"Поэтоград" № 10 (370), 2019.

Елена Севрюгина — поэт, кандидат филологических наук, доцент. Родилась в Туле. Живет и работает в Москве. Член московского ЛИТО "Избранники Муз". С ноября 2014 года — член Московской городской организации Союза писателей России. С мая 2017 года — член Центрального дома литераторов, ведущая регулярных литературных гостиных в Малом зале ЦДЛ. В октябре-ноябре 2018 года проводила творческие вечера арт-группы "Белкавкедах" (Евгения Баранова, Анна Маркина, Олег Бабинов) и лауреатов премии "Лицей" Андрея Фамицкого и Григория Медведева. Автор публикаций в областной и российской периодике, в том числе в журналах "Москва" и "Молодая гвардия", интернет-альманахе "45 параллель". Автор четырех книг стихов: "Ожидание чуда" (1995), "Избранное" (2005), "Сказки для взрослых" (2014) и "По страницам моих фантазий" (2017). В 2006 году за книгу "Избранное" получила звание лауреата литературной премии "Эврика". Золотой лауреат премии "Золотое перо Руси" (2018 год). Виктори-лист и премия симпатий Ирины Царёвой шестого поэтического турнира имени Игоря Царёва "Птица‑2018". Финалист международной премии "Русский Гофман" (2019). Финалист международного фестиваля "Славянская Лира" (2019). Финалист международного Грушинского интернет-фестиваля (2019).

бережно касаться пустоты,
что была вселенной до "сегодня"
канул в море камень алатырь
с плеч обуза… стало ли свободней
в шумном одиночестве дышать
жить в миру легко и безголово
бьется в окна прошлого душа —
болью обескровленное слово

черви обезличенных ночей
копошатся в сердце полусонно —
спит пересыхающий ручей
голоса росток до срока сорван,
чуть водой из космоса плесни —
оживет, поднимется до неба…
скорбный странник — "мыслящий тростник" —
кем ты был, когда в помине не был

отчего заветный горизонт
затворил невидимые грани
вспоминать о главном не резон
если мир обыденностью ранен…
но однажды чей-то робкий свет
сердце до краев собой наполнит
чтобы сокровенный человек
в нем пустил невидимые корни

два гения совпали — Бог и Бах…
затрепетав у мира на устах,
вспорхнули птахи — терции и кварты,
и начался фонический потоп —
диезов звезды, лилии альтов
с полей небес подобием валторн
лились в азарте.

два гения, две правды — Бах и Бог,
и снова задышала — выдох/вдох —
разбуженного неба диафрагма,
и, проиграв прелюдии на бис,
земные горизонты поднялись,
и вырвался на волю жизни смысл,
как магма…

два гения — и ожил в этот миг
век, что лежал, бесплотен, безъязык,
и звуком был вселенной вправлен вывих —
и ветру было сказано "шуми",
и грому было сказано "греми" —
вдох/выдох…

осенняя пора… memento mo…
ночь улица фонарь уже не в моде
но ты как будто пишешь мне письмо
но ты как будто дышишь мне письмо
как выдох-вдох на выходе и входе

туда где свет откуда путь назад
заговорен до точки невозврата
но прыгает глазная стрекоза
перебирая строчек образа
внезапной невесомостью распята

нисколько не боясь перегореть
горит свеча среди природной хмари
к заветному приблизившись на треть
приказываю телу умереть
и растворяюсь в палевом тумане

и видит твой печальный материк
что до меня добраться так же просто
как мне остаться в осени на миг
как мне остаться в осени на крик
слегка суицидального подростка

не доверяя дням календаря
ты на мгновенье прикрываешь веки
и видишь как друг в друге повторяясь
астральные осколки фонаря
стучатся в дверь заброшенной аптеки

так случается — он приходит всегда внезапно,
не сообщает времени (месяца, дня, минуты) —
ты узнаешь его голос, походку, запах,
и, едва на него взглянув, попадаешь внутрь
колеса сансары, где снова тебя встречает
твой забытый слегка, но очень родной Тибет —
он берет тебя на руки, словно дитя, качает —
ибо если ты в нем, то значит и он в тебе.
ты плывешь в его море — не страшно тонуть, не жалко
что мальком бултыхаешься в кровной своей плаценте —
а потом набираешь вес, расправляешь жабры,
вычленяешь знакомые ноты в чужом акценте.
в тело водорослей ныряешь, ищешь какую-нибудь
особенную, не похожую на другие…
а когда находишь — ложишься под ней вздремнуть
и тебя до утра берегут ее берегини…

а к утру ты теряешь дом, окруженье, компас,
твой зеленый глазок навсегда потухает в чате, но
ты понимаешь — с тобой приключился Космос —
и тонешь уже окончательно.

в твоем саду растут мои стихи
люпины лебеда и лопухи
на "л" три слова…
ты спросишь что я делаю в саду
зачем сюда без повода бреду
но голос сломан

свистящий ветер выстрелит в гортань
и станет больше на одну из ран
и будет равной
рассвету ветка шороху трава
но жизнь что не по-новому нова
прервется рано

я в тело сада медленно уйду
мои стихи растут в твоем саду
а счастье в доме
и засыпая в сердце тишины
я буду падать яблоком хмельным
в твои ладони

и будет ветер-вертер голосить
неся мою тоску от сих до сих
от страсти к страсти
и просыпаясь бисером в траву
произнесу когда я оживу
ну здравствуй мастер

в моем саду растут твои стихи…

выживем в августе — выплывем в январе,
вызнав заранее звонкой весны лекала.
это особое время иное вре…
мятные звуки томятся на дне бокала
ты их искала?
вот же они, держи,
жизни желай тому, что в тебе томится,
мчится дрожит по натянутым рекам жил
снов твоих рыцарь.
вновь из парада радуг, из прозы гроз,
из лабиринтов рук,
из любого плена
явится звук, моментально идущий в рост,
перекрывая размеры твоей вселенной
ритмы твоей все лен-ной —
зыбкой назойливой фразой набив мозоль,
ты постигаешь заново и навечно
канны и карму, звезды и мезозой,
рот обжигая кровоточащей речью

тебя окликну на пути
по зову крови
хочу растить себя расти
с тобою вровень
с тобой до сумерек седых
стареть не стану
и буду вечно в молодых
как стих Ростана

и пусть не писан тот устав
оттенка стали
что нужен стан себе под стать…

себя оставив
тому в чей мир не возвращу
лучей весенних
тому в ком столько лет ращу
свое спасенье
я буду нянчить на руках
больное лето
но будет вложена строка
в иную лепту…

и будет легкое письмо
летать по миру…
его пишу себе самой
ступай же с миррой
ступай не стой ступай не с той
пусть будет рада
под именем и темнотой
скрывая правду…

а мне держать в морозный зной
стеклянный стебель
и подниматься над волной
с крючками в теле

и безрассудный делать шаг
от мира тайно…
горит сивиллова душа
свечой алтарной

люди плывут  видишь  люди плывут  на работу
по дороге теряют шляпы плащи и боты
и у всех на лице заботы дела заботы
и так до субботы до выходного дня...
и наверное надо кому-то сказать "спасибо"
за то что повсюду плавают люди-рыбы
я это чувствую я это вижу ибо
от рожденья особое зрение у меня

и волнуется море и небо блестит как смальта
а людям кажется  они идут по асфальту
по простому такому по серенькому асфальту
и нет у них жабр и причудливых плавников
и все они так  глубоко в своих тайных норах
прячут от мира загадочный рыбий норов
и никогда не уйдут из своих камор off
камер закрытых от света и сквозняков

и я обращаюсь к аллаху  кришне и будде
пусть они скажут что люди совсем не люди
что у них вместо ног хвосты  гениальный руди-
мент  чтобы плавать на самом глубоком дне
но остается на сердце тяжелый камень
люди идут  размахивают руками
пренебрегая звездами сквозняками
и огромная рыба (вот уже в стотысячный раз наверное)
опять умирает во мне

Головой понимаю: москвичка.
Но душой принимаю с трудом:
с каждым годом сильнее привычка
уставать от больших городов,

От толпы городской, монотонной
и от транспортно-пробковых пут —
От махины железобетонной,
где любой великан — лилипут.

На моря кратковременный выезд
ненадолго спасает... боюсь,
город-монстр окончательно выест
всю былую крылатость мою,

отберет, что желала, хотела,
вынет сердце мое, а потом
будет рвать беззащитное тело
каннибальским чудовищным ртом.

Что поделать? Сама виновата,
что теперь ни мертва, ни жива...
Был осознанно выбран когда-то
этот крест под названьем Москва.

человечек мой… человечек мой...
и сказать-то как будто нечего —
раскололись на "я" и "ты".
вроде латано, вроде лечено,
но грустит ангелочек вечером —
неземные глаза пусты.

но сказать-то как будто надо бы...
тучи мечутся над Анадырем,
в море баржи врастают в лед,
мерзнут домики за оградами,
в небе выгнувшись черной радугой,
разрастается рагнарек.

расставанья фрезою резвою
я себя по живому резала,
рассыпался по сердцу снег —
разрывалась над снами-безднами,
усмиряла себя да без толку…
был — и без вести… был — и нет…

не найти тебя — горе. горе ли,
что во мне бесконечно спорили
север, запад, восток и юг?
старых весен сгорает чучело
выбегают из чумов чукчи и
горловую тоску поют

колыбельную баю-баиньки
я пою тебе, милый, маленький
на Чукотке настала ночь…
я бы свет погасила в спаленке,
а под утро сваляла валенки —
только нету меня давно...

холодный полюс — жаркий полюс
переплелись в мою судьбу
и мчится поезд мчится поезд
куда-нибудь куда-нибудь...
души голодная волчица
меняет правила игры
а поезд мчится поезд мчится
в необозримые миры
окна железная оправа
в стакане недопитый чай
а мимо тополи и травы
а мимо реки рвы оравы
людских теней
в бои без правил
как в Нарву брошусь невзначай
уже коснулось небо ночи
моей спины и позвоночник
по-рыбьи выгнулся дугой
и мир до одури другой
забился на лукавой леске
и смотрит в щель на занавеске
на век состарившийся кот
который гот который год
не балует огнями Невский...
усталое немеет тело
опущенное в гроб-плацкарт
но тормоз визгнет сменит тему —
и пассажиры сумки стервы
набьются в тамбуре как стерлядь
а поезд вновь уткнется в стены
очередного тупика

В ночь стучат колеса-болтики,
Дождь не оставляет шансов
поскорей доехать в Болдино —
чистым словом надышаться.

Походить по тропкам узеньким,
мимо клумбочек неброских.
Неземную слыша музыку,
Бросить в урну томик Робски.
Робски плотская и тленная,
И Бог весть еще какая,
А во мне сидит вселенная,
вечная, не городская.
Что там рай с дворцами — Ниццами?
Путешественника шалость.
Мне на месяц забуриться бы
в домик с крышей обветшалой
и вплетать ночные шорохи
да мышиное шуршанье
в паутину строчки шелковой…
Мне бы только не мешали
обретать для сердца родину —
с ней так горестно расстаться.
И опять я вижу Болдино
В суете бессонных станций —
Там, где Пушкин по-приятельски
Мне помашет гривой черной…
Жаль, под стук колес предательский
Ехать мимо обречен я…

С утра метет. Ты в метре от метро,
где турникет — залапанный Харон —
молчанием приветствуя народ,
бумажной дани требует на входе.
Дешевым кофе тянет из бистро,
и, "contra" перемешивая с "pro",
играет в застарелое таро
сутулый день — такой обычный вроде.

И хочется кричать сквозь толщу лет,
что ты нашел потерянный билет,
В руке неловко скомканный билет —
твой постоянный пропуск в подземелье
и верный шанс, что там (идите на)
тебя найдет такая глубина!
И сладко жить надеждой, что она –
твой тайный Амстердам и милый Мельбурн.

Выходишь вон — и снова на мели,
где правят бал копейки и рубли,
где в сотый раз кого-то понесли,
где твой успех твои же тупо слили…
А ты идешь — вздыхаешь, но идешь,
усталый ощетинившийся еж,
и, возвратясь домой, по сути бомж
от пустоты и тщетности усилий.

Да будь он хоть Лас-Вегас, хоть Тибет —
теряется в потасканной судьбе
простая фраза — лучшее в тебе.
Но, даже не задумавшись, в тебе ли,
ты верил: жизнь — зачуханный вокзал,
забыв о том, как много лет назад
плескался космос в ласковых глазах
и чутко мир дремал у колыбели.

Материалы номера № 10 (370), 2019 г.