Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 18 (223), 2016 г.



 «СМЕРТЬ — ЭТО ВРОДЕ СВАДЬБЫ…»

Стихи о войне писать трудно. От автора требуется немало такта, чтобы не впасть ни в патриотический пафос, ни в дешевую сентиментальность.   А если  стихотворение — не о победителях, а о побежденных?  И не просто о побежденных,   а о детях немецко-фашистских захватчиков?
Представим себе такую ситуацию:  двадцатидвухлетняя девушка  прочитала документ, условно названный «письмо-дневник Хельги Геббельс». Этот документ широко известен, и дело ограничилось бы примитивными возгласами: «Ах, как ужасно!», если бы  девушка не была московской поэтессой.  Молодость автора плюс, мягко скажем, неоднозначность выбранной темы… скептики усмехнутся: невозможно создать стихотворение «по мотивам», не пересказывая основной текст и не утопая в  банальных «переживаниях». Невозможно избежать обилия восклицательных знаков…
Однако Марье Куприяновой это удалось. Я считаю, что ее стихотворение «Хельга» заслуживает  пристального разбора.
Я впервые услышала это  стихотворение в 2013 году. Так получилось, что я попала на первое чтение свеженаписанного текста, которое состоялось в литературной студии «Жизальмо». Марья, волнуясь, объявила: «Буду читать».
Мрачноватый, готический   имидж молодой поэтессы малознакомому человеку мог бы показаться  эпатажным. Но мы, студийцы,  знали: за нарочито подчеркнутой сумрачностью скрывается  нежный и очень серьезный человек. Мы ждали чего-то тихого, сильного.
И мы не ошиблись. Четко и безжалостно  прозвучало:



Хельга

хельге тринадцать — то есть, уже большая.
лезет с вопросами, бегает и мешает
вечно стремится выразить свой протест
маме перечит, кашу почти не ест
между тем, у нее все есть:
дельфин по имени Людвиг
папа, который маму совсем не любит
игрушек ворох
братик, сестрички, взрослые разговоры.
все говорят: война завершится скоро
мы потеряли город.
дети читают Гёте и верят в черта
треплют его по холке, целуют морду
черт неизменно вьется у них под боком
благо, нет связи с Богом.
бункер затих, на утро сготовят пудинг
к вечеру тут в живых никого не будет
(вальтер отца, тревожные голоса,
мамины слезы — цианистая роса)
хельга ложится в десять и тушит лампу
ночь обнимает хельгу пушистой лапой
снится ей рыбный, пряничный, вольный город
снятся тюльпаны и незнакомый говор
папа и мама вышли на Дамрак-штрассе
девочка Анна машет рукой с террасы
солнце дельфином пляшет в воде канала
утро не скоро, страха как не бывало
черт поправляет Хельгино одеяло
прячет в кармане ампулу люминала
молча садится рядом.
где-то гремят снаряды и гибнут люди
где-то беззвучно плачет забытый Людвиг
мама не спит, она выбирает платье
смерть — это вроде свадьбы, все дело в дате
хельга во сне смеется, ей вторит Анна
пышно цветут тюльпаны.

Повисла  почтительная  тишина, и руководитель  объявила пятиминутный перерыв. Обмолвлюсь: ведущая нашей студии, Т. М. Котенёва-Громан, родилась в 1943 году. Дочь артиллериста, боевого генерала,  лишь опустила глаза и  пожала плечами.
Позже мы обсудили  это стихотворение, и пришли к общему мнению: оно не будет принято старшим поколением. Для фронтовиков девушка с дьявольской фамилией не имеет права на сострадание, ни в коем случае…
Стыдно признаться, но я тогда не имела представления о письмах Хельги  и прочла документ лишь после того, как услышала стихотворение Марьи. Стихотворение по сути своей – художественно-просветительское, требующее предварительного экскурса в историю. От читателя необходим «исторический минимум» –  знание биографии ближайшего сподвижника фюрера. Актуальность темы не вызывает возражений, но порождает ряд вопросов: имеем ли мы право, спустя семьдесят лет со Дня Победы, забывать свое прошлое? Что чувствовали те, перед кем встал чудовищный выбор –  добровольно лишить себя жизни или принять смерть от победителей?  Кроме того, стихотворение (о немцах!) заставляет задуматься: правильно мы поступаем, вспоминая  о  павших в Великой Отечественной войне лишь раз в год, в длинные майские выходные?
Перейдем к разбору текста.

хельге тринадцать – то есть уже большая
лезет с вопросами, бегает и мешает
вечно стремится выразить свой протест
маме перечит, кашу совсем не ест

Легкий налет канцеляризма в словосочетании  «выразить свой протест» не искажает смысла стихотворения. Ровное, гладкое начало,  размеренная дактилическая строфа вводят читателя в обывательское настроение – а что, нормальная семья, обычная девочка, глядишь, вырастет – поймет, еще и благодарна будет. Кстати, именно так и записал Йозеф Геббельс в своем дневнике: «Надеюсь,  когда она повзрослеет, то поблагодарит меня  за принятые к ней меры».

между тем, у нее все есть –

При помощи оборота «между тем» автор исподволь начинает нагнетать напряжение.  Пока все относительно спокойно, но тревога уже висит в воздухе:

дельфин по имени Людвиг
папа, который маму совсем не любит
игрушек ворох
братик, сестрички, взрослые разговоры.

Марья скрупулезно следует букве документа – в мирное время у девочки действительно был бассейн с ручным дельфином. В одном из последних писем к Генриху Лею есть фраза: «хорошо бы сейчас поплавать с Людвигом…»

Несмотря на повествовательную интонацию, чеканный   ритм и  рифма не дают стихотворению «рассыпаться». Пульс стихотворения учащается, приоткрывается болезненная отчужденность членов семьи – «папа, который маму совсем не любит», «взрослые разговоры». Напряжение нарастает:

все говорят: война завершится скоро
мы потеряли город.

Автор употребляет короткую строку из семи слогов,  чтобы дать читателю передышку. Ставит точку,  после чего текст будто делает глубокий вдох и снова начинает  нагнетать драматизм.  Накал – разрядка, надрыв – ослабление, так повторяется четыре раза. Присмотревшись, можно найти в стихотворении ритмическое сходство с заклинаниями черной магии.  Далее читаем:

дети читают Гёте и верят в черта
треплют его по холке, целуют морду
черт неизменно вьется у них под боком
благо, нет связи с Богом.

В данном случае слово «черт» можно понимать двояко: метафизически – кто еще может прийти к «правой руке» фюрера, не Господь же? – и буквально. Находясь в бункере,  дочь Геббельса действительно читала Гёте братьям и сестрам. «Еще я стала им читать на память из "Фауста"; они слушали внимательно, с серьезными лицами... Я им объяснила, кто такой Мефистофель и что не нужно ни о чем просить, даже если он вдруг сюда явится».  Автор снова дает читателю передышку и приступает к  описанию трагедии:

бункер затих, на утро сготовят пудинг
к вечеру тут в живых никого не будет
(вальтер отца, тревожные голоса,
мамины слезы — цианистая роса)

Точно следуя фактам, автор скупо рисует картину смятения, поразившего обитателей бетонных стен.  Хельга и другие дети министра пропаганды были отравлены цианистым калием. Но  что поражает меня —  раскрывая перед нами эту жуткую картину, автор не сбивается с ритма, журчит темной водой, как заключенная в трубу река. Не тот ли это затопленный подземный ход, ведущий  в секретный бункер?

хельга ложится в десять и тушит лампу
ночь обнимает хельгу пушистой лапой
снится ей рыбный, пряничный, вольный город
снятся тюльпаны и незнакомый говор

 Все так и было. Ужасное действо приближается к развязке. Умертвить своих детей приближенные диктатора решили ночью. Упомянутые в тексте тюльпаны плавно подводят нас к следующим строкам. Забегая вперед, напомню:  Анна Франк, уроженка Германии, после прихода Гитлера к власти скрывавшаяся с семьей от нацистского террора в Нидерландах.
Заметьте, никакой патетики. Только следование фактам. Единственное, о чем себе позволила пофантазировать автор – это о том, что снилось тринадцатилетней девочке в ту роковую ночь:

папа и мама вышли на Дамрак-штрассе
девочка Анна машет рукой с террасы
солнце дельфином пляшет в воде канала
утро не скоро, страха как не бывало

Конечно же, читатель вспоминает Анну Франк.  Хельга и Анна… как похожи их судьбы!  Одна – еврейская девочка, другая – дочь одного из вождей третьего рейха, но в итоге разница между несчастными становится несущественной: находясь по разные стороны баррикад, светлые души покинули этот мир, не успев ни опоганиться, ни сломаться. Кажется естественным, что голубоглазая немка видит во сне тоненькую, почти прозрачную  брюнетку…

солнце дельфином пляшет в воде канала
утро не скоро, страха как не бывало
черт поправляет Хельгино одеяло
прячет в кармане ампулу люминала
молча садится рядом.

Автор не пересказывает подробно, что происходит глубоко под землей, а словно рисует леденящую кровь картину тонкими штрихами простого карандаша. Марья не позволяет себе не только перейти на верлибр, но и не скатывается в свободный стих. Вкрадчиво, мягко, разворачивается перед читателями пугающее зрелище:

где-то гремят снаряды и гибнут люди
где-то беззвучно плачет забытый Людвиг
мама не спит, она выбирает платье

Начинающий стихотворец давно бы уже расцветил текст абстракциями: «боязнь», «обреченность» и т. д. Но Марья – автор опытный. Неназванная обреченность подкрадывается, опутывает и вот-вот придушит. Отчаяние разливается по строкам, как морфий по детским венам. Максимум образности при минимуме выразительных средств.
«смерть – это вроде свадьбы, все дело в дате» —  прекрасная метафора. Кто из современных авторов решился бы на столь простую и рискованную аналогию? Не поспоришь: гибель Геббельсов –  хорошо срежиссированная, расписанная по минутам трагедия. Как ни странно, автор прав – мы прекрасно знаем, что происходит во время торжественного застолья: тамада-тосты-свадебный торт, но, тем не менее, любим пить «за здоровье молодых», а незамужние дамы — ловить букеты невесты. Нам известно, чем закончится эта дикая история. Но, будто под гипнозом авторской ритмики и рифмовки, мы читаем стихотворение до конца:

хельга во сне смеется, ей вторит Анна
пышно цветут тюльпаны.

Вы ожидали громкой развязки? Напрасно, подробности массового суицида семьи Геббельсов Марья оставляет «за кадром», мы же видим лишь последние минуты жизни их старшей дочери. Еще несколько минут – и девушки не будет в живых, но пока ей снятся цветные сны… Концовка стихотворения лишний раз подтверждает: лучшая поэзия – недосказанность.  Щемяще звучит предложение: «ей вторит Анна» — дочь Геббельса еще не успела превратиться в «истинную арийку», ее письма нежны и полны искренних чувств…
Некто прокомментировал последние строки в блоге автора – мол, уберите их, оборвите историю «на взлете», но Марья парировала – ни в коем случае, тогда пропадет закольцованность текста и его жанровое своеобразие. Автор так определила жанр произведения: это своеобразная колыбельная. Я на ее стороне. Такое сильное повествование необходимо под конец разрядить.
Приглушенная интонация и авторская орфография (сложносочиненные предложения  при отстутвии запятых, разделяющих их части) придают этому тексту свободу недоговоренности. Безукоризненный ритм помогает читать стихотворение как бы на одном дыхании, лишь на коротких строках делая паузы для того, чтобы набрать воздуха в грудь. Не всякий взрослый  так напишет, что говорить о человеке, который родился спустя пятьдесят лет после разгрома третьего рейха? Нам остается лишь поаплодировать тогда еще двадцатидвухлетнему  автору.
Я считаю, Марья  совершила почти невозможное –  не только заставила сопереживать  несчастной Хельге, но и с опаской поежиться от ощущения неизбежного краха национал-социализма.

Ольга ЕФИМОВА



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru