Материалы номера № 19 (224), 2016 г.

Сто тридцать восемь дней душа
Хандрит, безмолвствует. Не резкий,
Квартирный взмах карандаша
Раздвинет в полночь занавески.
Сроднившийся с корчмой невроз,
Рассеяв мрак прослойкой света,
На вновь поставленный вопрос
Не даст правдивого ответа.
Сквозь ржавый скрежет пустоты
Роскошным, мощным апперкотом,
Как лермонтовский Демон, ты
Судьбу поздравишь с Новым Годом.

Дурная наследственность, взгляд исподлобья;
Бесстрастно, бессмысленно, жуликовато
Хрустят под стеклом бессловесные хлопья,
Как взрывы, в подследственном штате Невада.
Все так же — в зашторенность чопорных зданий
Прицелившись — ластится зверь високосный
К взволнованным планам народных восстаний...
Ты слышишь — как плачут кремлевские сосны?!

Мгла простерлась над табло,
Подтверждая многократно —
Здесь, бесспорно, не тепло,
Здесь по-взрослому прохладно
В межсезонье. Здесь с утра,
В борозду вгрызаясь просом,
Смерть впускает медсестра
К пехотинцам и к матросам.

Благодарю Тя, Господи!
Господь, благодарю —
Ее по Красной площади
Не вел я к алтарю,
И радостью, обещанной
В начале всех начал,
Ты с этой дерзкой женщиной
Меня не обвенчал.
Благодарю Тя, Отче наш —
В стране грехов и грез
Все пройдено, все кончено
Без крови и без слез.
Доверившись сну вещему —
Слов попусту не трать...
Пролей на эту женщину
Любовь и благодать!

Тусклый блеск ночного бра,
Кот мурлыкающий; склизкий
Канделябр из серебра;
Кружки, купленные в Минске.
Теплый плед, качалка, смех,
Раздразнившей водкой губы,
Расстрелявшей слово "грех",
Соблазнительной Гекубы.
Жизнь бессонницей растре...
Растревожив — на рассвете
Скромно встретим в сентябре
Бунт на флагманском корвете.
Тварь, продрогшая насквозь,
Вряд ли смертного разбудит
Верой призрачной в авось,
В как-нибудь и в будь что будет.

День груб, нервозен, обездвижен.
Сдружились с пылью ордена.
Взрывная терпкость спелых вишен,
Как лоб, к руке пригвождена.
Вгрызаясь в чувственную мякоть
С восторгом бешеным, готов
Конквистадор смеяться, плакать,
Пешком отправиться в Ростов,
В Солнечногорск, в Саратов к тетке,
В прохладный сумрак, в синеву —
Чтоб где-то там без слез, без водки
Из сердца выскоблить Москву.

Так много потеряно сразу!
Над пеплом остывшим скорбя,
Я вспомнил зловещую фразу:
"Любить не мешайте себя".
Не сбагрить ее, не заямить,
Бессонницей не утомить...
Свирепствует вздорная память:
"Себя не мешайте любить!"

Прижавшись лбом к прохладному стеклу,
Разрушив жизнь нашествием бессонниц,
Пустынник в страсть к больному ремеслу
Готов вложиться. Скомканный червонец
Хрустит в ладони. С губ не храбреца —
По крутизне не сладострастных танцев —
"Быть иль не быть?!". Сатрапы у крыльца
Вердикта ждут кремлевских чужестранцев.

В декабре, в одном исподнем,
Мрачным утром — невзначай
Выпорхнув из преисподней —
Вместо спирта в крепкий чай
Ткнула мордой: "Недоносок,
Пей! Расплещешь... Побратим,
Станет гроб из жестких досок
Вечным лежбищем твоим".

Хватит дрыхнуть, хватит спать! Хоть еще не утро —
Расколол вечерний сон колокольный звон.
Егеря почти в упор расстреляли зубра,
Обложив его со всех четырех сторон.

Кожу с мясом от костей отдирали, рвали
И бросали через стол злым собакам в пасть.
Бабы прыгали на стол, на носки вставали,
Позволяли на себе даже кофты рвать.
Хохот, топот, злобный  лай – пьяная потеха
Водку ведрами лила в рот дырявый… Вдруг
От трехсотого стакана поперхнулось эхо,
И стальные топоры выпали из рук.

И заглох надсадный лай озверевшей своры,
Шлет веселье пузыри аж со дна реки;
И, забыв про рудники, сбив со ртов запоры,
Развязали мужики злые языки:

"Пусть на Кронверкском валу захлебнемся кровью,
Пусть в сибирских лагерях околеем — все ж
Мы заткнем гнилую пасть светскому злословью,
Окунем святую ложь в старческую дрожь!

Титулованная мразь балуется раем.
Мы, под красный календарь, чтя Господень гроб,
Пашем, сеем, спины гнем, отдыху не знаем,
Да от злости зверю в лоб запускаем дробь.

Хватит дрыхнуть, хватит спать! Громом с колоколен,
Въевшийся в печенки страх, враз – под топоры!
Звонари, давай, давай! Не жалей ладоней!..
Тихо, бабы! Это ж вам не хухры-мухры!"

Бабы — в слезы, бабы – в плач: "Ой, землей могильной
Вас на Кронверкском валу забросают!"...  Но
По дороге столбовой, по дороге пыльной
Без боязни мужики вышли за село.

Все ж традициям верны мужики... К тому же
На груди рубахи рвать, чай, не привыкать...
Потоптались за селом в придорожной луже,
Погорланили и вновь – тишь да благодать.

Хватит, бабы, глотки драть! Не тяните жилы!
В равелине кровь со стен смоете не вы:
Звонари в блевоте спят кротки, как могилы,
Мужики в стаканах топят буйные умы.

Племя жалкое рабов, что вам клич Свободы!
Так и будете всю жизнь в страхе спины гнуть.
Взвыли трубы – егеря снова сводят счеты...
Вся надежда на авось да на как-нибудь.

Вдохнув разнузданность бедлама
В кумирню сплетен, склок, интриг,
Премьерша, фея, сволочь, дама
С листа сыграет — Лилю Брик.
Взорвется текст, прогнутся доски;
Взлохматив рифмой канитель,
С разбега вздорный Маяковский
Нырнет в проклятую постель.
Жизнь будет, сдвинув занавески,
Как поезд, мчаться под откос...
Всегда найдется повод веский —
Чтоб в муках корчился Христос.
Спектакль закончится. В буфете
Смыв коньяком подкожный зуд,
Волчицей вскормленные дети
Премьершу — курвой назовут.

Быт мой мерзок, жизнь убога:
Печь дымит, скрипит кровать.
Тридцать дней просил я Бога:
Новый френч мне даровать.
Вдруг раздался голос с неба;
Смертных он сбивает с ног:
"Попросил бы, сын мой, хлеба;
Отказать бы я — не смог".