Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 15 (323), 2018 г.



Александр БАЛТИН



ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ, АННА САЕД-ШАХ



Александр Балтин — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале "Литературное обозрение", как прозаик — в 2007 году в журнале "Florida" (США). Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США. Дважды лауреат международного поэтического конкурса "Пушкинская лира" (США). Лауреат золотой медали творческого клуба "EvilArt". Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной медалью портала "Парнас". Номинант премии "Паруса мечты" (Хорватия). Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и польский языки. В 2013 году вышла книга "Вокруг Александра Балтина", посвященная творчеству писателя.



К 100-ЛЕТИЮ ВАСИЛИЯ ФЁДОРОВА

Седина волос, седина жизни — и неожиданная легкость, с какою открывается поэту истина седины:

А я когда-то думал,
Что седые
Не любят, не тоскуют, не грустят.
Я думал, что седые,
Как святые,
На женщин
И на девушек глядят.

Опыт спрессовывается стихами, отливается формулами постижения яви — и стихи, не уступая формулам в познании действительности, много превосходят их, взяв от последних краткость и жесткость в познании человеческой сути.
Простота бывает известно какого свойства, но бывает простота ясности, силы, глубины — простота поэтического высказывания, в конце концов:

Со всеми ждала,
Сторожила тепло,
Потом зацвела,
Когда все зацвело.

И изящная роза, храня ноты грусти, раскрывается смыслами глобального совместного существования людей, растений, воздуха…
Все глобально: круг един, и великое дело всеобщности, намеченное однофамильцем поэта — старым русским философом — еще не начиналось толком.
 Красиво графически оформленные стихи Фёдорова плавными лесенками осуществляют спуск в глубь страницы, стихи раскрываются через сверкающие поэтическим стеклом бездны ясности, говоря о таком насущном, о том, что и составляет содержание жизни — наполненное, грустное, таинственное…



ВСЕЛЕННАЯ АННЫ САЕД-ШАХ

Ощущение души — щедрой, страдающей, сильной и слабой одновременно — присуще поэту как никому другому, ибо, в конечном итоге, он не знает, откуда берутся стихи (хотя мастерство с годами и может гарантировать качество), но понимает, что коли приходят строки из далей непредставимых, то проявляются они через душу; и укорененность оной в теле накладывает многие обязанности, отсюда:

Чтобы жить, нужно так много делать:
всю жизнь охранять свое теплое тело,
как приживалку, кормить его и поить,
сдерживать прыть,
следить,
чтоб не сделало ноги,
не сыграло в ящик на крутой дороге...

И вся забота эта, в сущности, ради лестницы: своей и только своей, ибо никто не позволит — ни люди, ни боги — пройти чужой, хотя своя может быть столь крута:

учить: бояться болезней,
крутых лестниц...

Лестница Анны Саед-Шах была и крутой, и ведущей к яркости сияний: стихи ее превращались в песни, — рожденные тайной гармонией, обеспечивающей музыку, уже не словесную; стихи ее рассыпались нежной и тонкой игрой афоризмов, картин, догадок:

...А зимою старикашки
приручают серых пташек,
ведь на то и старики —
маленьких кормить с руки.

...и взрослые бывают маленькими, и старики — детьми; и поэт, чувствуя биение космоса в каждом элементе жизни, включается стихами в огромный круг всеобщности, где органы смысла испускают музыку в облака-триремы; где заурядная обыденность яви просвечивается острыми импульсами словесных лучей, и, кажется, только поднимись на цыпочки (или — перечитай стихи Анны Саед-Шах) — и прикоснешься рукою к вечности...



АЛЕКСЕЙ ПАРЩИКОВ, ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ

ПОЭТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ АЛЕКСЕЯ ПАРЩИКОВА

Разные сады, разнообразные, по-иному устроенные: и есть сад друзей, сад поэтов, отправленных некогда в подполье, где водка сладима и великолепно меняет окрестную явь:

О, сад моих друзей, где я торчу с трещоткой
и для отвода глаз свищу по сторонам,
посеребрим кишки крутой крещенской водкой,
да здравствует нутро, мерцающее нам!

О, тут вовсе не нутро — но изменение души, изменение, дарующее великолепные лучения, идущие к сердцу — а будто к подлинной реальности.
Низкое становится высоким, когда сама реальность — сплошная серая низина, и никуда, как казалось, не выбраться из нее.
"Треугольный ум" земли — своеобразие эпитетов, сочетание несочетаемого как авторское клеймо Парщикова.
Емкость длинных строк, когда поэт стремится к предельному насыщению оных различными смыслами, дает сгущенный портрет метафизической реальности — той, которая противоречит отчасти привычной, всем известной:

От мрака я отделился, словно квакнула пакля,
сзади город истериков чернел в меловом спазме,
было жидкое солнце, пологое море пахло,
и возвращаясь в тело, я понял, что Боже спас мя.

Петлистая нефть льет отражением мистических зеркал, и длинное стихотворение, наименованное знаковым минералом, включает в себя и черноты подземных слоев психики, и реальность творящегося в мозгу, хотя эта реальность и может быть чудовищна.
Стихи Парщикова подчеркнуто современны и усложнены так, что требуют изощренного читательского сознания — а только такое в нынешнем мире способно воспринять суммы стихосложения.



ОГОНЬ И БЕЗДНА ОЛЬГИ БЕРГГОЛЬЦ

Слава любви — и слабость любви, ее кристаллическое мужество и стойкость сильно легли в строки Берггольц:

Отчаяния мало. Скорби мало.
О, поскорей отбыть проклятый срок!
А ты своей любовью небывалой
меня на жизнь и мужество обрек.

Отчаяние мешая с осознанием, ткет стих поэт — стих таких нервных вибраций, что сложно объяснить сложность всего совмещенного в психике — она же: душа:

Зачем, зачем?
Мне даже не баюкать,
не пеленать ребенка твоего.
Мне на земле всего желанней мука
и немота понятнее всего.

Есть особая немота стиха: немота подтекста, опущенных строк, недосказанности, и тут проявляется она с силою, которой возможно сдвигать камни.
Камни, однако, поэзия не двигает — в лучшем случае в сознаньях читающих, осветляя их, как философский камень — подлинный — осветлял весь состав души.

Великолепно бабье лето, тонкая роскошь неба и нежное, чуть вздрагивающее древесное злато, грусть, смешанная с зыбкой надеждой — ибо грядущего всегда в избытке. Великолепно ощущение этого временного периода выражено Ольгой Берггольц:

Есть время природы особого света,
неяркого солнца, нежнейшего зноя.

Чувство времени, когда каждому периоду дается свой окрас, зависящий от полутонов, как, порою, серьезный разговор зависит от подтекста, присуще поэтам вообще — возможно, потому что главное для них (их текстов) начинается после смерти.
Как бодр (без деланности) "Марш оловянных солдатиков"! Как юн задор его, бьющий по струнам текста!
Свинцовая тяжесть блокадных стихов, документами горя, подчеркивает былое — как тут забыть, что история человечества не разделима с историей войн.
Стихи Берггольц играют красками и пенятся мужеством; вписанные в свое время, они о вечности не в меньшей мере, чем о нем — ибо такова ноша подлинного поэта...



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru