"Поэтоград" № 20 (172), 2015.


	Материалы номера № 20 (172), 2015 г. Мурадин ОЛЬМЕЗОВ НА УСТАЛЫХ ДОРОГАХ * * * На усталых дорогах — калеки в разлуке с мечтами. На израненных улицах — оголодавшие дети. На печальных дворах — старики без надежды на помощь. На сожженных полях — только женщины, тоже бесплодны. Над погасшим огнем — казаны, что давно опустели. Год последний войны — он грядет или он уже память? ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА …смерть сильнее стала. Эрих Фрид Мы детей не растим — у деревьев листву отнимаем, словно крылья у птиц. И трава, и цветы погибают от нашего яда — дыма адовых труб. Мы не каемся в зле. Разномастные бомбы сильнее тех, кто их изобрел. Правит миром добро? Нет, вражда, клевета и насилье — вот наш триумвират. Чтобы голод унять, смерть, всего на земле ненасытней, человечины ждет. А вот жажда ее морем крови и слез утолима. Морем крови и слез! Мир у края застыл. Чтобы в бездну столкнуть, не хватает лишь последней войны. * * * Усталый ветер шел который год, в пыли влачась. И вдруг впервые понял: не знает он ни места назначенья, ни цели, ни задачи — ничего. Впервые он задумался о том, как дерево его воспринимало, которое простой потехи ради он вырвал с корнем, чтоб его птенцы так и не взмыли к небу и к мечтам. Уставив воспаленные глаза себе под ноги, шел он обреченно, растерянный, взлохмаченный, разбитый, по-стариковски руки за спиной скрестив, как изнуренный жаждой путник, угрюмо шел он по чужим дорогам. Шел и мечтал упасть и умереть, сложить на веки груз тяжелых крыльев, когда-то полных мощи и желаний огромных героических свершений; хотел, чтобы к нему слетелись грифы, и обглодали тело до костей, хотя не ведал, есть ли в теле кости. Но не было ни грифов, ни ворон, ни облачка, ни тучки в мертвом небе, а на земле — ни тени, ни травинки, ни муравья, ни блошки, ни жучка. Вокруг — домов бетонные скелеты, останки заржавелые машин да хищная пустая тишина. В лучах испепеляющего солнца. земля была простерта, словно жертва насилия. Она была мертва. ТАВРО В небе — сонмы звезд, бесчисленные птицы, в небе сбывшиеся и несбывшиеся бессчетные мечты, облака, наполненные дождинками, на земле — сколько травинок, пылинок, песчинок… Но их давно пересчитали. И луну давно взвесили, измерили вдоль и поперек — конечно, чтобы продать. Оказывается, пленка мыльного пузыря в 5 000 раз тоньше волоска, в нервной системе человека более 100 миллиардов нейронов, а поперечник Вселенной составляет 156 миллиардов световых лет… Уже за край Вселенной заглядывает человек, за край себя. Все взято на учет: даже думы, мечты, слезы человека… Лишь о его глупости я не говорю: ее измерить пока нет возможности — да и вряд ли когда-нибудь будет. Сколько детей умирает за год? Сколько еще умрет? И сколько копошатся в помойках? Вдумайтесь: если за минуту на вооружение в мире тратится 2 000 000 долларов, то сколько жизней отнимается у детей? Измерившие тяжесть дыма, проникающие в сны птиц, ответьте: как измерить боль ребенка? А горе старой нищенки, сидящей на голой земле с протянутой сухой рукой? А горе бездомной собаки, едва волочащей свою костлявую тень, как измерить? Мы знаем детскую радость, она ровна объятьям матери, охапке радуги над горами и улыбке солнца и всех цветов на земле. Ветерок, рожденный на рассвете от росы и звездного луча, спрячься, не то и тебя поставят на учет, затаврят и тебя! СЛЕЗА Земля задрожала… Утес обвалился?! Земля задрожала… Обрушились скалы?! Земля задрожала… Не гром ли грохочет?! Нет. Просто на землю упала слеза. * * * Лишь в будущем и настоящем есть подлинность, а что прошло, вслед за собою не утащим: его пушинкой унесло. Вот, кстати, что вчера-то было? Не сгинуло ли все во сне? Под вечер, помню, подарила цветочница улыбку мне. Исчезла, что ли, вроде грезы? Перевернул почти весь дом — и лишь тогда в бутоне розы я отыскал ее с трудом. А что еще? Да все, пожалуй… Бросаюсь я к календарю: прощай, вчера, товар лежалый! Себя дню новому дарю! Но настоящее несется в прошедшее — не потому ль ничем не скованный ход солнца страшит нас, точно посвист пуль? Не потому ль Сахара, сочных растений некогда полна, по прихоти часов песочных теперь — песчаная страна? Лишь в будущем и настоящем есть подлинность, а что прошло, то ветром времени гудящим прочь паутинкою смело. Но с нами ль нынешнее время, когда (зови их, не зови) скрываются его мгновенья — встревоженные муравьи? Лишь в будущем — исток восторга! Все остальное — грезы, бред… Цари же, будущее! (Только того, что будет, тоже нет.) * * * Как-то раз ты явилась ко мне из цветка, только зеркала цепкое око поступило со мною жестоко: увело тебя прочь, в свой хрустальный дворец, где хрустальные плещут фонтаны. А однажды пришла ты из светлой волны, но зеркальная гладь неуемна — увела тебя вновь вероломно от меня в свой полон, в свой хрустальный дворец, где хрустальные плещут фонтаны. Но теперь ты, наверно, из солнца придешь, чтобы зеркало вновь не сумело совершить свое черное дело — увести тебя прочь, в свой хрустальный дворец, где хрустальные плещут фонтаны. Да, красавица, лучше из солнца приди, ослепи это зеркало, чтобы оно треснуло тут же от злобы, не упрятав тебя в свой хрустальный дворец, где хрустальные плещут фонтаны. * * * Ожидая тебя, я устал, истомился смертельно. Озираясь, приметил я дерево на берегу: вижу, ветер, такой же усталый, улегся на ветви, рядом птица присела, тумана лохмотья повисли. Голубыми, прозрачными, перышка легче словами на бумаге то дерево бережно запечатлел: ветерок растворил я в лучах золотистого света и, смешав его с собственной речью, сумел воссоздать я в тетради его целиком — перенес все до ветки. Ожидая тебя, я устал, ну когда же ты вспомнишь… Растворив птичьи трели в зарницах на краешке неба, подмешал синих слов — и на дереве выросли листья. Настоящее дерево машет ветвями с бумаги. Ожидая тебя, я устал. Нет мне жизни, родная! А теперь нарисую дорогу, дорогу разлуки — та завистница злая тебя у меня забрала, уведя за собою в обманные дальние дали. Наберу желтых слов и с курлыканьем грустным смешаю журавлей, от родимой земли улетающих прочь. Ожидая тебя, я устал. Так убей же надежду! Нет! Надежда умрет — и сгорит мое дерево тут же, не дожив и до осени: сердце его разорвется. Лучше слов наберу я крылатых, с сиянием Божьим их смешаю — и трепетный тот ветерок нарисую, что запутался в прядях твоих и не хочет наружу. Ожидая тебя, я безмерно устал, дорогая. * * * Как облако в дождь превратится, так дерево станет огнем. Дождинки вновь облаком станут, вот только огонь никогда зеленую сень не раскинет… А в наших с тобой организмах воды девяносто процентов, и, стало быть, нам возвращаться положено снова и снова — дождем, облаками ли, снегом! СВОБОДА Войти бы в зеркало, как в сон, найти бы день вчерашний. Пускай секунд умолкнет звон, пусть всходы станут пашней. К себе ты, детство, призови, чтоб, одолев природу, от ненависти и любви я вновь обрел свободу. Перевод с балкарского Г. Яропольского * * * О печали своей рассказал я скале — снег падал всю ночь напролет, — и скала прогремела сочувственно мне: "Не печалься, и это пройдет". О печали своей рассказал я реке, что яростно рвется вперед. Проревела она на своем языке: "Не печалься, и это пройдет". В трудный день я к тебе обратился, скорбя, рассказал, что попал в переплет. Ты молчала, и я утешал сам себя: "Не печалься, и это пройдет". СОН Антонио Мачадо За плечами, словно крылья, облака. Мальчик по небу летает, плоть легка. А проснувшись, он заплакал о Луне: — Неужели это все приснилось мне? Вот уже он и не мальчик, а — джигит, лунной ночью он любимой говорит те слова, что слаще трели соловья: — Уж не сон ли это, милая моя? Пролетели годы ливнями в горах, то в работе, то в сраженьях, то в пирах. Снова губы шепчут в лунной тишине: — Неужели это все приснилось мне? * * * Под ручку с утром проходила мимо, весенней свежей прелестью дразня. Я вслед смотрел с тоскою пилигрима — она и не взглянула меня. Смотрел я вслед, как первооткрыватель, хоть знал ее и видел много раз. Что ж прежде не заметил ты, приятель, улыбчивых, что ярче солнца, глаз? Она мне отомстила, и за дело — за то, что раньше разглядеть не смог... И сердце, открываясь, заскрипело, как заржавевший за зиму замок. * * * Ты грустишь, что детство не вернется, а оно, смотри-ка, во всю прыть скачет там, за речкой, и смеется, предлагая речку переплыть. Ты грустишь, что молодость уходит, но, встречаешь девушку когда, разве в жилах кровь не колобродит, несмотря на опыт и года? Радуйся, мой друг, что, может статься, удостоимся и мы седин. Только тот, кто дотянул до старца, собственным желаньям господин. ПЕСНЯ ДЕВУШКИ Перелетные птицы весну принесли, я тебе смотрела вслед. Снова лето настало, цветы расцвели, а тебя все нет и нет. Вот и осень, плодами заполнился сад, а тебя все нет и нет. Зимний ветер завыл: "Не придет он назад", — заметая последний след. Снова вишни цветут, снова птицы поют, я тебя все жду и жду. Где, мой милый, себе ты нашел приют? Не попал бы только в беду. Я готова терпеть и в жару, и в дождь, хоть и плачет все время мать. Ну когда ты, милый, ко мне придешь? Приходи, я устала ждать. Перевод с балкарского Л. Мурашовой

Материалы номера № 20 (172), 2015 г.