Материалы номера № 45 (197), 2015 г.

…Как она его целовала
на ветру беспамятного вокзала,
как читала губами веки,
и бежали – сквозь – человеки,
поезда, голося, летели,
пели пушкинские метели,
опадала листва столетий,
занимались рассветы, дети.

…Перед небылью – небывало,
словно Господа
Целовала…

Я пишу Наташе на Фейсбуке:
«— Как мама?»
«— Спит, заткнув уши,
накрывшись с головой одеялом,
чтобы не слышать разрывов.
Дом ходуном ходит…»

«— Сидит на стульчике в прихожей
у телефона.
Мобильники сдохли.
В ее подъезде осталось трое…»

«– Сосед принес воду, бутерброд
и… мороженое –
в округе едят пломбир, эскимо,
в праздничных довоенных бумажках, –
электричества нет,
мороженое раздали людям».
…С едой плохо.
С водой плохо.
С сердцем
Наташи плохо.

«— На Троицу расстреляли церковь.
Девочку пяти лет убили».

Будни Славянска.

В черной маечке с надписью «Париж»,
не отпустив драгоценной ноши,
над страной июльской ты паришь,
над судьбой ее безумной горшей.
Горловки мадонна. Вот и свет. Вот Господь
и ангельское пенье…
Только не оглядывайся! Плоть
заживет… Дождаться б Воскресенья.

… Я молчу. Я по ФБ брожу,
и в очах друзей моих прекрасных
я тебя, тебя лишь нахожу…
Котики. Желанья утр ясных…

Что ты можешь, недочеловек?
В меру подл, труслив, не в меру жаден…
Как тебе рисунок этих век,
этих губ, и марианских впадин
чресл раздробленных? Как всплеск ее волос,
как цветА – А?! = алое с зеленым!..
Бесполезной туфелькой- вопрос
будет ли прощение свидомым.

Кто деньги, кто обиды, кто – успех,
а я в Москве лишь ангелов считаю...
Стремительно лечу, а не «ступаю»,
крутые бездны весело скрываю, –
такая лошадь белая для всех!
И на моей широкой, на моей
тугой, казачьей, не попоной крытой
им, ангелам, просторно светлой свитой
следить и петь судьбу столицы сей!

...ты одна в городе златоглавом
бродишь в сердце его, не отпуская улыбку,
ты одна успеваешь заметить небо
в глазах людей, спешащих под землю,
ты одна знаешь нечто о счастье
— его без счета

отдавать можешь – нате! –
но брать страшатся.

… Где же «чувство» ко мне – «протяженное», как признался  сам,
где  расписанные именем «олесярудягина» крыши?!.
Обещал не по пьяни, или по вечной пьяни… чего уж там, –
ведь подобного сроду не слышала и не услышу.
Все-то больше любила кохати, пылинки сдувая с других,
все пером сильных крыл устилала пути ненаглядным,
но расходятся эти пути, совпаденья, дыхания, руки, круги,
но истает мой лес за осенним фасадом нарядным.
Уходяща натура болезненно. Сезон покиданья зеркал:
заменяет тот образ летящего света унылая тетка.
В площадей сатанеющих глянув смердящий оскал,
детям розочки рококо вышивать буду кротко…

Проходили*, однако, – чаушеская вязко-не-винная кровь
пролилась не сегодня, экранов слюду разъедая,
и, на бойню ведомое, стадо священных коров
стран закатных бредет в ней, восток напоследок бодая…

Впрочем, я отвлеклась. Что за чудная, право, случилась  судьба:
книги лучших друзей в изголовье заполнили полки.
Крепнет чувство ко мне. В небесах. И пальба, и гульба –
диалог со Всевышним у новогодней вечноцветущей елки…

Ну вот еще шваркнет и это и вечное чувство вины
мучительно душное лето смертельного страха войны
тягучие гиблые  метры жилья нежилая возня
на площади флажные ветры unirea* юбиря** казнят

— Карл, верни мои кораллы,
Карл, забудь сюда ходить,
жадноокий, шестипалый,
не судьба судьбу нам вить...

Карл, верни, верни, будь ласка,
Ну, на что тебе они?
Лишь на шейке Клары – сказка,
вне – болотные огни

это чудо-ожерелье,
эти сполохи огня –
дракулы крутое зелье,
черной крови воркотня!

Карл, верни! Живи умело –
денег сладость, власти спесь, –
неужель не надоело
в жизнь мою сквозную лезть?

Крысолов, тебя не слышу,
бесполезен твой кларнет, –
на худую нашу крышу
кочетом взлетел рассвет

золотым. Как бьет крылами,
солнце кличет, клюв вострит!
Карл, беги. Бросай кораллы.
Нет?! Как хочешь. Ты – убит!