Материалы номера № 13 (64), 2013 г.

Лежит судьба, как общая тетрадь,
Где среди точек пляшут запятые,
Где строки то прямые, то косые,
И где ошибок мне не сосчитать.

Бежит строка в дорожной суете,
И я, как Бог, за все, что в ней — в ответе.
А в небесах рисует строки ветер.
Он в творчестве всегда на высоте.

А у меня сквозь низменность страстей,
Невольную печаль воспоминаний
Таранит, разбивая жизнь на грани,
Строка любви, парящая над ней.

Ничего не изменилось,
Только время растворилось,
              И теперь течет во мне.
Только кровь моя сгустилась,
Только крылья заострились
               Меж лопаток на спине,
И лечу я, как во сне.
               Как цыганка нагадала:
Все, что будет — будет мало.
               Быть мне нищим и святым.
Где-то в сумраке вокзала
               Мне дорогу указала.
Оглянулся — только дым.
Где огонь был — все дымится.
Крыльев нет. Но есть страница,
Вся в слезах. Или мечтах.
На странице чьи-то лица.
                  Небо, дым,
                  А в небе птицы,
Лица с песней на устах.
Ветер временем играет.
                 Ветер кровь
                 Мою смущает
                 Наяву или во сне.
Мальчик с узкими плечами,
                 Парень с хмурыми очами —
Я не в вас. Но вы во мне.
                  Мы с лопатой на ремне
                  Маршируем на ученье,
Все слышнее наше пенье.
                   Мы шагаем и поем.
О красавице-дивчине,
                   О судьбе и о калине,
И о времени своем.

Я не знаю, за что и как,
Я не знаю, зачем и где.
Но сияет небесный знак,
Отражаясь в земной воде.

И летит среди прочих миров
Мой, ничтожный, прекрасный, родной.
И скрепляется кровью кров,
И вопрос, как крыло за спиной.

Запах «Красной Москвы» —
                                середина двадцатого века.
Время — «после войны».
                                Время движется только вперед.
На углу возле рынка —
                                с веселым баяном калека.
Он танцует без ног,
                                он без голоса песни поет…

Это — в памяти все у меня,
                                у всего поколенья.
Мы друг друга в толпе
                                мимоходом легко узнаем.
По глазам, в коих время
                               мелькает незваною тенью
И по запаху «Красной Москвы»
                               в подсознанье своем…

Голос эпохи из радиоточки
Слышался в каждом мгновении дня.
В каждом дыхании — плотно и прочно,
Воздух сгущая, храня, хороня

В памяти — времени лики и блики,
Эхо которых очнулось потом
В пении, больше похожем на крики,
В радости с нечеловечьим лицом.

Над кабинетами, над приемными,
И над мыслями потаенными
Дух начальства, пузатый, грозный,
И просителей  — слезно-постный.
Все меняется — пьесы и роли,
Превращая диезы в бемоли,
Вызывая то плач, то смех.
Но, как прежде, манящий грех
Вновь находит в постели у власти
Не свободу, а призрак счастья.

Бессмертие — у каждого свое.
Зато безжизненность — одна на всех.
И молнии внезапное копье
Всегда ли поражает лютый грех?

Сквозь время пограничной полосы,
Сквозь жизнь и смерть — судьбы тугая нить.
И, кажется, любовь, а не часы
Отсчитывает: быть или не быть…

Я жил на улице Франко,
И время называлось «Детство»,
С 20-й школой по соседству.
Все остальное — далеко.

Взлетал Гагарин, пел Муслим,
«Заря» с Бразилией играла,
И, словно ручка из пенала,
Вползал на Ленинскую «ЗИМ».

В «Луганской правде» Бугорков
Писал про жатву и про битву.
Конек Пахомовой, как бритва,
Вскрывал резную суть годов.

Я был товарищ, друг и брат
Всем положительным героям
И лучшего не ведал строя.
Но был ли в этом виноват?

Хотя наивность и весна
Шагали майскою колонной,
Воспоминаньям свет зеленый
Дают другие времена.

Я жил на улице Франко
В Луганске-Ворошиловграде.
Я отразился в чьем-то взгляде
Пусть не поступком, но строкой.

А время кружит в вышине,
Перемешав дела и даты,
Как будто зная, что когда-то
Навек останется во мне.

Было и прошло. Но не бесследно.
Память, словно первая любовь,
Избирательно немилосердна,
Окунаясь в детство вновь и вновь,

Падая в случайные мгновенья,
Где добром отсверкивает зло…
Счастьем было просто ощущенье,
Что осталось больше, чем прошло.

В душе — мерцающий, незримый свет,
Он с легкостью пронзает стены.
Взгляни вокруг — преград, как будто, нет.
Но как тревожны перемены.

Небесной тверди слыша неуют,
Беспечно дышит твердь земная.
И нам с тобой — вдоль перемен маршрут,
Пока горит огонь, мерцая.

Открыта в комнату воспоминаний дверь,
Хотя скрипит и поддается туго…
Не списки кораблей — находок и потерь —
Зовут, перекликаются друг с другом…

Тугие паруса и ветер молодой,
Соленый привкус встреч и расставаний…
И память, что наполнена живой водой,
Не делит взмах — на «поздний или ранний».

Где похвалы бутон, а где угрозы плеть —
Не разберешь, не сыщешь пятый угол…
И нелегко понять, тем более смотреть,
                       Как за любовью мрак идет по кругу.

Упавшее небо давит на плечи,
И мне оправдаться пред будущим нечем.
Цепляясь за небо, я падаю тоже.
И только земля провалиться не может.
И, превозмогая чужое бессилье,
Я в кровь раздираю
                               не руки,
                                             но крылья.