Материалы номера № 20 (277), 2017 г.

Если я окажусь здесь не тем,
                        за кого сам себя принимаю,
                        если не заблужусь в темноте,
                        но заблудится там же прямая,
                        если в дело вмешается вдруг
                        в спину дующий, правильный ветер,
                        описав полукруг, поутру
                        я забуду все то, что наметил,
                        и пойду не навстречу, а вверх,
                        в направлении новой спирали,
                        а, быть может, юлы, опровергнув
                        закон центробежности рая,
                        и, однажды взглянув как бы вниз,
                        самого же себя обнаружу...
Между мною и мной там дефис
бесконечности, грустный и нужный.

Не обманутый — просто плевать,
                        не проигрывающий, не сирый,
                        не богатый, не из подпевал,
                                               я и есть — Россия.

Собирающийся на войну
                        после плена,
                        живущий, как в коме,
                        с верой в Бога и верой в вину,
                                               я и есть — совковый.

Вижу интеллигентские сны,
                        лишний Родине незамужней
                        (ей все смерти вокруг — красны),
                                               я и есть — ненужный.

Весна началась за вокзалом, на дальних путях,
                        там стрелка ломалась морозом еще аккурат,
                        картавый смотритель держал на щетинистостях
                        улыбку и ждал, как откроется старенький тракт.

Егда же открыша одесную марта пути,
                        прииде великыя радостия, что теперь
                        пора, стоит только пора за весну потереть.
Смотритель вкушал лишь возможность (уйти — не тот тип).

Масштаб посмеявся над ним, ни во что же вменив,
                        огромный дух весь уместивши в железность дорог,
                        вне дальнего, вне невозможных и вне времени,
                        он был только здесь, словно там —
                                                           лепый лес за горой.

Он мнити, бо так, будет незаменимым зато
                        отныне и присно, стараясь весну заманить.
Весна-то пришла.
А смотритель вдруг стал заменим.
И залито небом окрест по апрель золотой.

Это не ноябрь, а хватит.
Деликатный, словно тумба,
                        безвремением в обхвате,
                                   все забуду, все забуду.

Это не пора, а вера,
                        краеуглой и посконной,
                        и, ударившись о ветер,
                                   никогда уже не вспомню.

Это не хочу, а плохо,
                        и светимость силой тэта;
                                   равноудаленным охал:
                                               "Что же это? Что же это?"

Не смотрите на небо,
                        ведь в обществе это не модно:
                        комбинации звезд не влияют на виды карьер,
                        на старение папиков, жажду стерв все иметь в доме...
Только если глядеть вниз, то хочется выкрикнуть: "Rien!"*

Не смотрите назад.
Ведь каким бы там все ни  — хорошим,
                        это лишь репродукция старого,
ленточка "старт".
Глядя на фотографии, можно позавтракать с прошлым.
Но потом-то куда?
Прошлым, помнится, жил Герострат**.

Так куда же смотреть?
Не смогу дать вам рекомендаций.
Впереди — путь лежит в никуда***.
Можно было бы — вбок,
                        но зачем путь по кругу? Вопрос.
Не могу помочь — вкратце.
Но смотреть все же стоит не бросить.
______________

Никуда от тебя, мир, не деться.
И однажды судьбу мне не спой,
                        неповинный, как мертвый младенец,
                        и живи, пять ветров пусть с тобой,
                        искажая реальности грозно,
                        мне позволив себя наблюдать,
                        как проклятие, розни и розги,
                        или благословение да.

И когда-нибудь кончится время,
                        но не дать мне власть все отменить.
Никуда от тебя мне не верить,
                        ни к чему и тебе не темнить.

Как-то рухнула в тело душа,
                        тело стало — на жизнь — горячей.
Человек народился — дышать,
                        но он так и не понял, зачем.

Вырастая из детства в цинизм,
                        научился родных покидать
                        и бежать.
Как бы вверх, только вниз.
Но он так и не понял — куда.

Потеряв время на сытный быт,
                        упустил шанс душе загадать...
А вот что загадать — он забыл,
                        но ведь так и не понял — когда.

Разглядев звезды и небеса,
                        понял, что сам к себе был жесток,
                        понял, что наказал себя сам,
                        но он так и не понял — за что.

И однажды он тихо ушел,
                        бесполезный, как траурный гимн,
                        ляпнув глупость, что жил хорошо.
Но не понял, что можно — другим.

головная боль

обязательства
предназначение

аскофен в лошадиных

грохот холодильника в пустом
                                   номере отеля ночью

планы сквозь бессонницу

блики планшета в зеркале и на потолке

простыть в самолете над
                                   Восточной Сибирью и

что?

там, где нас нет, а вещи имеют форму
банковской картой, пожалуйста
у продавщицы прядка зацепилась за сережку
и снова следует предположить, что
октябрь влажно кашлял ветром
было все как-то твердо и именно там, где нас нет
в этом месте, обычно, надрыв банальности
а еще не простить и сквозняк по подъезду
гнев, как попытка сокрытия
мерзкий дождь, и без пуговицы на
как-то дальше, но зачем
и опять там, где нас нет, мешало
может быть, это и есть?

Когда уходит женщина, она
                        уходит на работу, как к другому,
                        и если любишь, будешь вспоминать
                        лишь этот факт.
И чаек грубый гомон.

Когда уходит женщина совсем,
                        то незаметно, словно на работу,
                        с запиской, без истерик и бесед.
И можно не искать в аэропортах.

Когда прощает женщина, ее
                        почувствуешь, как горный воздух — сразу,
                        и будущему шепчешь: "Настаешь,
                        причем каким-то светлым и прекрасным".

Когда не любит женщина, не лю...
                        то женщина ли это?
Чайки мрачно
                        приравнивают прошлое к нулю,
                        а будущее — к неудачным.

Помню, что асфальт в августе — плавится,
                        что Ташкент — это зноем по коже,
                        помню вечный день (Мурманск им славится).
Интересно, что небо — такое же.

Насмотрелся на страны заморские,
и везде в них как будто подкидышем.
Помню яркое, странное, броское.
Интересно, что люди — такие же.

Помню горы, глубины и праздники
не мои. Был на должности знаковой.
Видел судьбы, все — вроде бы — разные.
Интересно, что жизнь одинакова.