Материалы номера № 02 (386), 2021 г.

Голос, яркий, как сияние,
Разливался надо мной.
Было все в нем: обещание,
Безмятежность, и отчаянье,
И сомненье, и покой.
Будоражил, звал и радовал,
Гладил теплою рукой,
Сокровенный смысл угадывал
В суетной тщете земной.
Что-то грозно-неохватное
Подступало и несло
Золотую мою лодочку —
Потеряла я весло…
Мысль и чувство стали музыкой.
Стала музыкою я.
Стали лишнею обузою
Все приметы бытия.
И когда с последним тремоло
Разразилась тишина,
Я была за гранью времени —
Там, где нет его.
Одна.

А вальсы никто не танцует —
Давно уже вышли из моды.
Но как же невольно волнуют
На раз-два-три эти аккорды.
Раз — замирало дыханье,
Два — все кружилось и пело,
Три — от земли отрывалась
И невесомое тело
Бабочкой легкой порхало,
В танце счастливом летело.
Руки сплетались в объятья,
Губы пунцово дышали,
Юбочки, пестрые платья,
Пенились и расцветали.
Вихрем неистовым, страстным,
С каждым делясь вдохновеньем,
Сам дирижировал Штраус,
Рея невидимой тенью.
Раз — замирало дыханье,
Два — все кружилось и пело,
Три — от земли отрывалось
Музыкой ставшее тело

А помнишь, жасминовый вечер,
Черешен тугих аромат,
Каштанов упругие свечи,
Звезд яркий, мерцающий сад
На влажном, распахнутом небе?..
Когда это было? —
Давно...
Как будто механик-волшебник
Мне памяти крутит кино.
Друзей вдохновенные лица,
Родительских рук благодать…
Придется еще научиться
Скорбеть, ненавидеть, терять.
Прибой белопенный сирени —
Дурманный, душистый накат,
И шепот, и звуки, и тени,
И свист соловьиных цитат.
Горенья высокое пламя,
Любовь и надежды со мной,
И юности яркое знамя
Летит над веселой землей.
И в том же стремительном ритме
Земля по орбите кружит.
И жизни открытую книгу
Еще прочитать предстоит...

Между мраком и светом,
Лишь займется заря,
Постигаю секреты
Твоего словаря
В этой майской псалтири
По азам, по слогам
От безбрежности мира —
К золотым берегам.
Из излуки в излуку
Сердце-кормчий ведет.
Траектория звука
Прочертила полет:
Зачумленного града,
Покидая предел,
Голос певчего брата
Путеводно звенел.
И в кипеньи черемух
И цветущих куртин
Припаду, твой приемыш,
К перекрестью долин,
Где под вешнею трелью
Зеленеют поля,
Прошлогоднею прелью
Дышит влажно земля.
И горчащая радость
Хлынет — дух мой замрет,
Словно матери рядом
Меня голос зовет.

Вот август. Падение звезд. Персеиды.
И птиц голоса. Иль поют аониды?
И чудится, в этой волшебной ночи
от тайн и загадок найдутся ключи,
прозрить можно то, что невидимо глазу,
что неизречимо — найдешь парафразы.
Распахнуты улья небесного соты.
И я, как из древних времен звездочеты,
слежу за полетом далекой звезды,
серебряным следом ее борозды.
И лай в отдаленье.
И шепоты ночи.
И яблок свеченье.
И чувств многоточье.
Кружусь в озарении звездной стихии,
и кто-то оттуда диктует стихи мне.

Лесная дорога ведет и петляет.
Смолистый и пряный сосны аромат.
И дни сентября пролетают и тают,
Обряжены в золото, как на парад.

Осенней печалью наполнено сердце.
Пора расставанья, прощанья и слез.
Багровых закатов отчаянных скерцо,
И солнце пульсирует в гривах берез.

Я помню, как в полном бессилии речи
Тебя целовала в лесной тишине.
Был полдень — не полдень,
Был вечер — не вечер,
Когда ты склонялся с улыбкой ко мне.

Твой голос любимый, далекий, зовущий
Все кличет негромко средь темных стволов,
Другим уже далям кромешным присущий,
Как будто ласкает последним теплом.

Шуршанье листьев под ногой
в лесу ноябрьском, предзакатном.
Как солнце гаснет за горой,
так жизнь уходит безвозвратно.


В воронку призрачных часов
стекают неостановимо
песчинки дней, недель, годов
жестоко и неумолимо.

И первой страсти жаркий плен,
и поздней мудрости прозренья,
потери, счастье, озаренья,
с земной юдолью примиренье —
неужто обратятся в тлен?

Лишь памяти живая нить
связует все неразделимо,
что невозможно повторить, —
как купина неопалима.

Сквозь дымку — скудные лучи,
неяркий свет на небе бледном.
Случайно птица закричит —
и тишина плотней объемлет.

Как листья желтые летят
осенним сладостным прощаньем...
Как клены яростно горят
любви вечерней воздаяньем...

Забытые письма, случайные записи.
Листаю, читаю — здесь целая жизнь.
Как будто нечаянно подняли занавес —
Там памяти пласт запыленный лежит.

Но только дотронешься, хлынут волною
Улыбки и образы, звуки, слова,
Укрытые плотною лет пеленою,
В них светлая сила доныне жива.

Признанье в любви и от мамы конвертик,
И ворох записочек давних в роддом,
Открытку дочурки растерянно вертишь,
Пытаясь от слез удержаться с трудом.

Рожденье стихов — черновые наброски,
Полночных подлунных бессонниц плоды.
Жар летнего солнца по строчкам расплескан,
Падение снега, сиянье звезды.

Я эти богатства храню, как зеницу —
И почерк, и чувства людей дорогих.
Забытые письма — из памяти птицы
Поют и курлычут на стогнах родных.

Марбург, Марбург меня закружил
в своих улочках, узких и тесных.
Ломоносов когда-то здесь жил,
Пастернак бредил Идой прелестной.
И с предчувствием странным ждала
я какого-то тайного знака —
словно в гости к Поэту, пришла
я на улицу Пастернака.
И под тихим и нежным дождем
что идет еле слышно, с опаской,
открывается город, как том,
братьев Гримм удивительной сказкой.
Современности бросив: «Прости!»,
погружаешься в Средневековье.
Век мой, мир, отступи, отпусти,
ухожу под иные покровы.
В хаос готики, в кутерьму
крыш и домиков яркую кану.
С родовою тоской обниму
синагоги разрушенной камни.
В замке рыцарском на краю
каменистого, мощного склона
в том ли времени, в этом стою,
всем открыта ветрам иступленным.
Барельеф выбит в камне: сидят
век за веком друг друга напротив
дружно рыцари, вепря едят —
свой трофей на удачной охоте.
И красотка-трактирщица им
в кружки пиво льет щедрой рукою…
А столетья суровой рекою
омывают теченьем своим.

Когда в старинном Марбургском соборе
гудит орган, звук ширится, растет
и заполняет каменное чрево
средневековой храмины. И тело
послушно резонирует в ответ
вибрациям, пронзающим его,
и каждой клеткой музыку вбирает,
и растворяется в ее стихии.
Крещендо... Дышит организм органом,
душа под своды, вольная, летит.
И Землю с Небом Бах соединяет.

Лазурь, и киноварь, и охра,
Багрец и пурпур, изумруд
Тропинками средь веток мокрых
В объятья осени ведут.

Как тетивой тугого лука
Стрела отпущенная влет,
Так высью запредельной звука
Просторный небосвод влечет.

Вальсируя в лучах неярких,
Кружится золото листвы,
Щедры последние подарки
Тепла в оправе синевы.

Тем и прекрасно увяданье —
Природа круг свершает свой,
Но непоколебимо знанье:
Все возрождается весной,

Из смерти – в жизнь преображенье,
И снова прорастет зерно.
А человеку возвращенье
Не суждено... Не суждено.

Уже летит нездешний ветер,
Чтоб унести за окоем,
К холодным, темным водам Леты
Все то, чем дышим и живем.

Но здесь, в гармонии осенней,
Живет надежда: смерти нет,
Коль с нами дорогие тени
И душ ушедших ясный свет.

Как иззябла душа на ветру
неуемного мора и боли,
продувном и проклятом юру
вековечной российской юдоли.
Что б не жить, что бы счастья не знать
людям этой страны неоглядной?
Но от века рыдает здесь мать,
и неладно. Неладно. Неладно.
И просветы надежд и небес
так же быстро теряются в тучах.
Ждешь от нового года чудес,
но и он прожитого не лучше.

Тихо имя твое прошепчу —
и подхватит, охватит поток,
Память долгой любви, свежесть чувств.
И пронзит электрический ток.
Рядом, рядом дыханье твое,
Этот свитер твой запах хранит…
Из далеких, нездешних краев
С ветром весть от тебя прилетит.
Бестелесное это письмо
Я всем сердцем приму и пойму,
Лишь спрошу: «Как покинуть ты мог?» —
В опустевшем тоскливо дому.
Но ты знаешь: я сильной была,
Буду сильной, поверь мне, и впредь,
Коль сломить меня не смогла
Даже смерть твоя.
Даже смерть.
И пока сердца стук не затих,
Буду жить и любить за двоих.

В других измереньях и весях,
в пространствах неведомых сфер,
где времени нет — есть лишь место,
куда совершился трансфер,
мы встретимся в новых обличьях
в бесстрастной и гулкой тиши.
А как распознаем мы птичий
язык незнакомый души?
Как души друг друга узнаем?
Бестрепетно мимо пройдем,
иль своды журчащего рая
напомнят нам теплый наш дом?
Мы звездами станем и светом,
холодным, летучим огнем,
звенящей строкою поэта —
и в ней никогда не умрем.

Гиацинты цветут на окне,
Обманув календарь и природу.
За стеклом тихо падает снег,
Дверь распахнута нового года.
В январе этот майский цветок
Мне надежды привет посылает:
Вот пробьется весна, как росток,
И душа снова к жизни оттает.

Плывет мелодия над городом,
Купая ноты в звонком воздухе,
Плывет над грохотом и топотом
Сквозь дымку сизую, морозную.
Скользит в дворы и закоулочки,
Кружит над быстрыми прохожими.
А я иду шажком прогулочным,
Где чистый снег непотревоженный.
И радость ручейком таинственным
Мне прямо в душу проливается,
Как будто вот он, мой единственный,
Идет навстречу, улыбается.
Какие там играют лабухи,
В каких небесных эмпиреях?
Да с ними просто сладу нет! —
Но люди смотрят чуть добрее,
Их лица светом озаряются,
Стряхнув с себя оковы холода,
Когда средь бед и неурядицы
Звучит мелодия так молодо.

Наших душ единая мелодия
Слышится мне в каждом божьем дне.
Тихая, но ясная просодия
Мне звучит и в яви, и во сне.

В зимнем дне, в жемчужно-вьюжной замяти
Все звенит нездешняя струна.
Этой музыкой, любви живою памятью,
До краев душа моя полна.
Волшебства предчувствие не спутаю:
В Рождество, лишь солнышко встает,
Чудится в моей постели утренней
Теплое дыхание твое.

Весельем, и шумом, и блеском
Январь налетит, как всегда.
Но вот из дали Вифлеемской
Сверкнет, разгораясь, звезда.

Покоем, надеждой и лаской
Осветит и дом, и очаг,
Одарит любовью и сказкой
Всех сущих в бессветных ночах.

И все, что так сердце томило,
Пустою спадет скорлупой
В сияньи немеркнущей силы
Звезды Рождества над тобой.

...И шли Каспар и Бальтазар
И с ними Мельхиор,
Им свет Звезды путь указал,
По гребням древних гор.
Пуржило. Холод цепенил,
И ветер тропы заносил.
За ними вслед — пастуший люд,
Верблюды да ослы,
И овцы блеют. Все бредут,
Дары везут волхвы.
Тысячеустая молва
Твердит неясные слова,
Еще не постигая суть.
«Эй, объясните кто-нибудь!»
 А песок под ногами скрипит:
 «Торопись! Торопись! Торопись!»
И непреклонная Звезда
Им указует путь: «Туда!» —
Столб света падает отвесно
В пока неведомую местность.
И предвкушенье чуда
Рождается подспудно.
Невидимы, и там, и тут
Меж ними ангелы идут,
И направляют, и ведут
На Вифлеем. Скала в пустыне,
А в ней в промозглой снежной стыни
Укромный светится вертеп.
Сквозило в ясли. В тесноте,
С жующим осликом, волом,
Делящимся своим теплом,
Лежал младенец, беззащитен,
Дрожащие сиянья нити
Над ним мерцали, золотые,
И отсвет их — в глазах Марии.
Была еще в ее очах
Грядущей горечи печаль,
И счастье, и любовь, и мука,
Страданья сына и разлука.
Был первый день — День Рождества.
Начало с белого листа
Новой истории и эры,
Летосчисления и веры...
И каждый был свидетель, зритель,
Что в этот мир пришел Спаситель.

...А в сущности, жизнь — белый шум:
Сплетенье и сгусток мелодий
И смена глубин — мелководий,
Судьбы налетевший самум,
Несущийся поезд в метро —
Колесная дробь: мрак, свет, темень,
И жизни людей и растений,
И счастье, и зло, и добро...
В бесплодной пустыне ищи
Призванья и мудрости семя,
Пока неподкупное время
Скупые заносит ключи.
Сумеешь не вдруг отличить
Живое от смертного тлена,
Понять, что не важно — что ценно,
С чем только и можно прожить.
Возможно, однажды найдешь
Свое — не затертое — Слово,
Как в поле находят подкову
На счастье.
Но разве поймешь?..