|
Материалы номера № 40 (297), 2017 г.
ЛОРНА КРОЗЬЕ (Lorna Crozier) ЛУННЫЙ СВЕТ
Лорна Крозье — поэт, прозаик. Родилась 24 мая 1948 года в городе Свифт Каррент, Сакачеван, Канада. Почетный профессор и Председатель Факультета Писательского Мастерства Университета Виктории. Автор более 15 книг, член Королевского Общества Канады, кавалер Ордена Канады, отмечена пятью почетными докторскими степенями за свой вклад в канадскую литературу, преподавание и наставничество, в т. ч. от Университетов МакГилл и Симона Фрезера. За свои книги получила множество национальных премий, включая Премию Генерал-губернатора в области англоязычной поэзии. Газета «The Globe and Mail» включила книгу Крозье «The Book of Marvels: A Compendium of Everyday Things» в свой ТОП-100 книг года, а «AMAZON» выбрал ее мемуары для списка 100 книг, которые нужно обязательно прочесть. Лорна Крозье выступала даже перед Королевой Елизаветой II и читала свои стихи, переведенные на многие языки на всех континентах, кроме Антарктиды. Две ее последние книги, «The Wrong Cat» и «The Wild in You», подготовлены в содружестве с фотографом Иеном МакАллистером. Живет на острове Ванкувер вместе с писателем Патриком Лейном и двумя котами.
ЧЕЛОВЕК С СЕВЕРА
Он вышел из снега. Костями прикрыты глаза, Чтобы он не ослеп. Голод и тюлений жир, Лунный свет — костный мозг, Раздирающий небо. Мы отламывали лепестки огня От замерзшего костерка И сосали их До волдырей во рту: Кости, надетые Поверх тела, Спасли его зрение, Но он видел смерть Во всем, что двигалось, И у меня совершенно Не получалось Отвести холод.
ЧЕЛОВЕК ИЗ ЛАБИРИНТА
Вот где они ошиблись: слали к нему девиц, Напуганных непременно, рыдающих. Он же хотел Женщину, умудренную всеми Складками и изгибами плоти. Было время — Он клал элегантную голову мне на колени, Мне было приятно в его владеньях бездверных, В коридорах без направлений. Но он меня измотал Игрою в прятки, загадками, в большинстве Не им сочиненными: «У чего четыре ноги?», — и так далее. А хотел бы он быть совсем другою напастью. Нынче снова вернулись к девам. Я остерегала их, но что толку. Им нужно решиться И постареть, чтобы выжить.
ЧЕЛОВЕК С ВОСТОКА
Эта его каллиграфия, как же он изменял Намеком на прикосновенье смыслы моего тела, От ветра к крылу и к цапле, и наконец — снег, Художник рисует снег среди множества разных цветов, Просто оставив бумагу белой.
ЧЕЛОВЕК СО ЗВЕЗД
Он приходит домой покрытый сияющей пылью. Говорит мне, что не понимал ничьей речи. Расстегивая рубашку, вижу, что он еще обладает телом. «Они как мы, — говорит он, — но не поднимают глаз». И хотя он не курит, я каждую ночь его вижу Во мраке рощи, что перекрывает небо, И сигарета меж его пальцев — маленькая звезда.
САД В НОЧИ
Листья наводняют двор густыми тенями. Горлянки перекатываются, как медузы в водах ночного прилива. Столь далеко от океана лишь растениям такая тьма знакома. Ведь даже дождевой червяк протягивает нити света сквозь темнейший угол, сквозь сонный глаз.
САД ЗИМОЙ
Слепая от рожденья женщина листает каталог семян, присланный из мест, что далеко на юге. Ее пальцы грезят садом без зимы — штрих красных и оранжевых маков, голубых флоксов, еще — синих горечавок; но в ее саду все бело, как будто ранняя метель окутала все растения снегом, их контуры неявны, смутны и покачиваются на ветру. Пройти по ее саду — как упасть в подушку, как заглянуть внутрь цветка калы. Тени белесы, то есть — нет теней, лишь свет, подобного которому ты ранее не видел. Придуманный ей свет, кристально-ясный, опустошенный от всего, кроме себя.
СЕКСУАЛЬНОЕ ВОСПИТАНИЕ
Мне говорили: мышки протаптывают тропинки в линолеуме, прячутся среди пружин матраса и под твоей кроватью, ожидая момента, чтобы шмыгнуть под халат и угнездиться между твоих ног. И я научилась ходить как китаянка: Я сжимаю колени, пока бедра не сводит судорога. Понадобится бритва, Тоньше любви и острее мечты, чтобы меня вскрыть.
АНГЕЛЫ СНЕГА
В этой холодной стране наши ангелы все из снега, и никто о них не говорит. Мужчина не скажет, что был очарован их длинными волосами, проносящимися в свете фар. Женщина не расскажет про их руки — они выглядят большими и сильными, будто бы и они растили детей, сеяли семена и из колодца носили воду. Они живут в нашей стране в самое долгое время года. Среди амбаров, сараев, сжатых полей, подо льдом рек. Иногда, когда фонарь во дворе разрывает темноту, можно увидеть их за окном, прижавшихся к заледеневшему стеклу, они хотели б войти. И тогда так не хочется одиночества. Ты чувствуешь холод их крыльев, и поют они столь прекрасно, что заставили замолчать пса, бегающего кругами на натянутой цепи, ослепленного их блеском.
ФОКУСНИК
Уходя, фокусник позабыл соединить распиленную женщину. Верхняя половина спала в своем ящике и не заметила, как он ушел. Но проснувшись, она поняла — все кролики исчезли, он забрал свой плащ из бельевой корзины и в доме не пахло дымом. Несколько дней ее голова кричала, а ноги пинали ящик, но никто не пришел. Когда фокусник вспомнил, то отменил гастроли и возвратился домой. Нижний ящик был пуст, но глаза на голове открылись и женщина произнесла: «Слишком поздно уже. Я нашла себе крысу в любовники. Он обгрыз мои самые нежные части. Когда он проглотит язык мой, мы споем тебе песню костей. Ветер, любовник мой крыса и я». Фокусник закопал ее голову во дворе, засыпал могилу камнями, но камни не сдерживают ветров, или же крыса строит запутанные ходы между ее глаз.
СЕКСУАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ ОВОЩЕЙ 1. Морковки
Морковки трахают землю. В непреходящем возбуждении они проталкиваются все глубже во влагу и темноту. Все лето напролет Они так стараются ублажить. Тебе было хорошо, Хорошо было? Возможно оттого, что земля им не отвечает, они продолжают и продолжают. В то время как ты гуляешь по саду, мечтая о морковном пироге, морковке и луке в говяжьем рагу, морковном пудинге под карамельным соусом, они до умопомрачения сношаются в самую полдневную жару.
2. Редиска
Редиски подбрасывают юбчонки на ветер, Как девочки из кордебалета, Забрасывая подол через голову. Если бы были они певицами — точно были бы сестрами Эндрюс. Если бы им довелось работать, то уж точно медсестрами, что с работы уносятся в красных спорт-карах. Весной каждый раз ты миришься с их заигрываниями ради сочного хруста под твоими зубами, внезапного всплеска сока и огня, который они весь сезон сберегают только лишь для тебя.
3. Капуста
Медлительные долгожители, кочаны довольно дремлют под солнцем, замотав головы и не замечая ни ласку бабочки-капустницы, ни мягкий, скользящий животик червячка. Знаешь, это похоже на бред, но лежат они так спокойно, так погружены в себя, что ты представляешь их откладывающими яйца в темные земные карманы, и ждешь, что однажды утром они уйдут, волоча свои тела к заливу, что за домом, очень неторопливо прокладывая свой путь к морю.
4. Латук
Выросшая для одной единственной цели, латук — куртизанка во цвете салатных дней. И под пышным кринолином узкие ножки ее связаны.
5. Цветная капуста
Бледный мозг сада, она знает о тайной жизни всех овощей, владеет их фантазиями, их зеленые либидо — в ее мясистых дольках.
6. Луковки
Луковка любит луковку. Обнимает каждый из слоев, говоря: «О, О, О», — и любая гласная меньше предыдущей. Говорят, у нее нет сердца. А оно ей и не нужно. Она окружает сама себя, ощущая себя целостной. Первостепенной. Первой среди овощей. Если бы Ева ее надкусила вместо яблока, как изменился бы Рай.
7. Помидоры
«Фея». «Прелестный Дворик». «Красная Подушечка». Не удивительно, что у всех у них круглые пяточки и румяные соски.
8. Ямс
Сладкая картошка, ямс, таит такую усладу под своей пятнистой кожуркой: горячая, прямо из печки, исходя паром на тарелке, от первого же прикосновения ножа она сверкнет оранжевой плотью, — какое наслаждение она доставит нашим языкам.
9. Картофелины
Никто не знает, чем заняты картофелины. Тихо и тайно они держатся вместе. Так много и так близко, что отдает инцестом. Бледные, тупые лица, пустые взгляды. Картофельные клецки. Картофельные оладьи. Картофельная голова. В темных погребах они переползают по ящику, чтобы обнять друг друга тощими белыми руками.
10. Огурцы
Огурцы таятся в маскхалатах листьев, выскакивая, когда этого меньше всего ожидаешь, как эксгибиционисты в парке. На самом деле у них у всех анальная фиксация. Увидишь, когда наклонишься, чтобы их сорвать.
11. Брюссельская капуста
Брюссельские капустки — сиамские близнецы, соединенные по спине. Приглашая одну, ты получаешь множество. Вопрос: «У тебя есть сестра?» — заставляет их истерически хихикать. Все они носят похожие кофточки и солнечные очки с отражающим напылением, и так они видят сами себя, глядящих с плоских поверхностей на глазах друг у дружки.
12. Артишоки
Артишоки никогда не раздеваются. Им хочется совращения, тающего масла с оттенком дикого чеснока.
13. Горошины
Горошинам все это никогда и не нравилось. За взрыв их зеленого вкуса во рту приходится побороться. Помнишь, как сидя на верхней ступеньке, часами лущил, а они, звеня, падали в тазик? Мама подкупала тебя лимонадом, чтобы ты остался и продолжал раскрывать их пальцами. Скользя языком по стручку, ты ассоциируешь их с женским естеством. Горошинам вовсе не весело. Они всю свою жизнь провели, сжав колени.
14. Цуккини
Цуккини ласкает тонкие талии гороховых плетей, проникает под юбку желтой фасоли, расправляет плечи и заявляет ревеню: «Место есть лишь для одного из нас». Но чаще всего он пассивен, лежащий тихо и спокойно вуайерист в пятнистой шкурке, как у ящерки. Под покровом теней он расползается по саду подобно плесени, и всю ночь глаза цуккини открыты.
15. Тыквы
Тыквы — безудержный хохот сада. Зубастые ухмылки разрывают их щеки задолго до того, как ты вырежешь на них лица. Они катаются по земле, держась за бока, надрывая от смеха животы, поднимая волны, хлопая по барабанам своих тел, как вода в ведре. Они хохочут до последнего, нелепо сексуальные, растягивающие и разрывающие одежды; хохочут с одуревшими в полнолуние дынями, вываливаясь из-за расстегнутых пуговиц земли подобно женским грудям.
16. Арбуз
Арбуз полон ртов и мелких черных зубов, вылизанных гладко, как окатанные течением камешки. Он ждет, когда ты постучишь в его дверь, ждет, чтобы приветственно и сочно чмокнуть тебя прямо в губы, такой сладкий поцелуй — ты захочешь еще, и еще и еще. 17. Огненная фасоль Лирики и книжники, огненные фасолины разъясняют овощной часослов; тонкими пальцами они расшифруют то, что помидор скажет базилику, кардамон — морковке, укроп — кружащейся пчеле. Великолепным почерком они описывают парочки, каламбуря о пестиках, озвучивают эротические хлорофиллы, почти видимые на страницах, листаемых ветром.
ЗВЕРИ ВЕСНЫ
Ты хочешь взять их, дать им спать в твоей постели, мурчать на кухонном столе. Ты окунаешь свою руку в мед. Их язычки облизывают пальцы, ладонь щекочут. Ты их кормишь кусками сахара и из пипетки молоком, вплетаешь в шерсть их ленты. Одни едва-едва сформировались, беспомощны, а те еще и слепы. Но вскоре обретают свою форму, глаза открылись; слушай голоса, что пробудились в них. Они звучат как ветер или снег. Бормочут: мясо, самка, охота, мозговая кость. Они растут, чтобы заполнить дом, как золотые рыбки заполняют аквариум. Но все ж они не рыбки, что в банке заперты. Они есть звери весны, которых ты найдешь в лесах резвящимися; плюшевые мишки, которых ты брала с собой в кровать; котята, которых ты клубочком развлекала. Однажды, обмакнувши пальцы в мед, предложишь облизать с них эту сладость, и пропадет тогда твоя рука.
