
лошадиная сила вращалась, как бензопила. [ 8]

Ермёнко последовательно развил, условно говоря, и традиции Осипа Мандельштама, и Дмитрия Минаева, и Николая Глазкова. Если в первом стихотворении основная стилистическая фигура – ирония, то во втором (здесь он очевидно перекликается с Иваном Ждановым) – сложная метафорическая система, новые эпитеты, отражающие представления о мире человека ХХ века.

Пожалуй, именно Ерёменко лучше других и выразил тот синтез искусств, о котором мы упомянули в начале этих заметок.

Как бы резюмируя вышесказанное и стремясь понять феномен метаметафористов, можно предположить, что в основе их общего метода лежит синтез эвфонии, метафоры, анаграммы, литоты и иронии (самоиронии). Во всяком случае, эти тропы и фигуры наиболее заметны, они являются для вышеназванных поэтов основополагающими и краеугольными.

Литература:

[1] Константин Кедров, переписка с Евгением Степановым (7.01.2011).
[2] Константин Кедров, "Метаметафора", М., "ДООС", Издание Елены Пахомовой, 1999. С. 192
[3] Иван Жданов, "Воздух и ветер", М. : Наука (Русский Гулливер), 2006. С. 107
[4] Кедров К. Дирижер тишины. Стихи и поэмы. – М.: Худож. Лит., 2009.
Кедров К. Философия литературы. – М.: Худож. Лит., 2009. С. 3
[5] Константин Кедров, "Метаметафора", М., "ДООС", Издание Елены Пахомовой, 1999. С. 190
[6] Алексей Парщиков, "Выбранное", М., ОГИ, 2010. С. 38
[7] Александр Ерёменко, "Дети Ра", № 5, 2006, сайт www.magazines.ru
[8] Александр Ерёменко, сайт www.rvb.ru



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru