Материалы номера № 4 (19), 2012 г.

У собаки отняли кость,
У кого-то отняли жизнь.
Там в запястье ржавеет гвоздь,
Над крестом багровеет высь.

Малодушным прости наш страх,
Тянем пальцы свои сквозь век,
И не видим Твоих ран,
Уже верим, что их нет.

А в лампадах Фаворский свет,
И податлив свечной воск,
"Ты прости их, Отец, всех…"
В покаянии их слез.

С Неба на Землю, влекомый Духом
Пришел Человек, так похожий на многих.
"Будешь страдать!", — говорили горы.
"Будешь страдать!", — усмехались змеи.

"Будешь один на один со всеми,
Агнцем пойдешь на свое закланье",
"Будешь побит", — шелестели травы,
"Будешь распят…", — сожалели птицы.

"Будет напрасно твое искупленье.
Будешь забыт, будешь всеми оплеван!".
"Нет, не напрасно…" — тихо ответил,
"У каждого в жизни своя Голгофа".

Назовите меня вертопрахом,
Только дайте на улицу выйти,
В моей белой, как саван, рубахе,
В хороводы последних событий.
Назовите меня конокрадом,
Только дайте свободой напиться,
В моей белой, как саван, рубахе,
Я взмываю растрепанной птицей.

Назовите меня проституткой,
Что готова отдаться за деньги,
Только в белой, как саван, рубахе,
Мой любовник — гуляющий ветер.
Назовите меня камикадзе,
Только дайте вишневое время,
В моей белой, как саван, рубахе,
Я готов полыхать, не старея.

Назовите меня сумасшедшим,
Только дайте плечо опереться,
В моей белой, как саван, рубахе,
Трепыхается жаркое сердце.
Назовите меня, как хотите,
Только прочь не гоните, в застенки,
В моей белой, как саван, рубахе,
Я не вынесу ужаса клетки.

Мы прожигаем море,
Делая взгляды остры.
Мы тоже хотели в небо,
Но согласились на остров.
Мы женам цветов не дарим,
Мы дарим сынов и дочек
Из глины отцов и дедов
Холодной московской ночью.
Ремень на бедрах потуже
И кожа ладоней жеще,
Мы дранных уличных кошек
За пазухи прячем тоже.
И волосы жгучей прядью,
На лоб наползает время,
Синий венозный мрамор
Из мрамора Галатея.
Ботинки из толстой кожи,
Заплеван асфальт стихами.
Сдохла последняя лошадь,
Забитая седоками.
Скамейки в уснувшем парке
Облюбовали духи
Людей, ожидающих завтра,
Задушенных черной скукой…
И, лица ножом меняя,
В заброшенной шахте лифта
Актер вспоминает пьесу.
И смотрит все время мимо.
Мы держим за холку Сфинкса,
Целуем сдержанно в губы.
Хотели чтоб вышло честно,
Но вышло немного грубо.
В кино на последних креслах
Мы делаем все красиво,
Царапая жабрами воздух,
Ногтями царапая спину.
Мы детские фото сжигаем,
В гортань набивая дыма,
Мы так утоляем жажду,
Мы так набираем силу.
О смерти не думай больше,
К своей подойдя квартире,
Налей молока для кошки,
Глаза привяжи к картине.
Язык завяжи на узел,
Пусть он вылезает из горла
Красивым аксессуаром,
Растением мандрагоры.
Мы пьем и все время пишем,
И мы ни на что не годны,
Но мы понимаем лето,
Когда наступает осень.

Я закрываю глаза и вижу какую-то челюсть,
Которая пережевывает очень тщательно
Людей.
И губы отвратительного цвета
И зубы, как скалы,
А главное я вижу
Этих самых людей.

В сюртуках и цилиндрах,
В старых поношенных куртках,
Женщины в платьях,
Накидках и даже манто.
Дети,
Как славно, что нету детей —
Им еще не сказал никто,
Что есть этот рот.

Вздымаются сплетением напряженных
жил,
Играют желваки.
И каждый из людей жил
До этого
Напряжения
А после уже не живет
Ни один из них.

Ухмылка ужасного рта
Так похожа на мою собственную.
И только щетина, как у лежалого покойника,
Говорит мне:
"Дружок, спокойненько.
Твоя очередь не подошла,
Но подойдет, так что стой ровненько
И жди".

Я даже околевшим от ужаса
Телом
Чувствую прикосновение
Лжи
К коже.
Она струится по мне влажной змеей,
Заползает мне в горло
И уши.
Я сам себе пытаюсь сказать:
"Не слушай, не слушай, не слушай".

Живая многоножка
Людской очереди,
Как в черную дыру
Кровоточащей осени,
Каждым своим членом
Норовит упасть
В слепую, жадную, жаркую, ржавую пасть.

И с каждым мгновением
Я все ближе и ближе
Ближе и ближе
Боже, какая там тьма,
Какой там ужас,
Какая немощь,
Какой холод,
Какое одиночество и
Не любовь.

Я поцелуем могу запечатать
Рот,
Если смогу разорвать свой собственный.
Не успеваю.
Меня наматывает, давит, ломает
В кашу людскую
В человеческий фарш,
Который только что тихо и скромненько
Изображал траурный марш,
Шествуя шаг в шаг
За покойником.
Живой за покойником,
И каждый живой — покойник.

Шаг в шаг.
Шарк, зубы об зубы,
И все.
Проглотил
Рот,
Который так ухмылкой походил
На мой собственный,
Когда я увидел его,
Закрыв глаза.