Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 27 (128), 2014 г.



Рудольф Котликов



Короткие рассказы
 
ВЧЕРА

…Мой изумленный дух трепещет перед ней…
                                                   Расин, «Федра»

Как надоели нам зыбучие пески! Мы долго шли, с трудом передвигая ноги, и желтизна пустыни застыла в наших глазах. В который раз открылся мираж — золотые купола и белые дома среди густой зелени. Нет! Нет! На этот раз не мираж. Среди сонной зелени высоких холмов виднелись красные черепичные крыши сверкающих белизной домов, полого спускающихся к океану. Мы остановились в пансионате, небольшом двухэтажном домике с деревянным резным балконом. Вечером я спустился вниз. Единственная улица вела в гавань, где виднелся розовый лес мачт с разноцветными крыльями парусов. Шумные торговцы собирали свои товары и грузили на молчаливых осликов, зажигались огни таверн, появлялись в дверях домов, покачивая крутыми бедрами, веселые женщины с далеко выступающей грудью. Когда я вернулся в пансион, заметил, что гора над городом сильно напоминает профиль женщины, надменный и гордый профиль царицы. Я поднялся по шаткой скрипучей лестнице, открыл дверь в комнату, там я увидел товарища моего по странствиям Агафокла. Он сидел на коленях у женщины, а ее лицо было, точно лицо горы над городом. Волосы ее разметались по комнате, и поглощающие глаза ее были невыразимы. Испуг овладел мной, благородный испуг.
— Агафокл! — закричал я. Он быстро взглянул на меня и спрятал лицо свое в глубокой тени этой странной чужой женщины.Только раз посмотрела она на меня, и ноги мои приросли к полу, налились свинцом. Она звучно поцеловала моего товарища Агафокла в лицо, и лицо его исчезло в бесконечной и яркой линии ее губ. А сам Агафокл как бы сник, съежился и множеством складок сполз на пол, и затих совсем маленьким бесформенным комочком. Она медленно встала, расправила его и опустила в щель между досок на полу. Мой товарищ по странствиям Агафокл! Я тяжело спустился вниз и прислонился к косяку двери. Тучи обложили небо, и гора с трудом просматривалась зловещим темным силуэтом, пронзающим небо. Незаметно я очутился в порту.
Корабли теснились у причала, и отражения многочисленных мачт и парусов в бликах воды, словно калейдоскоп, заворожили меня. Ко мне подошел старый матрос, коричневое лицо его было испещрено, как знаками, сетью морщин, а в глубине их светились синие ласковые глаза.
— Море, — сказал он задумчиво и запыхтел трубкой.
— Откуда ты, незнакомец? — я взглянул на него, не зная, что сказать, — вот товарищ у меня был, Агафокл… — я замолчал. Вдруг там, среди розовых волн, я увидел смеющуюся молодую женщину, косы ее, словно лучи заходящего солнца, а платье, как ветер, облегало стройную молодую фигуру. Она бежала по волнам к берегу. Как током обожгла меня память!
— Вина! — закричал я, протягивая руки. — Вина!
Она бежала навстречу и смеялась, совсем такая, какую я видел ее последний раз. Вот уже близко, и руки наши почти коснулись,.. но… как мираж, вдруг исчезла она, только смех ее все еще струился сверкающим кружевом у моих ног, только прозрачные холодные волны лизали безмолвный берег.
— Вина, Вина! — голос мой дрожал и падал в бесконечную бездну одиночества, голос мой оборвался…
— Даааа… — протяжно сказал матрос, — на море и не такое бывает.
— Это Вина, жена моя, — глухо сказал я, — она осталась там, она ждет… и дом мой…
Похлопав меня по плечу натруженной тяжелой рукой, матрос сказал бодро:
— Ничего, у меня есть корабль, «Барракуда» его зовут, я отвезу тебя, мы найдем.
— Да, да! — закричал я, — чтобы жить… жить в ее улыбке, в лепестках полевых цветов, луговых трав, жить в звуках и красках родного города, города, где мой дом и Вина!
Я схватил его за рукав грубой куртки и торопил его. Мы подошли к молу. Он всматривался в корабли, глаза его как-то вдруг потерялись, он сел на камень и закрыл лицо темными заскорузлыми руками.
— Я совсем забыл, — тихо сказал он, — корабли-то ненастоящие…
Слова его балансировали на тонкой проволочке надежды и вот уже вроде сорвались, как неудачливые канатоходцы, а может, проволочка оборвалась, как все на земле рвется…
— Пойдем, — я взял его за руку, — скоро будет гроза.
И правда, небо заволокло тяжелыми громоздкими тучами, казалось, что небо вот-вот упадет на землю. Мы медленно шли вверх по узкой улице, из домов выходили люди, тихое и протяжное пение повисло над городом. Люди шли к горе. Я видел, как дрожала она, как полыхали глаза женщины-горы.
— Боги наказывают нас, — сказал матрос, — только за то, что мы есть… все это было вчера, и жизнь наша была вчера…
Огненный поток, словно язык богини, приближался к нам, и я видел, как передние ряды дрогнули. Я опустился на колени и сказал:
— Я Лампсак, я тоже был вчера…



РАЙОННЫЙ УБИЙЦА

Я не был богат иметь своего личного убийцу, хотя это становилось модой. Многие имели. Женщины сплетничали и хвастались своими, они одевали их по фасону. Популярным убийцам ставили монументы, вешали на зданиях портреты, а также в школах и учреждениях. К ним записывались в очереди и регулярно отмечались. Каждое утро мать пилила меня, хлеща скандалом слов:
— Пора уж прикрепиться к районному, олух, все бы баклуши бить!
На улицах шалила весна, руками-ветерком задирая девичьи платья. Выйдя, я засветился улыбками прохожих. В светлой приемной я записался у секретаря. В щелку успел заметить самого, он расхаживал по кабинету в пижаме и тапочках.
В длинном коридоре посетители выбирали одежду, которую заказывали для него, когда будут актироваться (да-да, пора опустить слово «убийство» и заменить более красивым и гуманным!). Веками установленный порядок сковывал мои мысли, но все же рождался вопрос: ЗАЧЕМ? Мучимый вопросом, я обратился к секретарше по всем правилам вежливости. Но грубый смех разорвал ее лицо.
В коридоре я выбирал тонкие шелковые рубашки, элегантные костюмы, лаковые туфли для своего. Обычно он приходил на дом. Так я мельком подсмотрел в замочную скважину убийцу соседей. Этот же, наш районный, приходил недавно к отцу. Мать убивалась, когда выносили отца, сам убийца любезно помогал нести. Теперь вот и материна очередь приближалась.
— Ну что? — накинулась на меня мать на кухне. — Записался, наконец?!
Я махнул рукой, устало усаживаясь на табуретку. На скамье в корыте полоскала белье последняя соседка тетя Фрося.
— А шут с ним, в каком костюме будет, когда ко мне пожалует, — ворчала она, развешивая на всю веревку необъятные трико, живописно залатанные и неожиданно привлекшие мое внимание. Звонкая оплеуха матери вернула меня в колею беседы.
— А костюм я выбрал военный, пусть будет военный, — решил я. Мать кивнула и разожгла керосинку. На сковороде шипела и мирно переговаривалась еда, и под эту беседу мои мысли выровнялись и стали согласными. Даже смешными, ведь завтра по расписанию придут к тете Фросе, а она усердно стирает, для кого? Я зашипел смехом в подражание еде на сковородке и направился делать уроки, скоро экзамены.



В ЗЕЛЕНОЙ ЧАЩЕ БОЛОТ

Я возвратился из лагерей и с трудом нашел среди хаоса камней свою пещерку.
Оттуда выглядывала, прикрывая глаза, мамаша Каюзак, мать моего соседа по лагерю Каюзака, который вдруг перестал двигаться.
— Ну что, не узнаешь меня, мамаша Каюзак? — спросил я, весело подмигивая.
— Менелай, что ли? — спросила она, шамкая и мигая подслеповатыми глазами.
— Много вас тут было, приходили, уходили, куда, зачем… а Каюзак сказал, что ты сам перестал двигаться… так что пещерка моя.
Она зло взглянула на меня и исчезла. Грустный, я спустился вниз, где солнце играло в зеленой чаше болот. Легкий ветер шелестел в тростнике среди листьев.
В отражении воды мне показалось, я вижу Напу, моего соседа по лагерю, сына мамаши Каюзак.
— Напа, — говорил я, а в крике птиц мне все яснее и четче слышалось мое имя.



БОЛОТА

А прибыли мы пешком на какую то станцию, густо заросшую бурьяном, так что и рельс не было видно. Шли мы вроде как по шпалам, а были то просто корни, коряги да пни. На вокзале, тут и там сидели на мешках ожидающие поезда. Мы разыскали начальника или дежурного, он стоял, прислонившись к стене, его опутала паутина и вьющиеся растения, он не шевелился, лишь моргал пустыми, белыми, как простыня, глазами, и не отвечал на вопросы. Тогда мой товарищ сказал: — Спроси у ожидающих, что за станция, и куда нам дальше.
Я подошел к ближайшему, с виду крестьянину в домотканной одежде.
— А скажи, браток, что за станция?
— Не станция это, а как бы полстанции, полустанок, зовется «БОЛОТА», зашамкал он с высоты мешков.
— Поезд-то когда ожидается, долго ли ждать?
— Не ходют тут поезда, сынок, ох давно, видишь и рельсы травой проросли.
Я оглянулся.
— Друг, — позвал я, печально улыбаясь, — двинемся в поселок, ночлега попросим, может накормят с дороги добрые люди.
Узкая нехоженая тропа привела нас в поселок. Десяток ветхих деревянных домишек, погрузившихся в сон, лишь подслеповатые окна лениво отражали плоскость холодного неба. Мы стучали в двери, но никто не отвечал. Наконец, совсем малый пацан в громадных валенках вышел на крыльцо.
— Вам что, дяденьки? — сонно спросил он, — все на болотах внизу, а вы бродите здесь, как неприкаянные.
— А где болота, дружок? — Он кивнул на группу тощих березок— там, за теми деревцами.
— Что же там добрые люди рыбу ловят, или митинг, маевка, что ль?
— Да нет, видятся они, камыши, травы, цветы болотные, все они наши соседи, может, и родня, так что все там на встрече.
Мы спустились к болотам, широкая светлая тропинка катилась перед нами, указывая путь, синее покрывало неба окутало нас мягкой прохладой, листья шептались над головой, и тишина обняла нас приветливыми руками матери.
— Гляди, друг, будто время ушло, позабыв про нас, будто времени и не было вовсе.
Мы взялись за руки, мы чувствовали нечто торжественное, неповторимое, как бы находились в громадном храме. На болотах среди ароматных трав сидели люди, кучками и поодиночке. Некоторые шептались с каким-либо кустиком или листочком, ничего не замечая вокруг, другие нежно поглаживали листья. А один, рыжебородый, угрюмый на лицо, скинул сапоги и, войдя в мелкую воду по колено, глухо приник лицом к камышам, и затих. Женщина с грубыми натруженными ладонями едва касалась травы, разглаживая ее и тихо напевая протяжную песню.
Мы шли вдоль берега мимо сидящих жителей этого затерянного поселка, которые и сами в своей неподвижности могли сойти за холмики земли, пни и коряги.
Мы пытались окликать их, но они не слышали нас, не видели нас, уйдя в единение с окружающим. — А что, друг, может и мы найдем какой никакой росток, да и обнимемся с ним по братски? — Зорко вперял я глаза в тихую зеленую гладь, да так и не усмотрел никого. — Трава и трава, — говорил я, — непутевые мы с тобой, так и не прижились на земле нашей, люди вот находят, нежной заботой обогревают друг друга, а нам дороги без конца и начала, и даль нас улыбается обманными глазами.
Мы вернулись на станцию. Люди на мешках спали, говорили во сне.
Братцы! — окликнул я их, — чего же вы не на болотах? Нет у вас трав родимых, что ли? — Всяк себе кума да свояка ищет, а мы сами по себе, — отвечали вокзальные люди ворчливо и снова укрывались сном.
Мы с другом подбирали клочки бумаги, рисовали на них поезда и бросали в воздух, а ветер, которого не было, подхватывал их невидимой рукой и возносил высоко к верхушкам густых ароматных сосен, освещенных золотым приветом уходящего солнца.



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru