|
Материалы номера № 40 (245), 2016 г.
Сергей Соловьёв. Джойс, Нора.
«Арт Хаус медиа», 2015
О Нора, какая мура, что я обмираю тебя доконать. Хватает с меня одного лишь звучанья запретного слова, одной только мысли, что эта красавица, скромница, руки заводит за спину и медленно платье приподнимает, нагнувшись, и этот мужлан, который так нравится ей, уже со своим — с позволенья сказать — телеграфным столбом проникает в нее. Ну ладно, со столбиком высоковольтным. Как свежи, как девственно чутки снега!
Вблизи другого далекого берега Индийского океана довелось наблюдать за тяжелой работой ловцов жемчуга. Иногда они выныривали, сплевывая сгустки крови, и едва продирали глаза от границы кессонной спячки. Изредка им светила удача в виде бледно-розовой или поросшей водорослями раковины с божественным чудом внутри. Там, на дне, где почти тектонический сдвиг пород земной и водной, вербальной и воображаемой, а заодно таких разных — мужской и женской — совсем недавно находился Сергей Соловьёв, писатель, поэт и переводчик писем Джеймса Джойса к Норе Барнакл.
Ты — моя, ты — любовь, эти строки мои — лишь затменье, горячая сперма.
Не знаю, какой глубины погружение может вызвать подобный отклик на ласково-грубые и брутально-нежные (до исступления) письма автора «Дублинцев» и «Улисса» к своей возлюбленной, но то, что Соловьёв — искушенный ныряльщик за словесными жемчугами — бесспорно. Умудриться перевести практически непереводимые взрывные эмоции молодого льва (Джойсу 27) к его любимой львице (Норе 25), где-то граничащие с отеческим, а где-то неприличные до непристойностей — тяжкий труд и вызов, и бремя. Автор перевода справился с тем и с другим, условно говоря, добыв этот жемчуг из третьего — глубин подсознательного и проговоренного/написанного.
Это в сердце открытая течь затопляет уже тихой нежностью все, что есть ты, что есть я, моя Нора, моя ясноглазая школьница, шкодница, шлюшка, дичок мой, любимая, будь же моей — навсегда, сколько хочешь, моей дождевой, голубой, по небесной ограде бегущей, цветущей моей повиликой!
В оригинале многое грубее и развратнее самых изощренных представлений о самке и самце, отданных кем-то друг другу. О Блуме и Молли, о Стивене и Норе — собственно, о великих влюбленных, созданных как Один для Одной — пишет Соловьёв. И здесь автор перевода достаточно сдержан — языково и стилистически, проникая в их интимные отношения. Это на грани, но это приемлемо ради эстетики и настоящего восторга, которыми нас иногда награждает жизнь.
Пиши и целуй — чем грязнее, тем слаще — веселые эти словечки. Но прежде чем слать их, просунь, дорогая, под платье, овей их горячим и душным, а хочешь — так сделай и больше. Потом отправляй, любовь моя, пташка с коричневой попкой. Их ждет — как весну соловей — не дождется твой Джим.
Чувственность, граничащая с отрицанием джентльменских и пост-викторианских чопорных устоев добрых старых Островов, как и десятилетие предвоенного европейского декаданса — суть и стиль игривых, а если по ортодоксальным или католическим меркам — распутных посланий мужчины к женщине. Хотя в страсти и истинной любви не бывает никаких «но» или «нет», или «если». Именно поэтому столетней давности почти бесстыдная романтика так увлекает и сегодня в поэтическом изложении и в штучном издании величиной с ладонь. Издательство «Арт Хаус медиа». 2015, 77 стр.
Где это было? Пула ли, Пола ль? Полый север, постель, славяне, перекати-любляны. Где это? — помнишь, ты подо мной лежала, как до весны, под снегом, в тихом тепле, и вдруг — ты надо мной, на мне, и пелена тонкой твоей сорочки, сорванной, падает, падает. Ну же, давай… давай! — шепчешь, вскидываясь и оседая, будто рожок мой мал, мал для тебя, разбуженной и бесстыжей: ну же, fuck up, love! Fuck up, love! Любимый...
Все перипетии недолгой декабрьской разлуки влюбленных — Джойс уехал в Дублин, Нора в Триесте — изложены в подробном предисловии и великолепном самостоятельном эссе «Переход». Степень страстного безумства великого (в будущем, заметим — «Улисс» еще в голове, а «Дублинцы» и «Портрет художника» в зачатии…) писателя передать в переводе возможно, только самому обладая недюжинным талантом и чертовски полным погружением в тему. Что и делает автор, искусно бродя по грани между т. н. «порнографией» и дерзкими, сумасшедшими любовными играми вслух (на бумаге, понятно — это письма). Я бы назвал умение Джойса и, очевидно, Норы (ответных писем которой история не сохранила) доводить друг друга до высшей степени желания такой сумасшедшей сексуальной перепиской, даже по меркам тех пуританских лет — совершенным выражением страсти. Если хотите, подлинным доверием в любви. Хотя в игре, прочитанной Соловьёвым в письмах Джойса, — очень много всего: и провокации, и открытая ревность, и сжатый в кулак смешок, и филигранная обсценность — и все о чувствах. И — только из желания сохранить их и быть вместе. Телесно и иначе.
Щемь и услада моя, невозможная девочка, я совершил это — как ты сказала в письме: был в тебе дважды, как только прочел.
«Все переводы это акт неправды» — это у Виктора Сосноры. На самом деле, поставив перед собой вполне отчетливую эстетическую задачу, Сергей Соловьёв нашел способ с ней изящно справиться и донес нам на русском, которым владел и автор непричесанных писем, — всепоглощающую страсть и силу настоящего любовного безумства, жажду обладать и быть единственным для второй половины. Сделано это по-настоящему мастерски, и я, возможно, еще попробую отдельно разобрать — как… Уже на уровне сравнительной грамматики, синтаксических рядов, троп и находок каждого, кто занырнул так глубоко. А может, другой лингвист туда же нырнет — в текст оригинала и в замечательную работу Сергея Соловьёва. В любом случае, настоящие жемчуга стоят подобных погружений. Обязательно почитайте без ханжеской снисходительности. Жемчужины даются нелегко…
Александр ПАВЛОВ
| |