"Поэтоград" № 04 (388), 2021.

Алексей Глуховский — поэт. Родился в 1955 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Работал на радио. С 2001 года живет в Баден-Бадене (Германия). Стихи пишет с юности, много лет занимался художественным переводом с немецкого, французского, сербского языков. Поэтические переводы печатались в сборниках издательства «Художественная литература», в «Литературной газете» и др. Автор сборника стихотворных переводов «Слова» (Москва 2013), а также поэтических книг «Лирика» (Нью-Йорк, 2015), «Вид из окна» (Москва, 2017), «Знаки времени» (Москва 2018), «Дорога домой» (Москва, 2020). Лауреат Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира»-2018» в Льеже и 6-й Международной поэтической премии «Образ» за 2018 г.

поэзия соломинка моя
спасение во время наводненья
единственный просвет среди затменья
единственная форма бытия
как будто бы держусь за поплавок
ослабшими и скользкими руками
и легкие наполнив пузырями
вдруг вынужденный делаю нырок
и знаю что подняв меня со дна
мне дашь сухую теплую одежду
а вместе с нею шаткую надежду
на осознанье завтрашнего дня
я ощущаю твой неровный пульс
когда стихотворением чревата
ты смотришь на меня так виновато
что я узнать причину не берусь
я становлюсь с тобою сам не свой
и чувствую смущенье и неловкость
и сердца обескровленную емкость
спешу наполнить заново тобой

Была зима и падал снег.
Привычно двигалась планета.
Жил на планете человек
на перекрестке тьмы и света.
Он по ночам стихи писал,
потом, сжигая их в камине,
он вновь зарок себе давал,
не возвращаться к ним отныне.
Средь ночи выходил во двор
вдохнуть густой колючий воздух,
полюбоваться на ковер,
что для него соткали звезды.
Потом, вернувшись в кабинет,
отогреваясь у камина,
писал про зиму и про снег,
что шел и шел
неутомимо.

сижу отшельником немым
на кухне точно в тесной келье
стихи пишу глотаю дым
свести пытаюсь параллели
между собой соединить
что в жизни не было и было
стихи дают мне силы жить
и тут же отнимают силы

Есть запах арбуза
у нового снега,
который хрустит у меня
на зубах.
Есть привкус тревожности
в оттиске следа,
что кем-то оставлен,
возможно, в бегах.
Есть белая мертвенность
голой березы
и зимнего солнца
горящий янтарь,
когда зарождаются
метаморфозы
в себе растворяя
осеннюю хмарь.

Я слушал в парке пианиста.
Ласкала клавиши рука.
Текла то медленно, то быстро
из-под руки его — река.

Тянулись к облакам платаны,
подставив плечи небесам.
Вдруг, уступая фортепиано,
умолкли птичьи голоса.

Забытый вальс Ференца Листа
уравновешивал покой,
а из-под пальцев пианиста
струилась музыка рекой.

Отхожу от зимы, как больной от тяжелого бреда.
Небо жадною губкой вбирает в себя синеву.
Отступает хандра и весна наступает победно.
Рад тому, что очнулся, а значит покуда живу.
Воздух, словно отмыт. Как стекло, он прозрачен
и светел.
Распаляя рассвет — словно факелом — рыжим хвостом,
юркий солнечный луч, на забор перепрыгнувший с ветки,
робкой белкой застыл перед новым изящным
прыжком.

За окном то ли дождь,
то ли снег —
словно жизнь, затянулось ненастье
за стеной то ли плач,
то ли смех,
то ли радость, а то ли несчастье.
На душе то озноб,
то покой,
то заботы,
то отдохновенье.
Все сильней недовольство собой,
все острее моменты прозренья.
Водосточная воет труба,
исполняя печальное соло.
Подарила мне Слово судьба —
мне бы справиться только со словом.

Не хватает ночи,
чтоб уснуть.
Даже самой длинной, зимней ночи.
Сжались дни
и сделались короче.
И яснее жизненная суть.
Уж пора бы важные понять,
в сущности,
совсем простые вещи.
Те, что тихо шепчет
ветер вещий,
предлагая данность мне
принять.
Раздвигает занавес
рассвет,
как в театре, медленно
и чинно.
Грусть моя все чаще
беспричинна.
И необъясним ее сюжет.

Птичьей стаей в оперенье рыжем,
в воздухе,
пропитанном дождем,
осень закружилась над Парижем
в танго необузданном своем.
Отмирают годы, словно листья,
под ногами стелятся ковром.
По-французски «грустный»
будет «triste».
Мы грустим с Превером под дождем.
Наблюдаем медленную Сену
и в леса одетый Нотр-Дам.
Ливень на воде взбивает пену
и с рекой уходит в океан.
Мне поэт читает стих давнишний.
Мы стоим, задрав воротники...
Между нами дождь,
как третий лишний,
тонет в ряби пасмурной реки.

За окнами почти что рассвело.
В домах, мерцая, догорают свечи.
Откуда-то туману нанесло —
над крышами, над церковью, над речкой.
Земное притяженье — ерунда.
Любовь не подвергается расчету.
Влюбленные, покинув города,
пускаются в безумные полеты.
Бесшумно набирая высоту
над лесом, над рекою, над полями,
в своих сердцах лелеют красоту.
И чувства распускаются крылами.

Красивые женщины ходят по городу,
дразня и смущая своей пестротой.
И все до одной вызывающе молоды,
пейзаж городской украшают собой.

Они на меня — никакого внимания.
Бывало иначе. Где те времена,
когда я у них находил понимание?
И женщины тоже любили меня.

Красивые женщины ходят по улицам,
достойные, чтобы сниматься в кино.
Красивые женщины с кем-то целуются,
за кем-то уходят, увы, не за мной.

Все то, к чему сегодня прикасаюсь,
в чем нет души, что холодно, как лед,
и в зеркале безмолвно отражаясь,
застыло — все меня переживет.

Дверная ручка, гладкая на ощупь,
дубовый шкаф, приставленный к стене,
и раритетов высохшие мощи —
все будут жить, не помня обо мне.

В предметах закодирована вечность,
ее секрет неведом никому.
Нетленности подверженная вещность,
необъяснима сердцу и уму.

Предметы перейдут в другие руки,
почувствуют другой пытливый взгляд.
И после нас новейшие науки
бессмертия загадку объяснят.

Со временем
такая вот петрушка —
чем ближе край,
тем прошлое видней.
В часах настенных кликает кукушка,
ведя отсчет
чужих годов и дней.
По чьей-то воле сдвинутые стрелки
изменят устоявшийся уклад,
и с временем невыгодная сделка,
перенесет нас на века назад.
Из всех живых существ на этом свете
лишь человек
сознаньем наделен.
Он знает все про неизбежность смерти,
про смену
и взаимосвязь
времен.
Про то, что
к непременной катастрофе
жизнь каждого
однажды приведет.
И время нам не врач,
а сладкий морфий —
болезни не излечит,
но уймет.
А мы, как предки,
будем письменами
вести дотошно наши дневники,
чтоб сохранить,
нетленное с годами,
записанное нами
от руки.

С утра проснулся —
слава Богу!
О двух ногах, о двух
руках...
Ночная схлынула тревога
и под кровать забился
страх.
И снова радуешься звукам,
и можешь солнцу подмигнуть,
и прокричать ему:
«А ну-ка,
сыграй со мной
во что-нибудь!»
Выходишь прочь,
почти раздетый,
стоишь, как пугало,
в саду,
слепой от утреннего света,
со вкусом яблока
во рту.
И чутко слушаешь,
как птицы
высокий пробуют регистр,
и вдруг захочешь
с ними слиться,
вступая в звонкий
пересвист.
Пьешь на террасе
горький кофе,
следя за солнечным лучом,
и про себя
бормочешь строфы
стихов без смысла —
ни о чем.

Мы общаться
когда-то умели —
по делам или
по пустякам,
а теперь посылаем емейлы,
прямиком уходящие
в спам.
Мы дружили друг
с другом вживую,
выпивали, читали стихи.
Не расходуя жизнь вхолостую,
проживали
наперегонки.
Пополняли амурные
списки,
всем подряд
признаваясь в любви,
отправляли далеким
и близким
откровенные письма свои.
Мы давно уже стали другими,
точно влили чужую
в нас кровь.
Писем больше
не пишем любимым,
в эсэмэски вмещаем любовь.
Словно сделались
вдруг равнодушней,
на слова и на чувства скупей.
Успеваем чуть больше,
разрушив
что-то важное
в жизни своей.

Материалы номера № 04 (388), 2021 г.