|
Материалы номера № 50 (151), 2014 г.
Светлана КУЛИКОВА
КАМЕНЬ С ДУШИ
Мои папа и мама архитекторы. Они проектируют разные здания, но самым интересным и важным своим проектом считают меня. Поэтому неустанно работают над моим всесторонним гармоничным развитием. Особенно старается мама.
В семь лет я пошла в среднюю специальную школу с углубленным изучением иностранного языка. Мама хотела записать меня еще и в музыкальную, но не получилось. На собеседовании какой-то старенький дяденька в черном костюме с галстуком-бабочкой спросил, кем я хочу стать, когда вырасту, и я честно ответила: "Знаменитым клоуном". Накануне мы всей семьей смотрели "Снежное шоу" Вячеслава Полунина. В антракте папа купил мне красный круглый нос из поролона. Я его нацепила, начала корчить рожицы, а родители смеялись. Было так весело, что я решила всю жизнь смешить людей, только пока никому об этом не говорила. Музыкальный старичок узнал первым.
— Прямо сразу знаменитым? — засмеялся он.
— Конечно, не сразу, — обиделась я. — Постепенно.
— А музыку любишь? На каком инструменте хочешь играть?
— Ни на каком, — опять не стала я обманывать. — Это мама хочет, чтобы я на пианино играла. Для общего гармоничного развития.
Дедушка улыбнулся и предложил спеть мою любимую песню.
Я задумалась. Может, из мультиков чего? Нет, слишком по-детски. Лучше папину любимую.
— Йестедей ол май траблс симд со фар эвэй, — затянула я, старательно соблюдая артикуляцию, как учил папа. Английским мы с ним начали заниматься, когда мне исполнилось три года, и Битлы нам в этом очень помогали. — Нау ит лукс ас соу зей хи тю стэй…
Дедуля удивленно вытаращился на меня. А я испугалась, что не смогу допеть до конца, потому что не помню следующий куплет.
— О‑о‑о, ай билив ин йестедей, — с чувством пропела я и глубоко вдохнула, растягивая паузу, чтобы вспомнить, как там дальше.
— Ого! — прервал меня дед. — Тебе не музыкой надо заниматься, а иностранными языками. Слуха у тебя совсем нет, зато какое произношение!
— Я занимаюсь. В школе — французским, с папой — английским.
— А свободное время у тебя есть? Ты играешь?
— В свободное время я рисую. А играть пока не умею. Мама сказала, играть меня здесь научат.
— Бедная девочка, — почему-то загрустил старичок, погладил меня по голове и вышел в коридор, где ждала мама.
Там он стал что-то говорить вначале тихо, потом громче, и я расслышала: "Не мучьте ребенка!".
Я стояла в комнате с роялем и думала: плохи мои дела — сейчас старичок расскажет маме про то, как неправильно я пою и про мою мечту стать клоуном, и она, конечно, огорчится… Только зря он кричит. Вряд ли мама передумает. Папа говорит, она "как фейерверк — если загорелась, потушить невозможно, надо ждать, когда само погаснет".
Старичок вернулся весь красный и сказал:
— Иди и постарайся убедить родителей, что лучше быть хорошим клоуном, чем плохим музыкантом…
Я не стала рассказывать ему про фейерверк. Кивнула и вежливо попрощалась.
Как я и думала, мама не сдалась. Она решила учить меня музыке ин-ди-ви-ду-аль-но. Папа идею поддержал (попробовал бы он не поддержать!), и мама начала искать преподавателя.
Заниматься музыкой у меня не было никакого желания. Но спорить с мамой, и без того сильно расстроенной, тоже не хотелось. Я молчала и надеялась, что как-нибудь "само погаснет".
Не погасло. Через неделю мама радостно сообщила папе:
— У меня камень с души упал! Ада — превосходная пианистка. Она согласилась заниматься с Олей.
Я сидела за своим столом, рисовала сказочного принца и прислушивалась к разговору родителей. Слова мамы меня сильно удивили: причем тут какой-то камень.
О камнях в почках и в печени я слышала: бабушка с подругами при мне их обсуждала, а про камни в душе — никогда. Зато я знала, что душа у человека находится примерно возле сердца… Я представила, как из груди моей хрупкой мамы выпадает булыжник. Это, наверное, больно. Бабушку в больницу увезли, когда у нее из почки камень выходил… Но, возможно, если камень не упадет, будет еще хуже. Придется таскать в себе тяжесть… Хорошо, что упал. Но куда потом девался?.. Наверное, мама подняла его и спрятала. На память. Когда мне выдергивали расшатанные молочные зубы, мама забирала их и складывала в спичечный коробок. Но камень с души наверняка больше зуба, вряд ли в коробке поместится… Размышляя над судьбой камня без мамы и мамы без камня, я продолжала прислушиваться.
Папа возразил неуверенно:
— Если слуха нет, зачем девочку мучить и зря деньги тратить?
Мама в ответ произнесла длинную речь о гармоничном развитии человека и неуместной экономии на детях.
Папа молчал.
— К тому же, — добила его мама. — Это будут не только полезные, но и благородные расходы! Ада несет тяжкий крест: содержит инвалида на ставку аккомпаниатора. Ты знаешь, сколько стоят лекарства? А она даже подработку на стороне не может взять, потому что не с кем надолго оставить больного ребенка…
Тут мои мысли перескочили с загадочного маминого камня на тяжкий крест неведомой Ады. Я представила своего ровесника — мальчика, конечно — в инвалидной коляске… нет, лежащего в постели, одинокого, грустного, всеми оставленного… В носу защипало от жалости. Вот! Вот где пригодится мой талант клоуна и поролоновый нос. Я буду смешить мальчика после занятий музыкой. Благодаря урокам у бедной пианистки появятся деньги на лекарства, а дружба со мной развеселит инвалида… Мама говорит, что "позитивный настрой помогает справляться с болезнями". Да! Он выздоровеет и… влюбится в меня!.. Я бы дошла в мечтах до свадьбы с красивым бледным юношей, но позвала мама:
— Оля! Завтра после работы папа заберет тебя с продленки, и вы поедете к учительнице. Пожалуйста, доченька, старайся. Это надо, в первую очередь, тебе.
Можно было поспорить с таким утверждением, но очень хотелось познакомиться с будущим женихом, и я промолчала.
…Дверь нам открыла высокая худая женщина в очках.
— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. Ты Оля? А я Аделаида Прокофьевна.
Передав меня учительнице, папа пообещал вернуться через час и отправился по делам.
Я шла за Аделаидой Прокофьевной и вертела головой по сторонам в попытке вычислить, где же лежит больной мальчик. Там кухня, здесь туалет и ванная… Слева закрытая дверь, прямо — открытая. Мы прошли прямо и оказались в большой светлой комнате. У стены стояло черное блестящее пианино. Я ждала, что меня сразу посадят за инструмент и покажут, как надо играть, но учительница сама села на крутящийся табурет, а меня усадила на стул рядом и сказала:
— Сегодня у нас вводное занятие. Я расскажу тебе о фортепиано. Ты узнаешь, для чего нужны педали, почему клавиши белые и черные, что такое октава и музыкальный жанр…
Наверное, это был прекрасный рассказ в сопровождении вдохновенной игры, но я мало что услышала и поняла. Мои мысли были там, за закрытой дверью, где страдал мальчик в ожидании встречи со мной. Я понимала, что своим невниманием ставлю под угрозу нашу будущую дружбу и честно пыталась вникать в рассказ Аделаиды, но безуспешно.
Наконец, появился повод выйти.
— Можно в туалет? — Робко проблеяла я.
Учительница в это время представляла мне музыкальный жанр "марш". Она яростно била по клавишам и всем телом падала вперед, нажимая ногой на педаль. От моего вопроса Аделаида Прокофьевна словно споткнулась на бегу и замерла. Сказала тихо: "Конечно. Иди. Полотенце возле умывальника", и снова начала играть, но уже что-то грустное.
Я медленно шла мимо заветной двери. Щеки мои горели, уши превратились в сверхчувствительные локаторы и, кажется, уловили какой-то шорох…
На обратном пути любопытство победило окончательно. Пользуясь тем, что Аделаида Прокофьевна играла, а значит, не видела и не слышала меня, я тихо нажала на ручку. Дверь скрипнула и… распахнулась так внезапно, что я чуть не упала. На пороге стояла некрасивая толстая девушка в клетчатом платье. Она испуганно посмотрела на меня и вдруг закричала, нелепо размахивая руками…
Сумасшедшая! В голове калейдоскопом пронеслись ужастики про жестоких убийц — психов и маньяков. Мы с девчонками любили их сочинять и пугать друг друга. Я оцепенела.
Выбежала пианистка, взяла меня за плечи, втолкнула обратно в большую комнату, а сама начала успокаивать возбужденную толстуху.
— Ну, что ты, что ты испугалась? — донеслось до меня. — Это хорошая, добрая девочка…
Дверь закрылась, голоса стихли. Я села на стул и закрыла глаза. В ушах у меня гудело.
— Оля, — прозвучал над головой голос Аделаиды Прокофьевы, — не бойся. Моя дочка больна, но ее болезнь не опасна…
Аделаида начала говорить что-то про генетику и обмен веществ, но раздался звонок, и я понеслась в прихожую навстречу папе.
На улице было тихо, спокойно, а у меня внутри все тряслось.
— Пап, как ты думаешь, мама сильно рассердится, если я откажусь учиться музыке?
— Думаю, не сильно, — ответил папа и внимательно посмотрел мне в глаза. — А ты чего какая-то не такая? Что-то случилось?
— Ничего не случилось, — пробормотала я. — Просто не хочу и все.
Я не смогла рассказать ему о встрече с дочкой пианистки.
Почему-то мне было стыдно.
— Никто не будет силой заставлять тебя учиться музыке, — уверенно сказал папа, усаживая меня в машину. — Если хочешь, давай завтра сходим в художественную школу, посмотрим, что там и как.
— Давай, — обрадовалась я.
Дома мама спросила:
— Ну как? Понравилось занятие?
— Нет, — решительно сказала я. — Не понравилось. Завтра мы с папой в художку поедем. Смотреть что там и как.
— Ладно, посмотрите, — на удивление легко согласилась мама.
В груди у меня вдруг стало необыкновенно тепло и радостно.
Мы с папой переглянулись и засмеялись.
— Вы чего такие довольные? — удивилась мама.
— Камень с души свалился, — сообщила я неожиданно для самой себя.
В тот же день мне расхотелось становиться знаменитым клоуном.
И красный поролоновый нос тоже куда-то бесследно исчез…
| |