Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 26 (41), 2012 г.



Елена Крюкова
«XENIA»


2012

 

«Культура — это та атмосфера,
которую создает вокруг себя человечество,
чтобы существовать дальше»
Юрий Лотман,
Беседы о русской культуре, 1989 г.

 

Перед нами книга стихов Елены Крюковой «XENIA».
Это книга о России, ее роли в мировой истории, увиденной глазами музыканта и писателя.
Концепция автора спорна, может вызвать возражения историков и искусствоведов; но поэтическое и музыкальное восприятие Елены Крюковой отметает несущественное, на ее взгляд, в истории России, подчеркивает — главное.
Россию и ее исторический путь Елена Крюкова сравнивает с юродством Христа ради, отказом от рациональных устоев, от предписанных обществом правил. Писателю важно сегодня подчеркнуть принятие в России жизни чувственной, эмоциональной, почти безумной и обреченной, не умеющей себя защитить.
Для создания сюжета «Ксении» Елена Крюкова извлекает из тайного сундучка своего консерваторского образования возможности большой музыкальной формы — симфонии, а в отдельных частях поэмы повторяет народные песенные интонации, такие близкие и понятные.



Семь песен Ксении на площади

 

Мы знакомимся с главной героиней книги Ксенией на площади, где она подхватывает из чужих рук только что сваренную картошку и наблюдает самоубийство незнакомки. Эта отчаявшаяся нарядная мертвая девушка — символ упущенных возможностей каждого человека в России, тех самых возможностей, которые быстро могли привести в благодатную реальность. Иногда мы успеваем заметить лишь «край одежды» такой ускользающей возможности, «острый носок туфельки», а наша героиня рассмотрела ее всю, на снегу, умирающую, — предвестницу будущих событий в жизни самой Ксении-России, случайно найденный ключ к пониманию судьбы.

 

Вы все прозевали
                        Царство, Год и Час.
С мякиной прожевали
                        великих нас.
Вы скалили нам
                        саблезубую пасть.
Вот только лишь картошку
                        разрешили украсть —
Горячую лаву: сверху перец и лук,
И серп и молот, и красный круг,
И масло и грибочки… — торговка — визжи!
Вон, по снегу рассыпаны монеты и ножи!
Вон, рынок бежит, весь рынок визжит!
А вон на снегу синем девочка лежит —
В шапке мерлушковой, в мочке — жемчуга,
Балетно подвернута в сапожке нога…

 

Мы стоим рядом с трагедией — и не верим, что она произошла. А мир вокруг такой нарядный, праздничный, зимний, щедрый! В мире все и всегда умирает и рождается, продается и покупается. Смерть красивой девушки на рынке — внятный и яркий символ: она не хотела продавать и продаваться, она сыграла в вечную «русскую рулетку»…
В следующей сцене, которая взрывается неистовым действием здесь же, на городской площади, Ксения пляшет с медведем.
Надежды на райскую жизнь в России погибли, а мужчина русский, которого как раз и символизирует медведь на площади, вот, рядом — остался! И если вдруг заморские красавицы захотят отнять у нас самое ценное, то знайте, что вас ожидает. Русский мужчина, как правило, приручен, слегка накормлен, в некоторых тяжелых случаях напоен до бесчувствия. Для чужих — свиреп. Cловом, не трогайте русского мужчину! Он нам в России нужен, и характер его нас не пугает. Поэтому, возможно, оказалась живучей легенда о медведях на московских улицах: иностранцы слегка путают небритых парней с лесными братьями. И правильно! Как тонко уловила Елена Крюкова, рассматривая мужа, медведя в зоопарке, соседей по даче — кто под руку подвернулся, сына и второго сына — внешне они чем-то схожи.
Напоила я его водкой из горла,
А закусить ему перстеньком своим дала.

 

Как убьют плясуна, станут свежевать —
Станет в ране живота перстень мой сиять.

А сейчас сверкают зубы — бархат пасти ал…
Брось на снег, царь калек, рупь-империал!

По снежку босая с бубном резво запляшу,
Деньгу суну за щеку, чисто анашу.

Ах толпень! Сотни рыл! Тыщи гулких крыл!
Чтоб медведь вам землю носом, будто боров, рыл?!

Никогда! Это зверь вольный, как зима!
Я его кормила коркой. Нянчила сама…

 

Лейтмотив пляски. Танец разгоняет горе, даже если он отчаянный, этот последний танец. Танец веселит на краю пропасти, и, танцуя со зверем-мужчиной, женщина-Ксения чувствует себя и плясуньей, и женой, и матерью, и владелицей древнего тотема, но прежде всего — единой душой со всем живым и живущим на свете.



Пройти время

 

Обращения Ксении к святому старцу у полыньи и к Богу следуют одно за другим.
Ксения — великая работница духа, для нее плоть на втором месте, отсюда и ее юродство, ее бродячая, широкая как ветер свобода.       В полубезумном горячечном бреду рождаются слова, которые ранят и тут же дают свет, пробивают кольчугу — бряцающую, ненужную, хоть и красивую — в узорах прошлых побед, вмятинах поражений; осиянную молитвами, закаленную недругами, — эту драгоценность рода, передаваемую по наследству: гордость.

 

Все на свете были мальчики и девочки.
Лишь одна я — кудлатая старуха.
Все на свете пели песни и припевочки.
Лишь одна я жужжала медной мухой.

Анфилады и палаты, залы, зальчики…
И халупы, и дощатые сараи…
Все на свете были девочки и мальчики.
Лишь одна я, старуха, умираю.

Как умру — вот стану я собаченькой,
Вот кощенкой стану я облезлой…

Девки, девочки, пацанки, шлюхи… — мальчики… —
Стану старым Ангелом над бездной.

 

После таких фантазий первое же сборище случайных людей в дорожном трактире кажется блаженной Ксении Тайной Вечерей: ее сознание и ее душа разыгрались и не различают библейского и бытового, придуманного и настоящего. Значимого — и мимолетного. Так странно и остро видят окружающее ее глаза, так бьется маленькое заледенелое сердце.

 

Да, Тайная наша Вечеря!
Да, пьет втихаря народ!
Да, жжет в поминанье свечи,
Заклеив ладонью рот!
Да, так опрокинет стопку,
Как в глотку забьет себе кляп,
Как кинет в печь на растопку
Надгробных еловых лап!

Да, войнами сыт по горло
И революцьями тож,
Втыкает в свой хлеб
                                позорный,
Заржавелый, Каинов нож…
А свечи горят, как в храме!
А бабы, как на похоронах,
Ревут, блажат меж гостями,
Меж красной икрой на блинах!

Вино красно. И варенье
Красно. И судьба красна.
Народ исчерпал терпенье,
А жизнь у него одна.
И бац — кулаком — о столешницу.
И встанут из-за стола…

 

Бесконечная череда поколений и одна жизнь народа — одновременно и апория, и аксиома. Народ един, при всех попытках времени его расколоть он — монолит. Ксения не спешит. Она — свидетель, часть целого, спокойный и печальный наблюдатель происходящего:

 

…И я, мышонок и грешница,
Речей ваших пересмешница,
Небес ваших тьма-кромешница,
И я меж вами
                        была.

Глаза детей голодные

 

Неудивительно, что, после рокота возмущения, мысль поэта обращается к детской теме.
Вот же они, рядом с Ксенией — русские мальчишки! Глаза голодные, испуганные, губы в странной недетской усмешке — дрожат. Лохмотья — обвивают тела ледяными лентами с острыми краями. О ком же еще волноваться, кого кормить, кого оберегать от бед?
У автора достаточно внимания и сил для главного — материнства и заботы о живом, пока еще крохотном ростке будущего — веселого, земного и правильного, пережившего с ее заботой боль революций и войн, стужу всех наших русских зим, — то, что не пережили Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Николай Гумилёв, их современники.

 

Щербатые, пацанята,
Что жметесь, — поближе, ну…
Я в дольнем мире треклятом
Ломоть вам в зубы втолкну.

Огрызок тощего мяса:
Живое — вживе дотле!.. —
Чтоб вы своего часа
Не знали на голой земле.

На тебе, Федя, кусок,
                        и тебе, Коля, кусок;
А я сама привяжу за живый в помощи поясок
То, что вы не догрызли:
Кость воли,
Ребро жизни…

 

То значимое, вечное, что остается уличным детям после скромной трапезы, самое главное, самое дорогое, мысленно протягивает поэт и нам: «кость воли, ребро жизни». Без капли сомнения принимаю такой судьбоносный подарок. Сохраню. Кость воли, ребро жизни из рук писателя — почти волшебство… Смеюсь и благодарю!

 

Ольга ТАИР



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru