Материалы номера № 02 (362), 2019 г.

Ты страдаешь, а я сострадаю,
я поставлена здесь сострадать.
Раньше было — вбегу, угадаю
и делю с тобой боль, умиряю.
А теперь эту муку глотаю,
как пилюлю, что надо глотать.
Проглотить бы ее и забыться.
Или выплюнуть — да и сбежать.
Надоело у ног твоих биться,
напевая, баюкать, как мать.
Нет, аршином я общим не мерю
эти странные муки твои.
Я в них верю, но я их похерю,
с целым миром без правил бои...
Но сегодня я вновь сострадаю.
Может, я рождена сострадать?
И страданье твое принимаю,
словно пулю, что надо принять.

Разговор — это воздух.
Мы дышим словами.
Мы кидаем прозрачные в небо слова.
Это светлое облако над головами,
то в обличье мужчины, то девы, то льва, —
слов летучих (О чем же? Нам это не важно.),
слов летучих сгущенье и мыслей поток,
превращенье того, что случается с каждым,
в то, что только однажды
блеснет между строк.

Как невинный из тюрьмы
вышел свет из тьмы.
Все границы преступив
и меня простив.

На пороге слепоты
вспыхиваешь ты.
Там, где сходятся миры
правды и игры.

Где серьезна и нежна
жизнь, а смерть странна.
Где ни страха, ни вины,
и где все равны.

В переплетенье помыслов и смыслов,
О, дай хоть раз еще — остаться чистой!
Но в тишине
упорно и негромко
Зовет меня бранчливая воронка.
Потянет и закрутит, и — пропало!
Пока натягиваю одеяло,
она уже урчит и предрешает.
Она меня бестрепетно вкушает.
То руки из нутра ее, то клики.
То светлые, то сумрачные лики.
То шепот над поверхностью волнистой:
О, дай еще хоть раз остаться чистой!

До капли выпита беда.
Закуска на столе.
Садись, красавица, балда,
не будешь жить во зле.
Не надо больше срок мотать,
осталось лишь себя пытать.
Теперь — не на войну —
уйдешь в себя одну.

Поезда поют, светятся.
Льется жизнь зазывная.
Под прожектором месяца
все качается, месится
соль и глина земная.
Как при Блоке, Платонове
и как при Мандельштаме, —
едет стражник с погонами,
едет дачник в панаме.
Я смотрю через пропасти,
через льды-океаны,
как скользят эти крепости
сквозь степные туманы.
Чаепитье и чтение
босиком и в обнимку,
и как будто сличение
с проявившимся снимком.
Пробужденье-отчаянье
в прошлом и настоящем.
Непрощенье — прощание
в темном храме летящем.

То ли видимость плохая,
то ль решетка, то ли сетка.
Пеленою застилает
зренье. Воздух едкий
ест глаза. Пожар ли? Смерч ли?
Пепелище или память?
Молча смотрит в очи смерти
человек. Печали паперть.
Горя зга. И вдруг надежда
сердце старое подбросит.
Стеклышки протрет невежда
и отсрочки не попросит.

Как этот вьюн в забор вцепился!
Так жить хотеть!
Сто двадцать шей
свернуть готов!
Сто двадцать пять
раскидистых голов
взрастить, пригнуть,
бояться потерять!
В печи июля закалять
покров. Потом нырять
в пучину ноября. Застыть.
Казаться хрупким и пустым.
Неясный голос услыхать.
Не смея верить, набухать.
И каждый листик распускать
опять.

Кто ходит с тряпочкой
и протирает пыль
с розовощеких пышек Ренуара?
И наш Серов, земля ему ковыль,
свой персик кушает уже в долине пара.
Ворсистый свет, кто так тебя протер,
что ты и светел и жемчужно-матов?
Я сплю и вижу рой музейных пчел,
смотрителей восходов и закатов.
А, может, пылесос они берут,
седые юноши и девушки-старушки?
И вечный бал! Еще и пол натрут!
Вот жизнь! У живописи на опушке.