 |
Материалы номера № 13 (64), 2013 г.
Галина КОМИЧЕВА
Я тебя увидела издали
* * *
Кончается лето, кончается небо для птиц,
сегодня они еще носятся, как на пожаре.
Высокий и точный полет, он для избраннных лиц,
для косточки тонкой и нежизнестойкой,
пожалуй.
Счастливый бы случай хотя бы одну уберег,
летала бы птица, летала бы, не умирала,
она для других угольком высоту отмеряла б,
да будет к ней милостив, будет к ней милостив Бог.
А что до меня, то и весь бы мне век
наблюдать,
как из помарки пустой образуется туча
и растворяется тут же, и что тут гадать, —
я для себя не хотела бы участи лучшей.
* * *
На берегу Днепра две горстки рыбаков,
привязанные прутиками к силе
большой воды, до вечера застыли,
реки широкой принимая кровь.
Закатный свет прибрежние кусты
окрасит охрой, удлинятся тени,
хозяин вод в немерянных владеньях
заговорит наречьем темноты.
И будет ночь огромна над Днепром,
и будут небеса над ним бездонны
с дрожащим филигранным серебром,
значками нот упавших с неба долу.
Апрель
— Что делает Природа?
— Что делает? — Живет,
сама того не зная,
свободней всех свобод.
Сверкает или тлеет,
снег выпал-снег сошел.
— Ну как тебе в апреле?
— В апреле хорошо.
Не думать о вчерашнем
и завтрашнем, и прав
тот куст, что нас, дурачась,
цепляет за рукав.
Я эти шутки знаю
на память, наизусть,
апрель вселяет радость
и выселяет грусть.
* * *
NN
He будем соперничать, мой темноглазый философ!
Я охотней поверю в ту сказку, где баба Яга,
не открывая законов, не ставя проблемных вопросов,
доброе дело свершит и Ивана спасет, дурака.
Мы свободны, пожалуй, лишь в выборе способа смерти,
мы хмелеем от счастья, но быстро проходит любовь.
Мудрость пусть не спешит, хоть она и сестра милосердья,
пусть душу открытую губит прекрасная боль!
Нас еще разжуют холодные челюсти сфинкса,
уже перевозят последних людей через Стикс.
А вдруг и родится в стеклянном каком-нибудь биксе
цивилизация с цепким названием "икс"!
Так помашем друг другу прощальною веткой сирени!
— А где мы доспорим?
— А кто его знает, где.
Я знак Вам пошлю не начатым стихотвореньем
и Вы меня спросите: "было ли племя людей?"
* * *
Я тебя увидела издали,
через крыши, через судьбы, через близко ли.
Нам сказать друг другу нечего — светимся,
Бог поможет, случай даст — встретимся.
Нам не слушать пересудов и речей ничьих,
нам кормить сердцами вволю наших птиц ночных,
от плеча к плечу по светлой бессоннице
до скончанья им летать, беззаконницам.
* * *
Как потерлась одежда моя,
а душа неприкрытая верит
в птичьи выкрики, рвущие воздух
над мартовским сквером.
Сколько б раз ни крушились мои золотые
надежды,
он ко мне пробивался, росток моей радости
грешной.
Все сильней и сильней сквозняки из чужих
подворотен,
но цветет мой каштан на углу Фундуклеевской
— вот он!
Говорят, под счастливым созвездием надо
родиться,
чтоб туда не ступить, где вовсю и гниет,
и роится.
Что ж, спасибо судьбе! И когда я умру,
пусть она повторится
у того, кто ее, той счастливой судьбы,
не боится.
* * *
Давно мы не виделись, брат!
Изменился наш дом.
Снесли голубятни,
и дети в войну не играют.
Тот мальчик, что нам не давал
ни санок, ни велосипеда,
читает марксизм-ленинизм
и носит портфель "дипломат".
А помнишь художника? —
вечно стрелял на вино, —
он умер, бедняга,
и стал знаменит после смерти.
Это он говорил нам,
что дерево может страдать,
что жизнь бесконечна
и добрый всегда побеждает.
…А наш патефон!
Где он, бабушка, где патефон?..
Разве взрослые смели понять,
что любовь есть на свете!
Аргентинское танго…
И снова Сережка Чернов
уходит в туманную даль
навсегда-навсегда-навсегда.
* * *
Поведи меня в цирк! Я смеяться хочу до упаду
и верить факиру, как никогда никому,
и с клоуном плакать неловким — какая досада!
и восхищаться способностями какаду.
И когда два прожектора скрестят свои руки
под куполом,
где худое дитя по нерву идет неспеша,
я от страха умру и перед смертью подумаю, —
до чего эта жизнь хороша,
Боже мой, до чего хороша!
Об одном фокуснике
Он расскажет вам смешное, —
ой, скажи как интересно!
он сыграет вам на флейте, —
ой скажи, как хорошо!
Он покажет фокус-покус,
как он был и вдруг исчезнет, —
не найдете ни на сцене,
ни за фалдами кулис.
Мы не плачем, этот фокус
всем давным-давно известен,
просто мы о нем не думать
втихомолку поклялись.
Но скажи мне — я поверю! —
будто мальчика видали,
но куда он и откуда, так и не разобрались.
* * *
Счастливый бомж не ведал разорений,
любимец давний облачных перин,
дитя нирван и чистых вдохновений,
он был, как не был, не был, как царил.
Он, помнится, ни с кем не разговаривал,
его улыбка — весь его словарь,
и сколько б нас он ею ни одаривал,
он никого не интересовал.
Так шел он вдоль людей, и кротко их любя,
молился о жилье для каждого и хлебе.
Однажды, сотворив молитву для себя,
он руки распростер и растворился в небе.
|  |
