Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 34 (342), 2018 г.



АЛЕКСАНДР БАЛТИН



ЭССЕ О ПОЭТАХ И ПОЭЗИИ



Александр Балтин — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале "Литературное обозрение", как прозаик — в 2007 году в журнале "Florida" (США). Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США. Дважды лауреат международного поэтического конкурса "Пушкинская лира" (США). Лауреат золотой медали творческого клуба "EvilArt". Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной медалью портала "Парнас". Номинант премии "Паруса мечты" (Хорватия). Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и польский языки. В 2013 году вышла книга "Вокруг Александра Балтина", посвященная творчеству писателя. Постоянный автор "Поэтограда".



БАШНЯ ГЁЛЬДЕРЛИНА

Ипохондрия вечно кутается в прозрачные накидки, ей холодно, ее знобит, и Гёльдерлин, впустивший ее в собственную жизнь, узнал в ней скудную собеседницу и скучную наставницу, ибо сам стал кутаться в одежды, поскольку всегда мерз.
О! он учил детей, и ему легко было с ними — такими нежными, такими маленькими, легко — потому, что самому не предстояло врасти во взрослую жизнь, но только в историю.
Он замирал при звуках шагов Сюзетт: наименованная Диотимой, она стала идеалом его стихов, страстью, недостижимой мечтою…
Потом было преподавание в семействе немца-виноторговца: грубого, толстого, не имевшего никакого представления о поэзии, и когда Гёльдерлин вернулся в родной город, кроме ипохондрии в сознание его вошло нечто кинжально острое, постоянно бередящее, беспокойное.
Диотима умерла?
Он не верил.
Он ждал, всюду где бы ни находился, как войдет она сейчас, как откроется дверь — и появится она, и чудесные дети побегут за нею.
Мысли перескакивали с одного на другое, путались, и как ткалась поэтическая ткань, он и сам понимал не очень, — вероятно, об этом надо было спросить у вечности, не склонной к разговорчивости.
Доктора были с ним вежливы и предупредительны, как с ребенком, как он со своими учениками, которых было множество, но лиц он не помнил уже…
Античные поля смысла раскрывались перед ним, но никто кроме не видел их, не понимал человека, попавшего в свое время по ошибке.
Психиатрическая клиника была просто домом; новые и новые тяготы обременяли и без того постоянно гудящее, болящее сознанье, и потом он стал жить на первом этаже, у столяра… Или не столяра?
(Йозеф К. совсем из другого времени ходит по огромному дому и спрашивает у всех, где живет столяр Ланц, пытаясь найти место, где заседает суд.)
Времена путались, первый этаж был низок, под ним зиял Аид — который тоже никто не видел, кроме Гёльдерлина.
Он называл себя Буонаротти — иногда, и, все так же живя на первом этаже, никого не узнавал в реальности, да и сильно сомневался, что она существует, ведь вот же Диотима — она сидит напротив, в удобном кресле и улыбается ему, а говорили, что она умерла… Он никого не узнавал и всегда со всеми был учтивым, как со своими учениками — всегда, до самой смерти.



"ПЕТЕРБУРГ" АНДРЕЯ БЕЛОГО

Красное домино — в разрывах движения — истово мечется по петербургским проулкам: это домино-предчувствие, домино-страх, домино, сконцентрировавшее в себе излом грядущего: поход за правдой всегда оборачивается тоннами крови.
…а в трактире чуйка басит:
— Чаво бы ни то…
И половой, подвижней ртути, мечется, стремясь угодить.
Громадой вырисовываются петербургские пейзажи: великолепный медный всадник прокалывает главою туманы, мрачно-величественный Исаакий подавляет фантазию, роскошные особняки хранят богатство и таинственность жизни.
И — карета уносится в волглую перспективу.
И — мелькает домино, мчит по страницам романа — может быть, первого великого романа ХХ века…
О, эти речевые перебивы прозы Андрей Белого! Взрыв в каждой фразе! Мучительные дребезжания пустот и страхов! Тремоло и синкопы, музыкальность оформления любой страницы…
Но это — новая музыка, адекватная, если только, Стравинскому; музыка мучительная, пред-вестная.
Лесенка фраз — как лестница строчек: почему Андрей Белый не написал роман в стихах?
Посчитал, что стихом не передать всего напряжения-натяжения времени?
Проза рвется, снова возникает пейзажами и характерами, и чьи-то жуткие глаза глядят вам прямо в душу, прожигая, как могут глаза старинных икон.
Будет ли взрыв?
Их будет много — ибо все начнется с Петербурга, ибо грохнет именно в нем, и круги разойдутся по всей стране.
Аблеухов в теплой роскоши домашнего кабинета перебирает бумаги, размышляя о Российской империи.
Знает ли он, что дикому ее, роскошному цветению уже приходит конец?
Тремоло, синкопы…
Иная фраза скачет на одной ножке — как расшалившийся Коленька.
Домино мечется по проулкам, выбегает на Дворцовую площадь, расплескивает красный цвет.
ХХ век начат.
Итог ему — с четким анализом, беспристрастный и мудрый — не подведен, увы.
Но высится громада первого значительного романа века.



КАК ЧИТАТЬ ПОЭЗИЮ

…ибо одной буквенной грамотности не достаточно для чтения и восприятия стихов; избыточно-излишней является и филологическая перегруженность, приводящая к спорам о пятой запятой в четвертой строке определенного стихотворения…
…но то качество, определительная шкала которого не разработана ни в психологии, ни в жизненной практике — тонкость: необходима, ибо поэзия — воплощенная тонкость мира, и сущность стиха, бывает, проявляется усложненной нюансировкой мысли и образа, а звуковая оснастка рифмованного текста соответствует миронесущим вибрациям духа; ибо поэзия жива глубиной души и изяществом ассоциаций.
Она невозможна без мысли, больше того — является кратчайшим путем между вспышкой, озарением в мозгу и воплощением оной в слове. Отсюда — афористичность поэзии.
Ибо если поэзию не читать, простите за банальность, душой — листание книжных страниц, или скольжение взглядом по монитору делаются бессмысленным времяпрепровождением; и даже учитывая неопределенность понятия "душа" — по-другому с поэзией быть не может.
Отсюда неприемлемость филологических игрищ, лишающих поэзию сущностного элемента, и стеба, низводящего ее на уровень третьестепенного развлечения; отсюда же — необходимость поэзии для гармонического человеческого развития.
Поэзия, будучи суммой многих элементов, своеобразной суммой сумм, акцентирует звук, его благородство, его умную силу и, возможно, "первоосновность", ибо звук — вибрация, а оными, пусть не зримыми и не исчисленными еще никакой наукой, и создан явленный нам мир — отнюдь не голограмма, но выпуклое воплощение сложности.
Сложна и поэзия — даже при внешней простоте; сложна тою сложностью, какая проявлена и в строении, и функционировании мозга, и в бытовании души, что и доказывает сродность поэзии с хлебом, столь необходимым телу — с хлебом духа, чье существование санкционировано субстанцией, определившей саму жизнь.



ХЛЕБ ХЛЕБНИКОВА

Поля прозрений и поля графомании — Велимир Хлебников (впрочем, графомании в первом ее замечательном контексте: страсть к письму, к проведению действительности через разнообразные линии слов; хотя и словесные сливы, и захлебывающееся бормотание не редки у Хлебникова).
…бегут слуги, напуганные выстрелом в охотничьем домике: не знают еще, что Мария Вечора и эрцгерцог ушли из яви, где не нашлось места их любви; бегут русскими лесенками слов, превращая полузабытый фрагмент чужой истории в замечательный фейерверк русской словесности…
Тарарахнул зинзивер, беспокоя гладь, мерцающую запредельно: может, озерную, может, небесную.
лебедиво даст озари достойным огнивом озарения лета
Слова сшибаются, скрещиваются, образуют новые ходы в бесконечном лабиринте смысла; слова отвергают стяжательство, славу, успех — им не до того: им надо удержать великолепные флаги, вымпелы, знаки и значки беспредельности — и они удержат их, не мешая дервишу-поэту быть председателем земного шара.



НORROR ХОДАСЕВИЧА

Жесткое мировосприятие Ходасевича, отлившееся в железную формулу одного из лучших русских стихотворений.
Кто хоть раз не смотрел на свою руку, думая нелепо, страшно — неужели это я?
Ведь есть "я" иное, жемчужно-розовое, не расставшееся с детством, сохраненное в глубине глубин…
Стальная мускулатура строк высветляет сомнения в подлинности яви, показывая отвращение к себе, какое способно дать энергию для необыкновенного движенья.
Путем зерна идти необходимо — хоть путь этот, может быть, посложнее узкого, библейского.
…сыплет дождь на мусорные бачки одного из худых парижских кварталов; сыплет, отливая алюминием, суля необыкновенный сад русских стихов; сыплет дождь вечности — и хорошо, коли не вечной тоски.



