Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 32 (237), 2016 г.



ПОЭЗИЯ ВЛАДИМИРА ЛЁУШКИНА: ВЗГЛЯД ПСИХОАНАЛИТИКА

«Быть поэтом — это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
………………………………………
Потому поэт не перестанет
Пить вино, когда идет на пытки»
                    Сергей Есенин

Поэтическое творчество, равно его восприятие, несомненно, в большей степени, нежели иные виды искусства, связаны с бессознательными процессами; что небезынтересно с позиций психоанализа.
Помимо специфической ритмики, иносказаний, метафор, поэзия ориентирована на звуковое воплощение. А звуки имеют самый непосредственный доступ к мозговым структурам по сравнению с глазами. Даже прочитывая поэтический текст, человек невольно подчиняется  необыденным ощущениям и чувствам. Банально, но факт, что прозу, как правило, не поют; а песни написаны на языке поэзии, пусть и не всегда удачном. Поэзия, по определению, гораздо суггестивнее прочих видов словесного (проза, драма) и прочих искусств. Гипнотичнее ее, наверное, только музыка.
Сказанное в полной мере присуще поэзии Владимира Лёушкина. Также очевидна ее связь с фольклором. Более того, с его ранними, архаическими и магическими корнями — в текстах Лёушкина очевидны мотивы заговоров, молитв, заклинаний с их напевностью и природосообразностью символики.

Ах, ворона ты моя, воронушка,
Что кричишь, к чему так надрываешься?
Напугала до смерти воробушка,
Знать, не зря вещуньей называешься.

Знать, зима-то будет жесточайшею —
Гнет к земле рябинушку от ягоды.
Не была бы ягода горчайшею,
Я набрал бы красных гроздей загодя.

Наварил бы на зиму вареньица,
Встречных-поперечных им бы потчевал.
Человек, глядишь, и переменится,
Ведь душа-то грешная отходчива.

Ах, рябина ты моя, рябинушка,
И грустить тебе совсем не надо бы,
Ведь в мороз для птахи-сиротинушки
Слаще жизни будут чудо-ягоды.

Открытость поэта миру делает его — до симбиотичности — причастным ему и одновременно проницаемым и, стало быть, ранимым этим миром.

Мне все реже ночами
Затаенное снится:
Будто я превращаюсь
В белокрылую птицу.
И взмываю отчаянно
В звездную пропасть,
И меня поглощает
Полудетская робость.
И меня посвящает
Небо в звезды вселенной,
И земля мне прощает
Миг надежды нетленной…
Мне все реже с друзьями
И мечтами живется,
Будто я в черной яме,
А над ямою — солнце.

Мифо-магические взаимосвязи с космосом и трансформации лирического Я поэта, несомненно, связаны с нарциссическим ощущением его избранничества и права на пророчества истин. Но одновременно с этим  непонятость и непринятость поэта миром. Феномен, известный в истории литературы как «проклятый поэт» (le poete maudit), а в России — юродивый. (Кстати сказать, поэма Лёушкина, посвященная памяти  поэта Олега Журавлева и дружбе с ним, так и называется «Юродивые».)

Я любим землей и облаками.
Мир — во мне, и мир — вокруг меня.
Я лишь всплеск из вечных всплесков Камы,
Искра лишь из вечного огня.

И рожден я под высоким небом
Среди злой и доброй суеты,
Доверяюсь клейкому побегу
Безрассудно правящей мечты.

Пели мне метели или птицы,
Пел я сам, по льду судьбы скользя.
Нам нельзя на свет не появиться,
Как от света не уйти нельзя.

Нередки в поэзии Лёушкина мотивы психотического характера со страхами уничтожения и сомнением в собственном существовании, депрессивного состояния с образами смерти и разрушения.

Я проснулся ни свет, ни заря.
Пар неоновый от фонаря.
И деревья во тьме, как в дыму,
Подступили к лицу моему.

Прикоснулись к ладоням листвой
И вздохнули: «Да он ведь живой!»
И опять отступили во тьму,
И опять я один. Почему?

Мне, практически, ничего не известно из биографии поэта, кроме его трагической гибели, пристрастии к алкоголю и, судя по всему, житейского неблагополучия. Не оттого ли  так интенсивны его фантазии, взыскующие о теплоте и глубинной близости человеческих отношений. Ощутим дефицит материнской и, вообще, женской нежности и привязанности.



МАМА

К ночи — метель. Словно молится богу
Мама моя, и никак не уснуть.
Словно с утра собираться в дорогу
В дальний, еще не изведанный путь.

Стелется ночь бесконечной постелью
Белых снегов на просторы земли.
Если бы мы наши души жалели,
Вряд ли бы жить лишь надеждой смогли.

Вряд ли бы я среди ночи услышал
Мамы моей гробовую печаль…
В окнах — метель. Или свесилась с крыши
Мамы моей позабытая шаль?



*  *  *

Мною собраны сведенья точные,
В том клянусь городскими богами —
Есть деревня с рекою молочною
И с кисельными берегами.

Там в избушке, резьбой изукрашенной,
Ждет меня молодая хозяйка.
Там в светелке свеча не погашена,
И тоскует всю ночь балалайка.

Я приеду туда летним вечером,
У околицы брошу подкову.
И хозяюшка встретит доверчиво,
Лишь скажу ей заветное слово.

Уведет меня к лесу покосами,
Напоит приворотным настоем,
Обовьет меня русыми косами
И в траве-мураве успокоит.

Мною собраны сведенья точные,
В том клянусь городскими богами —
Есть деревня с рекою молочною
И с кисельными берегами.
Чей-то оброненный запах,
Чью-то забытую трость,

Россыпь фонарных жемчужин
Манит в бульвары меня...
Город — отмыт, наутюжен.
И до прилива — два дня...

Александр КАНТОР



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru