Материалы номера № 05 (262), 2017 г.

Ушло здоровье на шуры-муры.
А был когда-то орлом гуляка.
Почти все деньги склевали куры.
В бутылке водки — как кот наплакал.

Один знакомый — в скитанье долгом.
Вот гусь! Любитель чужих пристанищ,
он крепко дружит с тамбовским волком.
Притом домашней свинье товарищ.

Другой, живущий по Зодиаку,
постиг связь неба с устройством быта.
Гордится очень, что съел собаку,
узнав, где точно она зарыта.

Смешная дама в разгаре бала
поет, поскольку над нею муха.
И даму эту волнует мало
медведь, который не сходит с уха.

Сосед соседа назвал мокрицей,
козлом, гиббоном и даже йети.
Теперь доволен, попав в больницу,
что за козла лишь пришлось ответить.

Моржи ныряют, синея кожей.
Спешат бараны к воротам новым.
Снимают кони пальто в прихожей.
Пригреты змеи и дрыхнут совы.

Павлин шагает надутый, важный.
Овечка вечно слывет невинной.
И нет сомнений, что в жизни каждый
хотя б разочек побыл скотиной.

Давно ли было это все, на этом свете ли —
слиянья пылкие с безумными восторгами?
Сгорали словно мотыльки и не заметили,
как перешли невольно с эроса на сторгэ мы.

Для отбывания повинности порой ночной
в уютном маленьком гнезде служило ложе нам,
пока не стали признавать безоговорочно:
ее Величество Любовь была низложена.

А пелена, что спала с глаз, дорогой стелется.
Бредем свободные от бытовушной серости.
Ведь наверстать восторги — сущая безделица.
Опять сгораем мотыльками в пылком эросе.

Давала шанс судьба, но не явила милости,
поскольку в качество не перешло количество...
И не вернуться в ночи горестной повинности.
И не вернуть уже на трон Ее Величество.

Средь бела дня, плененного тоскою,
а, может, щедрого на озорство,
безмолвной окруженные толпою,
ногами трое лупят одного.
А было так: барьерные разметки.
Готовность секундантов и врачей.
Сближение, прицел и выстрел меткий
закончил спор. Ни жертв, ни палачей.

Вот кабинет. В нем дама пожилая,
а, может, молодая, как кому,
дает приказ. Ей руку пожимая,
выходят мужики по одному.
А было так: вальсировали в зале.
И здесь для кавалеров — не сюрприз,
что руки им жеманно подавали
ладонями, как следовало, вниз.

Пусть говорят, пиит — певец эпохи.
А, может, он — поклонник старины.
Реалии, что хороши иль плохи,
сколь объективно им отражены?
Пройдут века. И в настроенье скверном
всплакнет поэт над горьким бытием:
— А было так в столетье двадцать первом...
Ах, до чего ж в нем славно было всем!

Смотрел я удивленно на это чудо рядом,
и вспомнилось: "Они — как накрытый пышный стол,
по-разному который окидываем взглядом
мы до еды и после". Бальзак про слабый пол.

— Теперь готов жениться? — Спросила, чуть не плача.
И, напрягая память, надолго я умолк.
"Женитесь лишь тогда вы, когда нельзя иначе",
напутствовал Толстой нас. Старик знал в этом толк.

— Молчишь? Не сомневайся, желающих немало.
Обижусь и уеду. Останешься один.
"Уж лучше одному быть, чем вместе с кем попало".
Омар Хайям. Бесспорно, умнейший из мужчин.

Чтоб в собственных глазах мне не опуститься ниже,
нашел я лишний довод отсутствия вины:
"Сильнейшему инстинкту", — заметил
                                                           Фридрих Ницше, —
"и разум наш и совесть всегда подчинены".

Но мудрецам великим судьбу свою вверяя,
будь мудрым сам и слепо не доверяйся им.
Нужна на каждый случай цитата, да такая,
которая б совпала с желанием твоим.

Он был одиноким и жил по своим законам.
Психолог со стажем. Нервозен, но не отчаян.
На завтрак и ужин съедал бутерброд с беконом,
его запивая чуть теплым зеленым чаем.

Он бредил любовью. Восторгов и страсти жаждал.
Притом понимая, что это лишь химпроцессы.
Но жаждою мучим, увидел Ее однажды.
Свою королеву. Пусть даже — свою принцессу.
И в то же мгновенье земля из-под ног взлетела.
Он замер и рухнул, лишившись тогда сознанья.
В безумном порыве и ум, и душа, и тело
проникли в те дали, где вольно любым желаньям.

Питался полезно. Супами, дарами моря.
Дурные привычки как будто исчезли разом.
В грядущее верил, с судьбою уже не споря.
Так длилось бы долго. Но вскоре вернулся разум.

Все встало на место. Вот в прежних границах — дали.
Земля — под ногами. А над головою — небо.
Он понял, что принял за редкий синдром Стендаля
такой примитивный обычный эффект плацебо.

Она красива, молода, смела в поступках
и носит только по последней моде вещи.
А он неряшлив, старомоден, робок жутко,
давно не юн уже и красотой не блещет.

Она, встав поздно, принимает долго ванну,
затем в бутик ведет уверенно "Тойоту".
А он, как водится, встает довольно рано
и направляется пешочком на работу.

Она болтает в совершенстве по-французски,
по-итальянски, по-немецки, по-английски.
Его познания в родном предельно узки
да и во многом остальном предельно низки.

Ее увидеть можно на прогулке в парке,
в салоне светском, галерее, ресторане.
Его, уставшего до чертиков в запарке
- на высоте, точнее, на подъемном кране.

Так и живут они, не зная друг о друге.
Она — в предместье Сен-Жермен, а он — в Калуге.

И ароматам, и формам вослед
мчишься безмозгло, но ловко
парализует, ломая хребет,
женщина-мышеловка.

Просится в гости, наносит визит,
ласку, внимание клянчит.
А прикоснешься — вспорхнет, улетит,
женщина-одуванчик.

То верещит на высоких тонах,
то забасит непрестанно,
все под рукой разнося в пух и прах,
женщина-фортепиано.

Мягкая, добрая, сеет вокруг
радость с душой нараспашку,
самый надежный и преданный друг,
женщина-чебурашка.

Видишь ее в комнатушке пустой,
черпая всласть вдохновение.
Где бы ты ни был, повсюду с тобой
женщина-привидение.

Бывает так, что, ностальгируя, дурею.
Одесских улиц шум в ушах звеняще гулок.
Когда хожу по искривленному Бродвею,
перед глазами — Воронцовский переулок.

Бывает так, что я читаю Марка Твена.
Но чуть становится на душеньке хреново,
унылым вечером взахлеб, самозабвенно
вновь перечитываю Ильфа и Петрова.

Бывает так: смотрю хоккей. Даешь медали!
На мировом чемпионате схожи стили.
Совсем недавно наши с нашими играли.
Болел за наших. В общем, наши победили.

Бывает так: хрущу попкорном я под виски.
А потому что нет ни водки, ни закуски.
И даже если изъясняюсь по-английски,
то выражаюсь исключительно по-русски.

Поэт любил и был любим.
Писал, как одержимый.
И все, написанное им,
он посвящал любимой.

"Хвала тебе, любовь, хвала!"

Но вдруг попал в немилость.
Его любимая ушла.
Ушла. Не возвратилась.

И вот, в любовь не веря впредь,
он продолжал при этом
хвалу ей неустанно петь.

Поскольку был поэтом.

Она осторожно с кровати встает.
Ступню сигаретным пеплом выпачкав,
шагает по комнате взад и вперед
во мраке душном. Бесшумно, на цыпочках.

Легко одевается и впопыхах.
Наощупь берет в руки туфли и сумочку.
Затем замирает внезапно в дверях,
как будто о чем-то задумавшись чуточку.

А он не спит. Он предвидел давно,
что это случится вот так — украдкою.
Без слов, истерик. Знать, суждено
покончить мгновенно с надеждой шаткою.

Исчезнут страх, безысходность, вранье.
А с ними — лишившая сил бессонница.
И только поспешный уход ее
как мука и радость ему запомнится.

Хватило нам разлук вполне.

И мы опять наедине
в обьятьях ласковых сплелись,
с надеждой всматриваясь ввысь.

Ведь помним жар ночей тогда.
Спускалась каждая звезда,
касаньем — яркой теплотой
благословляя нас с тобой.

Но где та жажда, где тот пыл?

Все то же сонмище светил
теперь льет холод свысока
на бренность нашего мирка.

Былого чувства не вернуть.

И открывается вся суть,
что мы отныне видим свет
тех звезд, которых больше нет.