 |
Материалы номера № 24 (176), 2015 г.

Светлана Шильникова Это я * * *
Схожи мы. С винтовой, параллельной Лестницами — нисходя. Помнишь Чеховского урода-мельника? Знай, дружище, что это — я. Это я невзлюбила пряники Из твоих пожелтевших рук. Это я загоняла странников Лаской плевелною в яруги. Это я, очерствев безвольно, Окликала старушку-мать, Утверждая сумой — не голь я, Чтоб кому-то давать. И брать. Исходив половину света, (Даже голость сползала с ног) Я не знала, что есть штиблеты Или лапти — для всех дорог. Предлагаю с последней тысячи Пол-копейки на черный год. У меня ты их честно вымучил, Вытирая со лба мой пот. Или слезы? Не мельник грубый, Я сама себя — на шнурки От штиблет, от лаптей. На убыль, Нисходя. И не взяв с руки.
* * *
словесным задохнувшись ахом, я в небушко легко молчу — там беговая черепаха мчит снег, запаздывая чуть и ничего уже не важно... разжовывая пустяки, платочек высушу винтажный и руку выну из руки
* * *
Здравствуйте, Йося. Оказия. И письмо Пишется глухо, словно дряной подстрочник В молкнущем свете лампы. В лице трюмо Двойственность взглядов, столов, телефонов, прочего Хлама. Разношенный ламинат Войлоком сыт, улыбается, множит щели. Стену тревожит трехстопный соседский мат — Вот ведь язык человечий — все мелет, мелет: Спать бы ему, словодельному. Тишина Мнится пространству комнаты за экраном Нетбука. Клавиш бубнеж. Каштан К стеклам наивно жмется. А ночь буянит — Мусор крутит и в землю ревет навзрыд, Эту же землю потом посыпает пеплом Мертвенно-белым (бывает такой?). Болит Горло, меняя стихи на пустоты плевел. Не допишу... Возвратиться б теперь к себе Той, годовалой давности — нетто-брутто. До свиданья, Иосиф, оказия мнет хребет, И в чистоту блокнота горланит утро.
* * *
Я буду Бродского любить За то, что он любил другую — Неприглашенную седьмую — Я буду Бродского любить. (Как вытравляемая сныть В любой земле растет прилежно) — Отвергнуто и безмятежно Я буду Бродского любить. (Как детской ране не остыть Внутри взрослеющего сердца) — Всей слепотой единоверца Я буду Бродского любить.
закат на яузе
Притихла Яуза. Мостки Укрытием для неимущих. И над и под — закат, плывущий В цвет с корпусами заводскими, В дозвон с трамваями, на дачи Везущими, в тень (у воды) Жильцов Немецкой Слободы Прошедших дней и настоящих. Наверх выплескивает слезы Река. Сквозь треснувший гранит Одну поймать, перекатить Тревожно пальцами. Но поздно Спешить, с изгибами роднясь Воды, текущей между нами, Рассоренными берегами, И предзакатность длить, тая Себя в московских скорых буднях. На воздух Яузы легло Заката теплое крыло — Уверенно и безрассудно.
* * *
Мой образ истает свечой магазинной (Штамповка). Сугроб стеариновый желт. Столов поминальных напитки невинны — От сладости коих все глотки сожжет, Кричащие давеча — дни твои постны, Подранок и выкормыш правящих мест. Не жаль — не дошла до отродного роста, Не жаль положения наперевес Пустеющей сумки — из ткани протертой Течет и течет молоко мимо ртов Грудное — по красной стремительной горке, Полям возвращая весенний покров.
* * *
Мой белый снег похож на Ваш, Но повторяет лишь границы. Он как израненная птица Иль королевский младший паж. Следы, стеревшие невинность Его цветов, его границ, Имееют очертанья лиц, Ушедших тихо в неизбывность...
наводнение на яузе
Полоскали женщины белье Из окон, не выходя из дома, В Яузу выплескивая все, Что таилось на душе укромно. Полоскали холод и тоску Вечные военные невесты, И скреблись о жесткую доску Вдовьи закатившиеся песни. Наполнялась стылая вода Солью обретенного сиротства. Прачек бесконечная страда Открывала время судоходства. Вдаль неслись сошедшие с белья Бабьи нескончаемые слезы. Речка вытекала за края, Рощицы смывая под откосы. Истирались простыни до дыр В мартовское утреннее пекло. Так топило весь московский мир Наводненье прожитого века.
* * *
Я все ж поговорю с кустом. Он выпустит свои колючки, Своим же трепетом измучен, Своим же духом опоен. Безъягоден. Его цветы Как сИроты — по переулкам Сметают, потчуя охулкой Седые дворники. На Вы С кустом раскланиваться гоже. Средь сонной зимней белизны Зеленые листы честны И, тем яснее, безнадежны. Безнадобны. Весь разговор На пар дыханьем переводим. И я одна. И ты безроден. Но оба живы до сих пор.
* * *
Марине Цветаевой
На фотографии смотрю, Пытаюсь облик Ваш представить — отчаянно, Вас, ту, к которой я стремлюсь. Окраинно Я попаду в Ваш век И буду изгнана Как одинокий человек, Ушедший из дому. И по тяжелым берегам, Весной, не вплавь еще, Отбросив стыд, не помня храм, Ища пристанища, Беру траву, листы и хлам Из прошлой осени — Все в дар московским куполам В весенней просини, В дар окольцованным рукам, Посуду моющим, В дар металлическим крюкам, Веревки стоящим...
* * *
Что ж — обычно, тоскливо. Ибо так тосковать Означает — на дыбе Не стенать — целовать! Не в последний, но в первый Раз — смирение губ. Сок прощального клевера Бессознательно люб, Доверительно сладок. Все изменное в нас Выпускает осадок Как гнетущий балласт. Оттерзаясь на ложе, Оттоскуя на бис, Я влюбляюсь, о Боже, В белый девственный лист.
* * *
она заглядывала за зеркала, высовывая язык, оставляла автографы, нашарив рукой отраженья, ткала немое начало кинематографа и равенство рифм принимала как дар, данный взаймы на исходе возраста, и этим училась держать удар в неопалимом остатке воздуха.
тень их…
Тема в тему. Свечка стынет. Не смыкаются уста. Убиенным и поныне Снится дом, трава густа. За деревьями — дорога, Камень — пыль, куст — ложь. Не услышать, не потрогать. Смех — сор, плач — грош. Перебивка, перекличка. Тень — их — во — мне. Голову цветок в петличке Скло — нил — к — земле. Безыскусно выпью водки... Барабан в ушах поет. До коленей путь короткий — Даже летом голый лед.
* * *
и когда, наконец, затихает боль, вдруг становится шарканье все слышней — то ли дед идет в свой последний бой, то ли бабушка нянчит горшочек щей. словно детство расстелено, как постель, на которую прыгаешь свысока с шифоньера, (окликнутая — пострелка) решая ошибочно — ход с мыска, с онемевших цыпочек. наугад — травяное, снежное полотно под тобой, отлетающей в вешний сад? и не дай господь, чтобы «все одно».
вина
Стар. И имя твое горчит — Горошину разжевать Перца черного. Не молчи, Зашивая меня в тетрадь. Не окуривай табаком — Беломор? Как в одном из тех Коридоров, где бился лбом Страхом вызванный детский смех, Мирно спал молодой отец, Не снимая с себя шинель И взметая пустое ц-ц-ц Пальцем в небо. Идем в постель — И разобранна и нежна — Сделай пять волевых шагов, За косички мои держась, За пульсирующую кровь В размороженных вмиг висках. Только стриженная «под ноль» Я сегодня. И кровь густа И не бьется, свернувшись в боль Постоянную, в тонкий писк Вечно ждущего корм птенца, Вдруг взлетевшего в небо мглистое От земного тепла отца.
* * *
За это время и за то Я пью прокисшее вино Из двух стаканов. И цветка Срываю молча тоже два. По двум дорогам я иду, Босая, к брошенному дну, Оставив пару каблуков Для той, что по одной готова, Не избранной, ее избравшей, Прожить, не числившись пропавшей.
* * *
Пою — молитвами твоими. Не поучаю, а учусь. Спеленута наполовину Виной. Я сердце приручу Свое. Пусть бьется монотонно, Тактично-глухо. На разрыв — Взбивая дни, взмывая к кронам... Довольно! Сданные в архив Непроходимые тревоги В костер чуть дышащий летят. Я распадаюсь на предлоги, Спеленутая, как дитя. На ленте розового цвета Вердикт — девчонка и жена. Законная — как хвост кометы, Влюбленная, пока жива.
* * *
К этой встрече она подбирала пальто: цвет, материал, фурнитуру. Переживала, а сядет ли по фигуре? «Дайте вот это, нет, дайте, пожалуй, вон то». К этой встрече она подбирала чулки: цвет, материал и ажурность. Переживала, а сядут ли по фигуре? «Дайте вот эти, нет, дайте, пожалуй, другие». К этой встрече она подбирала очки: цвет, силу диоптрий и квадратуру. Переживала, узнает ли по фигуре? По жесту ли, (по движенью руки)? К этой встрече она подбирала духи, К встрече, случившейся в той, незамеченной жизни. Думала, запахом новым прошедшее сбрызнет И на сегодня — до завтра себя воскресит...
обложка
...те струны были твоими следами, наполненными водой. После каждого молвленного «до свиданья» — Читай по губам — изгой, Ничья, потерянная, как книга Вне своей обложки — в метро, В трамвае — аккорды разрывно сыграны Или выпиты как мерло кислое, терпкое — цветом зарева — Рассветного: пей да бей стакан, по стакану соломенкой — камерно, или еще налей...
* * *
На пианино руки положу. А пианино катится и плачет Тем голосом, который не утрачен: «Я за тебя все ноты отслужу Само — под пальцами!» И рама — на разрыв, И молоточки бухают по струнам. Но черно-белым в этом мире трудно, Закамуфлированном. В поминанье ив На тихой Волге (выпусти, река), Мой дом, остекленевший и забытый, Оставленный как будто неумытым, Разобранным. В неверие шагаю, Где черно-белый пудель «шаговит», И клавиши взлетают и спадают... Но пианино ждет меня у края Оврага, в котором поминанье отзвучит.
игра
Ты от меня не уходи — Я голос твой не искалечу. Жаль — укрывать сегодня нечем. Настигший обертон седин В полночный ноль — морозность дрожи, С запястья падают часы На гулкий кафель. Дни часты И остры — частокол острожный. Заблудшая, иду к утру, Где на квадрате черно-белом Выхаживает королева (Я только цвет не разберу). Вперед, назад, диагонально В окружной ватной пустоте, Живя репризами потерь И послесловьем повивальным. Какая скорая игра! Мельканье отрешенных пальцев По доскам, клавишам. Не пятясь, Не вопреки — благодаря.
* * *
Слова свои бросаю в воду Последние. Даст бог, не я Восторженные — о природе И вечные — у алтаря Произнесу, промчу ,проплачу. Слетятся сотни воробьев На крошки мокрые, на сдачу В утиль — неговорящих слов.
* * *
отошедшей от слов, как от окон испуганный нищий, поминая свой кров, обнимая водой пепелище, обметавшее взгляд — по себе ли дорогу пою: возвращенкой в посад или беженкой в парк на скамью скрип подошв лубяных по немыслимо чистым прудам здесь не знают иных, здесь не помнят, себя оправдав голубиным пером, встывшим в лед отболевшей строкой — в этом шаге сыром обретенное слово «покой».
* * *
Шлюзово — берега вдоль И поперек себя: Птицам не ведом кроль, Слету крылом о рябь Вод заключенных. Клюв Мякиш поймать готов, Сдавленный долгим лююю, Шшшь... повелась на зов Плакальщиц. Жадный хор Всласть над землей отпел Птицу, с чертога гор Сбросив в речной пробел. Но, тишиною став, Вымолчу полынью — Не на лету, так вплавь Я о тебе спою...
между
Между Мариной и Арсением Качался стол И складка, вздернутая временем — Сошла. Отвел. И зеркала по залу строгому В пытливый ряд Построились, слепя дорогами, И ужин длят. Макая каждого в отдельности В цвета чернил — От красного (в попытке ревности) И до белил, Сливаясь с книжным междустрочием: Словам — уста Поэтов — грех чернорабочий С двух Сторон Листа...
* * *
Даруй ей дом, где Бог хранит лицо Ее отца и матери кольцо На безымянном, луковую гроздь Над письменным — вполоборота: «Брось Черешневую косточку, держи Живую ягодку» (сок брызжет). Рубежи Перебирают пальчики: в пыльце Взрослеют платья, примеряя сцен Досчатые гримасы и туше Пострунное в доверчивой душе. Не гору — дом. В нем песен не поют, Льют керосин и плакать забывая, Вьют нить морскую, не переставая Зубами теребить телесный жгут. Тех дети плакальщиц, мы помним наизусть Конец горы, растасканной по судьбам, Рассаженным по вкруг стоящим стульям, В пол ввинченным измеренностью чувств.
* * *
Услышать тишину, в которой жив Наследственно, в которой мнутся плечи, Седеют волосы, и каждый миг криклив, Как лавочка, скрипящая под речью Спустившихся на землю стариков, Безлифтово, с глухих пятиэтажек, Пересыпая бремя «Будь здоров!» Со временем, когда уста все влажны — Единым словом. Слово, догони! Ударь меня в висок, упрямо левый, Чтоб я забыла — за стеной старик, (Стеной — спиной) не слышащий запева. Меня, устало ждущую конца Немого фильма с пьяненьким тапером, В котором отслужившего жильца Живая тишина отпустит скоро...
* * *
Пусто — это когда Нечем себе ответить. Хлещут с высот года И налагают вето На продолженье. Риф — Рифма, как рыба с брюхом Вспоротым, отпарив В волнах, парит над духом Следом взахлеб кровя, Солью стирая алость — Вышедшей за края Воздуха не осталось.
новобранка
И никого. Только зданий колонны вдали. Ближе — холодной и опьяневшей чеканкой... Я — новобранец. О, женщина-новобранка. Лишь бы одели и внутрь тепла отвели. Шалью бы крылья сложила — берите в расход, Может, сгодится перо на какую подушку? Мне же взамен дайте чая горчащего кружку, Можно без сахара. Милостью ваших щедрот Тоже чеканю — в челнок заряженная нить. Разве живая ломается? Гнется и хлещет. В наволочке бесподушечной маются вещи. Есть ли надежда свой срок до конца дослужить? Я дорожила, как если бы в руки-кольцо, Ноги — в опорки гнилые, на сердце — гранату. Только сорвали. И развернули обратно, Бросив-кру-гом! Улюлюкали, топали, цокали. Так, с разворота, и шла, покраснев до гола, Бойко чеканя. А с неба смотрела другая, Все не ломаясь. Другая — навстречу с трамвая, Шалью на плечи сложив два отросших крыла.
* * *
Ты будешь жить один в краю кидал, Карманный нож точить о камень серый И наблюдать, как пьяно солнце село На отмель сонную близь остролицых скал. И гальку вынимать из башмаков. И чайкам скармливать чужой забытый ужин На тлеющих углях. В соленой луже Ушные раковины полнить до краев Ее молчанием, подручным каждый час, Вдруг различая — за плечами город С шампанским полосканьем в стертом горле И с красноречьем рваных теплотрасс.
* * *
О том, как скучаю и как выедает тоска Последний бесснежный предел круговой карусели — Не вслух... растирая во взгляде фальшивость песка Под мелким дождем, разбивающим прочность панелей Высотки московской. Грудное кормленье детей (Одно бы детей...) отнимает словесные узы. Была я в беспамятной жизни бездумным рантье, А ныне — беспечная бабочка с вверенным грузом Любви и поденщины — не обесценить, не сбыть. Все ж в зиму до срока ушла, до ревнивых каникул — Случатся ль они? От дверной отрываясь скобы, Теряя этажность, себя забываю окликнуть...
Жалейка
Растерзали утро на лоскутья — Каждому и никому. Раздарили смертным перепутья Перепутавшиеся. В суму Горя натолкали. Кто-то вышний Вынес на раздавленных руках... Я лежу под облетевшей вишней И не помню, что такое страх. На косичках ленточки алеют Шелковые. Гладью по вискам. Тянет отрешенная жалейка, Поминая друга и врага.
Сон
Мне угомонные сюжеты Как вытяжки из трудодней Пеняют. Строки на манжетах Застиранных — до дат видней. Система коридоров гибкая. На каждой двери — креп-сатин Не дрогнет. В каждую — ошибкою Оправданной вхожу. Сквозь дым Прощально — горький ли, венчальный, Портреты хрупкие молчат И скатерти в тазах крахмальные, Диванов кожа горяча. Обивка прошлого потертая С изнанки выглядит бодрей. Стою в линялой гимнастерке я Меж креп-сатиновых дверей.
* * *
«Ибо ладонь — жизнь». М. Цветаева
...А на левой ладони чуть тлеющих нитей узлы Развязать я пыталась, вгрызаясь в присохший задаток, Запоздало, но не разрешая ладони остыть И не выдернуть правую, рукопожатием смятую — Всплеском тонущих. Дни нарезали ломти Полухолода — полутепла. Распахнуться б однажды И зависнуть над родиной и никуда не ползти, Не лететь, обмирая, и не любить, и не страждать. Поплавком по течению или по нраву волны, Ничего не боясь, никого не неволив собою... Распускается вязь, на которую обречены Первым прерванным криком, едва приготовившись к бою. Зеленеет трава в опрокинувших небо дворах. И на клумбах бархотки оттенками желтого — блики Забубенного лета, спалившего горло до тла, Нас оставив в рубахах живых из тугой повилики.
* * *
Что ж говорить, когда равны слова Распущенные в будничном потоке, Нам, призванным межкомнатно сновать, За сентябрем срываясь быстроногим — Пока еще окрест звенят листы, И лаковой вагонкой пахнет вечер, Пока еще не вольны отпустить Стихающее летнее наречье В путь саночный — из перелетных пут, Крылом и ягодой, вращающейся в клюве До времени, пока не разгрызут И сладкий сок прошедшим не отлюбят В разминовенье дней ... — Ракушек след На травах южных ветры затоптали, И ныне осень, воздух приодет В плащи из облетающей потали. И в ясность утр вплетаются дожди, Раздумчиво зашептывают раны И гладят головы, и время позади Молчание свивает филигранно...
Угольки
Караулю весь день угольки У разбитого ветром камина. И зову повзрослевшего сына, Чуть качая колени. Легки Прогоревшие за ночь дома, Отлетевшие с них сновиденья. И молитвы бессильные — тени — С тех коленей в золу, в закрома Прокаленные. Жаждой жива — Не напиться. Условно омыта... Лишь стучат по пустыне копыта И деревьев погибших хорал Где-то там, вдалеке — миражом Или эхом — сквозь дым и рассудок. И огня бесноватая удаль, И как будто весь мир обожжен.
|  |