ЗВЕРИ ЛЕТА
Вот звери лета разлеглись на дне оврага, в тени прохладной. Приподняты их губы, зубы их снимают нежно ягоды с ветвей. Ты наблюдаешь их с холма. Ты не боишься. Их зубы ягоды цепляют, созревшую их плоть жуют и камень. Они приподнимаются, вытягивают лапы перед собой, разинув пасть, зевают. Звери дней растущих неторопливы, зиму пережив; детеныши сражаются у входа в пещеру. Они могли бы быть домашними котами, собаками. Но ведь ты с холма их наблюдаешь, понимая, что ветер дует на тебя и сносит назад твой запах. Ты там потому, что нынче лето, утро. В лунном свете изменятся те звери, вспомнив кровь и кость, они вынюхивают землю, где ты сидела. И приподняты их губы, и зубы их горят подобно звездам.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
«Когда бы в старый сад Могли вернуться мы, задерживаться не было бы смысла; Все фрукты, что могли мы отыскать, уже б упали И напитались привкусом земли». И. А. Робинсон
1.
Непросто написать об этом возвращении: Пыль забивает горло. Выжжены канавы. Трава и сорняки так высоки, что снег задержат, перекрыв единственную к городу дорогу.
2.
Прорваться без усилий в прошлое. Пройти там через дворик мимо ржавых машин, разрушенных печей, разбитых окон. Упасть через осыпавшийся борт в сухой колодец, долетев до дна, что мягче пуха.
3.
Обратный путь: колеса снег забил, и белизна дорогу поглотила и впереди, и сзади. В невидимой канаве шины тонут. Уже я вижу тело свое замерзшим, ну а кожу плотной, как у грейпфрута корка. Толкаю, разгребаю снег, пока не онемеют пальцы. Тогда сажусь в машину. И темнота свои раскинет крылья, вокруг меня отбросив тень на снег. Включаю радио И знаю: он придет и вытянет меня могучей цепью, и к дому отвезет.
4.
Мы замечаем облачко дыханья задолго до оленя, теплоту почувствуем задолго до движенья. Я стану тем дыханьем, что лед растопит у него в глазах, его согрею горло разговором.
5.
Он рассадил во множестве ряды деревьев: вяз сибирский, тополь черный, карагану, черемуху и ель. Он изменил мне очертанья неба.
6.
Он говорит: «А ветер поднялся, пока тебя здесь не было. Створки окон туда-сюда летали, дранки кровли воронами метались на ветру, а караганы обнажились, будто от солнца шелушащаяся кожа. Ель повалилась — взорвалась земля в пяти, примерно, милях по дороге. Поэтому я передвинул дом. Ведь ты же понимаешь?»
7.
Мне даже это тело незнакомо. Стройнее («Стал питаться лучше, когда ушла ты. Пара овощей к приему пищи, никаких печений, нью-йоркских сладостей и пудинга из яблок»), он утром бегает вверх по холму сквозь ветер, ну а солнце его толкает в спину, как паровой каток. Свободно помещаю кулачок свой в ямку мышц его грудных, а руки спокойно сходятся на талии его. Сцепились наши ребра. Но даже это тело ненадежно.
8.
Я буду бабочкой, с рисунком уникальным. Но лишь с одним крылом. Я загорюсь на кожице, натянутой под глазом его, и буду нежной, как слова утерянные, что мы оба припомним. Я буду превосходна потому, что цельной я не буду. Ни под стекло, ни в рамку не годна.
9.
Первое утро. Я с пылесосом, я смотрю открытки, что ежатся в огне, я натираю забрызганные зеркала. Он узнает меня по запаху, по звукам на кухне, по сонному изгибу тела. Теперь я больше сплю, вот только ночью у южного окна стою и слышу тревожное биенье крыльев.
10.
Не подойдет собака, сидит в углу, когда я прохожу, рычит. Когда сегодня ставлю миску ей, пытается куснуть, смыкая зубы на рукаве моем, и повисает — это перебор. Она ведь помнит, как я уходила.
11.
Я буду язычком той птицы, что свернулась в клетке рук его и напевает.
12.
Сложу его футболки, размещу на полках их. А хлопок еще теплый — из сушилки; он смешивал цвета, и хлопок в пятнах. И пахнет чистотой, как выпавший снежок. Сегодня разбираю последний чемодан, и опустевшим спущу его в подвал.
13.
Машину прогревает он, и темным утром соскребает наледь, не говорит до завтрака. Поджариваю хлеб, на сковордку с маслом бью яйца. Ловушки наших слов не вяжутся теперь, не засоряют меж нами воздух. Словно дикари, мы знаем когда кружить, неспешно приближаясь с подветренной… Мы проживаем в этаком покое, где ночь нема, как крылья мотылька.
* * ** * ** * ** * ** * ** * ** * ** * ** * ** * ** * ** © Copyright: Анна Бочкова, перевод, 1989-2017 © Copyright: Lorna Crozier, 1988-2017
| |