УЮТНЫЕ БАСНИ

Уют крыловских басен: с детства обжитый уют, несмотря на перец и точность, тонко построенную систему осмеяния пороков.
Смех отрезвляет, осветляет, представляет реальность (чей антураж меняется всегда, не затрагивая основ) под иным углом.
Сколько ворон купилось на лесть!
Сколько стрекоз по-прежнему поет!
И все же — уют, отчасти нежный, зовущий вновь и вновь.



ГЛУБИНА МОРЯ

Мудрость выше печали…
Или стихи Боратынского мудры, а сам он… С юношеским экспериментом над собою, одиноким пьянством, очевидной меланхолией?..
Она логична — меланхолия поэта — но мудрость не допускает ее нот.
А стихи Боратынского поднимают читающего по метафизической лестнице на сияющие высоты, где смерть — обоснованное благо, где ощущения жизни многообразны и пестры, а самопознание поэта мерцает глубиною моря.



АЛХИМИЯ ВОЛОШИНА

Волосоворот Волошина — и могучей лепки лицо славного мудреца-путника, чья доброта не уступает таланту, а мужество естественно для него, как собственное тело…
Много европейских троп пройдено, и Руанский собор выступает сгустком алхимической тайны.
Нежные поиски розенкрейцеров тонко наслаиваются на густоту российской истории, и культурный код мерцает, вспыхивая той, или иною строкою.
Власть слова сильно отлична от первоосновы: слова-плана, слова, творящего существующий порядок, но организация слов в стихи, замечательно высветляет его возможности.
Плоть стиха, и дух его, мужество и плавная музыкальность, торжественное движение в идеальную вечность, в благословенное воплощение утопии, о какой мы знать не можем — только догадываться.
Воля и алхимия Волошина волнами катят в современность великолепно-совершенные стихи, вчитываясь в которые многое можно понять.



СИЛА СКОВОРОДЫ

Шел, неся в себе обширный космос — космос, который только отчасти можно выразить словами, шел, видя сады и усадьбы, зная сети мира, в какие попадаются многие, и редко кто может избежать их обманных, хитро сплетенных лучей, шел, зрящий душевные пещеры, ведающий алмазное блистание коперниковых сфер, шел, оставляя за собою стихи и трактаты, выпуская их на волю, как птиц, шел телесно к надгробному камню, на котором начертано: Мир ловил меня, но не поймал — чтобы светлая, нетленная сущность его парила там, где видел сады внутренними оком…



ЭЗОТЕРИКА ПОЭЗИИ

Таинственное мерцание розы и креста, совмещенных эзотерическим ключом данности: поэтический опыт Христиана Розенкрейца, ушедшего в легенду ранее, чем в смерть.
Власть эмиров, и сонные громады мечетей; пестрота базаров, где продавцы воды кричат громче ишаков; пыль и жара; ковры, орнамент которых усложнен… и — сущность суфизма как золотое ядро ислама.
Недра скитов, пропитанные молитвами, рвущимися за привычные контуры яви, потаенность телесного существования, глаза, открывающиеся шире и шире: до пределов всевидения — скрытая соль старчества.
Поэзия эзотерики.
Эзотерика поэзии.
Из золотого зерна мирозданья растущие времена.



ПОЭЗИЯ ПРОЗЫ ПЛАТОНОВА

Поэзия низовая, корневая, пищевая; поэзия мастеровщины и мелиорации; поэзия всеобщего дела, вшифрованная в тексты Платонова — то чрезмерно задумчивым Вощевым, то гигантской утопией (или анти-утопией) Чевенгура; поэзия корнесловия, словесной руды и плазмы, вращающихся механизмов и паровозов, потеющих маслом; поэзия иллюзии и грусти жизни, прорыва к искрам космического сознания и недостатка еды…
И слышно порою, как наливаются зерна, и прорастает мелодия трав.



ПОЭТ ЦИОЛКОВСКИЙ

Пламя прозы Циолковского — то лунно-холодное, то горячее, как счастье; поэзия монизма Вселенной в определенном смысле выше поэзии, известной нам; и хотя, в отличие от Чижевского, Циолковский ничего не написал в рифму, внутренние созвучия его прозы играют столь яркими огнями поэзии, что непроизвольно складывается в сознании: поэт Циолковский.



ВОЗМОЖНОСТИ ВЕРЛИБРА

Верлибр, создавая иллюзию версификационной легкости, на самом деле должен нести в словесных ячейках двойную смысловую нагрузку, оправдывая отсутствие рифмы, столь насущной в русской поэзии. Отказ от нее — отчасти отказ от мелодичности, напевности, и значит, кристаллы слов должны засиять новыми красками и оттенками, суля читателю то, что не может дать регулярный рифмованный стих.
Сквозная ясность мысли и словесная живопись должны быть козырями верлибра — иначе он пуст, как выжатая губка.
И, думается, пока возможности верлибра и наполовину не использованы в русской поэзии.



РВАНАЯ ДИКЦИЯ
 ЭМИЛИ ДИКИНСОН

Часовня, могильная плита с положенными на нее розами: белое на белом.
Рваная дикция Э. Дикинсон великолепна: ибо накаливает красную нить выразительности до предела.
Ибо страсть разрывает каждую строку, и хоть все печально и трагично, и самая большая драма — обыденный день, стихи призваны добавлять гармонию в пространство.
Порванное письмо, шляпная коробка, набитая бумажками, плотно исписанными стихами, розы и молитвы, одиночество и смерть.
И светлая бездна бессмертия.



УРАГАН УОЛТА УИТМЕНА

Ураган закипает, срывая крышу с тишины, ураган сияющий, световой, стиховой, словесный…
Избыточность Уитмена бурлит морем и солнцем, отталкивает, снова притягивает, вбирает в себя, гипнотизирует, разрывается кусками…
Все летит, срывается с мест, и грандиозный голос звучит над землею — голос вечного человека, мощно упирающего ноги в твердь почвы, любующегося всем, жадного до жизни, как гунн.



ЛИРА ИННЫ ЛИСНЯНСКОЙ.
К 90‑ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНЬЯ

Птицы стихов отпущены на волю, и возможность просить подаяние у нищих говорит о щедрости душевной поэта — мастера ювелирных стихов Инны Лиснянской.
Замереть над черной пропастью воды, чтобы две летящие звезды сделались откровением:

Над черной пропастью воды
Вдруг показалось мне,
Как две летящие звезды
Столкнулись в тишине.

Прислушаться к оглушительной тишине, чтобы в ней протянулись волоконца мудрости и печали — или ощущения сопричастности всего всему: высокого ощущения, вообще присущего стихам Лиснянской.
Липы потому и цветут бешено, что лето мчится под откос:

Липы бешено цветут,
Мчится лето под откос.

Потому и нету другого средства, кроме поэзии, удержать, сохранить, оставить в смысловой капсуле то, что было, что и продиктовало стихи.
Нежный, ажурно-акварельный рисунок стихов Лиснянской! Стихов, питающих млеком эстетическое чувство, и заставляющих мыслить, восходя на новый уровень понимания яви.



ОТКРЫТЫЕ ОКНА ЭДИТ СЁДЁРГРАН

Кредо — в первой строке ударного стихотворения:

Я не могу
Без действия прожить.

И финал, будто завет воина, ратоборца — а не очень больной женщины-поэтессы:

Тот, кто руками в ссадинах и шрамах
Не хочет рушить стену серых буден,
Пусть погибает молча у стены.
Он не достоин видеть солнце жизни.

Мужество и красота произнесенных, исполненных стихов сами разрушают стену косности, бытового мещанства, этой треклятой "бытовизны", захватившей все и вся.
Короткая жизнь Эдит Сёдёргран была насыщенно-яркой, и поэтическое делание для нее, как для ее американской коллеги Эмили Дикинсон, было больше, чем делом: жизнью сути и духом победы.
Ибо победы бывают разные, а вовсе не те, к каким мы привыкли за последние десятилетия, и точность поэтической формулы во много раз значительнее ловкой банковской аферы — что поделаешь? приходится сопоставлять жизни…

Чего бояться мне? Я дочь Вселенной,
Частица малая ее великой силы,
Мир одинокий в сонмище миров,
Звезда, как точка окончанья жизни.
О, счастье жить, дышать и понимать,
Как ледяное время бьется в жилах..

Всеприемство Сёдёргран насыщено эзотерикой — не той, расхожей, нынешней, где процветают сливкосниматели и кармоотсматриватели, а подлинной, чья глубина не требует выгод.

На горных склонах в ожиданье ветра
Блуждающие стынут облака.
Но ветер их не гонит по ущельям,
Не поднимает к солнцу выше гор.
И вот они совсем закрыли солнце, —
Висят тяжелые, как флаги будней,
И монотонно дни уходят в вечность,
Как музыка в раскрытое окно.

Великолепные поэтические картины даже не требуют рифмы, казалось бы, столь необходимой в те времена: они густы силою смысла, и то, что музыка уходит в раскрытое окно вовсе не смертельно (пускай смертельна болезнь, изводящая поэтессу), ибо выход в раскрытое окно и означает движение вечной нити стиха в пресловутую, и оттого не менее конкретную вечность.

(Все стихи даны в переводах Михаила Дудина.)



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru