Материалы номера № 09 (381), 2020 г.

Из снега былина торчала,
И ветр, напрягая бока,
Пел песню, и вьюга качала
Былину, февраль, облака.
А вместе с былиной качался
Снегирь, восседая на ней,
И клюв сиротливо стучался
В метель, как в закрытую дверь,
И дверь открывалась, и кто-то
Все сыпал благою рукой
По три килограмма чего-то,
С чего стал он сытый такой —
Почти богатырь. И клониться
Строй начал былин зерновых,

И прочие разные птицы
Сидели на жанрах иных.

Пусть Рождество — не тождество. И все же
Есть вещи, что с другими очень схожи.
Библейский многочисленный Иосиф
Перед Единой Чистою склонил
Главу наставшей повести. Чернил
Исполнив ночь и стрелку перебросив,
Белеет циферблат. И каждый рад,
Что ночь тиха, пророчество исполнив,
Песок и снег, похожие на волны,
Горбам верблюжьим двигаются в такт,
И Бог сказал однажды: будет так.

Христос родился. Прошлое в ремонте.
Звезда, что все была на горизонте,
Над головами светит у волхвов.
Служить не только рифмой для даров,
Но лучшим наклоненьем поклоненья —
Вот вера их, святое их волненье,
Их миро в этом лучшем из миров.

Пусть торжество — не тождество, вершина
Еще лежит во тьме, недостижима,
Но вот уже звездой озарена,
Освящена и миру суждена.
Восьмиконечность этой бесконечной
На всех картинах, на иконах млечных,
Во всех молитвах на устах у зрячих
Колышется, как новогодний мячик.

Средь агнцев агнец спит или смеется.
Все милосердным Богом воздается,
И тот, кто был вчера на дне колодца,
Звезду увидел и спешит к звезде.
Меж ангелами ангелы несутся
Сказать земле, что многие спасутся,
И небу спеть про Господа Иисуса,
Что навсегда отныне и везде.
Он будет с нами златом, письменами,
Песком морским, горчичными зернами,
Рукою, отводящею цунами,
Рекою, продолжающею течь,
Как радость Бога посредине мрака,
Как вечный центр всего на пире брака,
Как воплощение Образа и знака,
Как алфавит, осуществленный в речь.

Единственная свобода, доступная пеликану —
В рыбу глядеть, как в воду, застывшую под канканы,
А если мешок на вые, то разве еда — свобода?
Глаза у него худые, как пятое время года.
А голубь сидит, как памятник, как конь на Большом театре,
И он про еду не помнит, пока ее не увидит,
И мимо несется маятник, подвешенный над экватором,
«Фуко!» — конь воркует томно своей голубице, сидя,
Как шпиль на адмиралтействе, и она —
Голова безрукой Венеры, она такая одна
(Ведь ее постамент не гидра). А рыба плывет у дна.

Что пеликан подумал бы, на трех четвертых маятника
Встретившись с этим памятником?
В голубе — глубина, и глупость, и неба голубизна,
И нагота лубочная, ясная, как весна.

И пеликан, наполняясь, не злится, и продолжает пытаться.
Манны уж нет, но осталась птица, привычная ей питаться.

Кот ползет. Не лезет в рот
Пресловутый бутерброд.
Глаз моргнет, кота найдет.
Год идет, а кот нейдет.
Тут сбежался весь народ —
Всем бесплатный нужен кот.
Ах, какая красота —
Уговаривать кота!

Двое по очереди гребли,
Сидя в лодке, плывущей под мост,
И волны смеялись, впиваясь, как гвоздь,
В борт, который не видел земли.
Один мечтательный вид имел
И все говорил другому гребцу,
Как будто двуручной пилы концу,
О том, что он не умел.

Знаешь ли ты, — сказал он (и пусть),
Чего желал бы я больше всего?
Повстречать на пути своем одного —
По имени Рюдигер Швульст.

Но другой не слушал, как будто гвоздь
Царапал волнением полный взгляд,
И волны не знали, о чем говорят,
И вздрогнул гребец, заходя под мост.

Знаешь ли, — молвил (какая грусть!),
Чего страшусь я больше всего?
Повстречать однажды в пути того —
Чье имя Рюдигер Швульст.

И другие двое (они не гребли),
Пассажиры, внимающие веслу,
В деревянной лодке добру и злу
Отдавали темные мысли свои.
И молчал один, измеряя пульс
Всемогущим взглядом длине волны,
Ощущая масштабы своей цены —
Имени Рюдигер Швульст.

Так назвали его, восходя на борт,
Так кричали ему, уносимы волной,
Нарекали в час, когда звали домой
И несли юбилейный торт.

И другой молчал, затаивши культ
Незнакомого имени в трех водах,
Неизвестен в науках и городах,
Он не звался Рюдигер Швульст.
Так он не был ни страхом для одного,
Ни мечтой другого, и лодка его
Тенью днища ложилась на тень листа,
Проплывая в тени моста.

Так все плыли дальше, и небо с водой
Не имели границы другой.
И вода утекала, небесно-чиста,
Рыба-молот не смела ударить в нее,
И смотрел вслед им некто, клонясь с моста,
Вспоминая имя свое.