Материалы номера № 48 (305), 2017 г.

ты лежишь на моей ладони, почти зеро.
капля скользкой материи, немой язык,
лодка, танцующая очертания берегов,
дрожь, заменяющая и жест, и крик.

где твое море, ленточка гребешка,
прянувшая вдогонку слепому азарту в шельф,
ушко, упрятанное внутри рожка
валторны, всасывающей созвучий шлейф?

аргонавт хлорофилла! выскользнувший из недр
доисторического
                отрицаньем любых вершин,
равно и бездн, —
               как твой творец нещедр —
моноколий! босой сгусток морщин!

но — почти perpetuum mobile!
                  каждым глотком
растящий свой дом (на колене? на животе?),
жующий окраину —
                  о, сладость dasein!
                                  и в том
ты — клей присутствия, липнущий к пустоте

ненасытней, чем тетис — к берегу
                    (путь твой — сквозной пунктир —
с брешью двадцатого синхронизировал арп),
скромный поэт забвения, архитектор дыр,
отрицанье дионисовых лоз и арф

аполлона,
          с такой же тубой, гермафродит,
бесконечность рисуешь удвоеньем тел —
о как в этом соитье волют сквозит
кисточка кроноса!
                   малого беспредел!
трансформатор трепета в заученный поворот
левой руки! мнемозина врет на твоем арго,
сдавая плинию карты и ублажая рот
всеми оттенками нежности эскарго…

воск тишины замедленность паденья
войди как в бред как в головокруженье
в предсмертье гиацинтов в рукава
и локоны дождя в их тусклый лепет
где в каждом завитке лиловый взрыв
начавшись цепенеет вожделеньем
и угасанием предгрозовым
так запах тела впитывает платье
так над обрывом ласточки угрозой
и вспышки голоса смеркаются слияньем
губ разомкнувшихся глубокой розой

проступи света в лествице облаков
взбегай светлея
не оглядывайся на Эвридику

о тяжесть
огромного сердца
земле не хватает сил
уйти в отрыв
из гравитации
                           твоего
                                   незримого
солнца

что подарил ты мне
за истекший год?
хрустальный звон одиночества
тонкими бороздками возле губ
ни разу не дрогнул
боли резец
белая цапля в твоем саду
стою
на одной ноге
а вторую некуда ставить

говоришь: улетай
кувшинки ушли под лед
незаметней лягушки
юркнувшей в пруд
тени выпило время
белая тишина
без единой складки
…но я продолжаю слушать
как расходятся круги
вокруг
непокорно
сжавшихся плеч

Раскосой музы варварский румянец
Сквозь карий радужки вечернего луча,
Стекла цветного и фарфора глянец
До полной тьмы — пока еще парча

Домашней пыли и клеенки пестрядь
Не испытали ламповый ожог —
Пусть продолжают обольщать и медлить,
Раскрыв влеченьем каждый лепесток.

Так Флора Мастера безмолвных узнаваний,
Входя в сгущенье винной темноты,
Из глубины становится желанней
Мерцанием незримой наготы.

Здравствуй, море — злое, тусклое,
Здравствуй, старая стихия!
Ты пути шальные, русские
Тянешь в омуты глухие,
Колыхая под драккарами
Сеть гекзаметров слепую,
Острокрылыми гагарами
Всуе небо полосуя.
Это ты, от ветра пьяное
Пульс толкаешь в степи верстами,
Плещешь в уши, окаянное,
Перетопом, перехлестами,
Перепененную оторопь
Расшибая о сквозную
Перевернутую сини топь —
Твердь, отверзшую земную.

скоплениями разноцветных льдин
дрейфует глянец окон
                      автоспин
припало к кровле солнце-саламандра
с ним вместе на личинки наших душ
ползущие в провалах черных луж
привстав на цыпочки следят мансарды


немногие дотерпят до родин
чтоб в прядях шелкопрядовых седин
сперва окаменев прорвался кокон
усильем не суставов но огня
ловила небо мертвая петля
играя в салки синий локон

со всеми притяженьями равнин
кряхтеньями голодными машин
голодающих пустые расстоянья
ни пяди не отъяв ни говоря
восьмерки в легкой взвеси янтаря
раскрытые бутоны узнаванья

надземной тяги к возвращенью в дом
а крематорий ли аэродром
внизу
       спроси проводника-загрея
он каждый год спускался в душный склеп
и жаждой жизни в амнезии слеп
и просыпался до смерти пьянея

Улыбнись, ведь ты мне сестра, Урания,
Беглянки обе в потустороннее.
На двигателе внутреннего сгорания
Агон мой — сердечный огонь — агония
Повседневного, шатание в невесомости,
Ускользанье из общего тяготения,
До безмирности от бездомности…
Гретой Ото мерцающее отражение —
Не дается — что пясти! — и линзам Барлоу.
В звенящих развилках повилики, хмеля
Спиралях — лишь чудится со-незримая слову
Линия жизни в инфракрасном Френеля.
Так в рассветной испарине земных растений,
Истомленных обманным соитием с небом
Во тьме, мелькает иллюзией светотени
Очерк крыл с отблеском салок Феба,
Что, дразня, Икара поднимал все выше,
К вспыхнувшим узорам вееров вселенных...
Разве жизнь — не малая плата: слышать
Их взмах в распластанных гемолимфой венах.

умыкни меня в тишину, где все стрелки стоят на нуле.
и стрелок самих не видать, потому что ночь глубока.
и пряжа наших дыханий — сага о белой луне,
и обе дороги связаны из одного клубка.
в незримом его огне стала как смерть крепка
жизнью разорванная строка.

неважно что станешь шептать в божественной тесноте.
и все равно за что вновь и вновь мне тебя прощать —
как дышать, как рождаться заново: не в правоте,
а в согласии возвращается смысл вещам.
так в речи прорехи вторгается звездный шум,
сообщая крови: в тебе дышу.

…потеряй себя снова. меня как ключ оброни.
переплюнь до рассвета Петра. трилобитом заройся в ил.
слепки счастья вымеси заново — у памяти нет брони.
и срока давности нет: каждый в себе носил
другого так глубоко, что дрожит насквозь
ожерельем спин наших — земная ось.

…я не знала тебя зимой — с кем ты ходил по льду?
обветривал губы? на стекле протаивал озерцо
дыханием?.. но весной — я в каждом побеге найду
между моих ладоней, милый, твое лицо…
и когда лоб тебе ласкает касаньями снег ли, дождь,
я небом в тебя врастаю. ты светом во мне растешь.