 |
Материалы номера № 07 (391), 2021 г.
СВЕТОВАЯ ВЕРТИКАЛЬ
Заметки о поэзии Виктора Петрова
1
 Образ деревни, концентрированно данный в нескольких строках: образ, прослоенный жизненным свинцом: и — уходящий, как бесконечные элементы натуры, постепенно убывающие из реальности:
Баню растопили по-белому,
Жизнь крутнулась наоборот…
Баба сердобольная беглому
Ставила еду у ворот.
Сильно построенные стихи Виктора Петрова (Ростов-на-Дону) черпают материал в той же мере из жизни, сколь и из мечты: о вечном сиянии русской правды:
Я ветром по свету гоним,
И слышен поруганный гимн,
Как звон колокольный на дне –
Град Китеж, мой Китеж во мне!
Китеж, прекрасный, сказочный Китеж вечного, еще не воссиявшего толком русского солнца: как сладко и могущественно это представление…
Впрочем, стихи Петрова больше сумрачного колорита: сгущенных красок, сильного нажима пера.
Острые звезды Кремля
Ранили русского зверя,
И задрожала земля,
Веря Христу и не веря.
Лучше страдать на кресте,
А не поддаться расколу:
Тянется крест к высоте,
Прочее клонится долу!
Нечто потаенно-исконное, глубинное, как руда, определяющее русское бытие, сильно просвечивает сквозь стихи поэта.
Как не прискорбно, для русских характерна тяга к запредельности с неумением да и нежеланием отвлекаться на суетное: два полюса, определяющие русскую жизнь долго-долго.
Высокая метафизика — русского видения, разумеется, — прорастает сквозь стихи поэта, набирая высоту от дерзновения мысли:
Смотрите: мукою христовой
Искажены мои уста!
Я думал: слово — это слово,
А слово — это взлет креста…
Так понимается слово: ныне сведенное в основном к передаточной функции; так чувствуется слово поэтом, как и должно…
Многого из того, что должно быть — нет; многого; но стихи, идущие ввысь, по световой вертикали, добавляют гармонии к окружающему миру, и стихи Виктора Петрова как нельзя лучше доказуют это.
2
Есть метафизическая высота русской деревни: связанная и с Китежем, и с княжением, связанная тысячью отливающих золотом нитей с прошедшим, с традицией, уходящей, как натура, забываемой, почти забытой:
Твоя деревня, мать родная Княже!
И ночью белой нежится изба:
Полцарства — за тебя! — не за коня же:
Взамен бы только прядку отводить со лба.
Когда посмотришь снизу на меня ты,
Почудится — повелевает свыше взор…
Твоя изба так это княжие палаты,
А где я был и делал что — какой же вздор!
Свет пламенеющий, осенние листья, нисходящие на землю…
Философия избы, на протяжение веков ассоциирующейся с Русью — избы, более значимой, чем княжеские палаты.
Стихи Виктора Петрова заряжены силою природного слова-солнца; они вспыхивают литою вековой церковной парчой и звучат булатом: когда есть необходимость; они становятся нежнее шелка и режут правдой, ибо нельзя же ею, наждачной, пренебречь.
Страшные строки зазвучат о храме на холме: погубленном и разоренном:
Загублен храм на том холме,
Куда всходили мы с тобой.
И раны стен, и свет во тьме
Являли зло наперебой.
От капищ траурная гарь,
И не сбылась благая весть,
Но там, где осквернен алтарь,
Не зря гнездо соколье есть!
Страшные — но ведь птичье гнездо наполнено светом жизни в неменьшей степени, чем все остальное пространство, и продолжение жизни, явленное в стихе, воспринимается врачевателем упомянутых ран.
…Как своеобразно увидена рысь, точно становящая символом таинственного леса, и взгляд ее мерцающе-текучий словно отвечает немыслимым тайнам мирозданья, таящимся везде:
Я знаю, в том лесу гуляет рысь,
Большая кошка, вольное созданье.
И смотрит рыжая подолгу ввысь,
А звездное таится мирозданье.
Поэзия Петрова держится высотой: мирочувствования, входящего в стихи образным строем, высверком мысли, огнем правды, плазмою жизни, и насыщенность стиха разнообразием всего поражает, предлагая свой космос.
3
Под сенью русского размаха вызревает, дабы соком истечь, трагедия, и поэт, чья чувствительность может соперничать с сейсмографом, ощущает ее и в красках разгула, захлеста, ярой силы:
Гулеванит Гуляй-Поле –
Шашек дикий пересверк!
Батька думает о воле
И подковывает век.
Вишни кровенеют рясно,
Белый снег убит во рву.
Кто за белых? Кто за красных?
Я за зелену-траву!
Располосовано будет тело Отчизны, и многое уйдет, и пейзаж деревни сделается темным, тяжелым…
Виктор Петров удивительно чувствует русское, даже потаенное, даже как будто едва проступающее пунктиром в подспудных слоях истории.
Тут двойственно: с одной стороны — сияющий Китеж, так и не поднявщийся из-под метафизических вод, с другой — деревня, все глубже и глубже погружаемая в оные…
Полюса, определяющие русское бытие, тяжелы, и совместить их не получается — подобно тому, как тяга к подвигу в русских сильнее желания кропотливо и нужно собирать… к примеру, табуретки.
Стихи Виктора Петрова сильно стянуты волокнами метафизики: необходимость осмысления яви зажигает свет внутри оных волокон:
Сказал победитель: «Восславь…»
Я славил не сон — славил явь,
И звездному верил огню,
И мир весь держал за родню.
Тут и вселенство русское: всеединство — так сильно выраженное философом Фёдоровым, поэтом всеобщего дела…
Китеж, глубоко спрятанный в каждом из нас, прорывается замечательными лучами-строками стихов, коли речь о поэте: и Виктор Петров, сильно и ярко представляя современную поэзию, дает образы, налитые светом смысла и наполненные тою мерой глубины, что свидетельствует о глобальности поэтического дарования…
4
Бои, битвы, Армагеддон…
Неистовство шумит в поэзии Виктора Петрова, взмывает вверх, тянет знамена к неведомым полюсам:
Он схлестнулся крест-накрест с тобою
И земные отринул пути.
И, распятые общей судьбою,
Разве можете с неба сойти?
Было то, что еще не бывало,
А что было — рассыпалось в прах…
Ты руками его обвивала
И в подлунном и в прочих мирах.
Миры множатся, отражаясь один в другом; и вот уже поминается — «Мой род Аввакума Петрова»: кажется, действительность, банальность ее объема не могут удовлетворить Петрова, взбирающегося все выше и выше…
Гудения, занятое у сфер, сила, способная сокрушать крепостные стены…
Даже ноты лирики, звучащие в его стихах, своеобычны: точно изъяты из боев, столь же естественных, сколь и необходимых:
Милая, гладишь меня по щеке –
Я, как всегда, небрит навсегда.
После заблудишься ты вдалеке,
И обомрут мои поезда.
Он громоздит свою лестницу к небу — Виктор Петров; и лестница эта тем вернее, чем гуще звук, чем правдивее он связан с напластованием истории, веры правды…
5
Пышная и яркая, как ярмарка, неистовая, как стихия бунта, отдающего то Пугачём, то Стенькой, трагическая, как умирающая деревня, поэзия Виктора Петрова включает в себя многое: русское, коренное, поднимающееся ввысь, становящееся всеобщим…
Возникнет Китеж: бездной и символом, красотой и надеждой: Китеж, вечно сопровождающий русскую реальность мечты.
О, русскому сердцу многое будет родным: и боль, проходящая сквозь него, есть боль за весь мир — оскорбленных, поруганных…
Очень русское, очень из Достоевского чувство-ощущение моделируется Петровым с очевидной и жесткой четкостью и… нежностью…
Парадоксальное сочетание?
Да нет, для нашего мировосприятия вполне логичное.
И сквозь безнадежность: пепельно-предельную, казалось бы, пробиваются лучи, несущие солевую силу надежды.
Неистовство закипает-зацветает в строках Петрова: оно зацветает садом высоты, благородной пеной белейших цветов покрываясь — ибо не бывает так, чтобы раны были сплошными… Исцеление должно грянуть!
Духовное исцеление Отчизны, слишком заблудившейся в потребительских переулках.
Легенды, мелькая пестрыми полосами, оживают фрагментами в поэзии Петрова, сообщая ей новые краски, давая дополнительную силу.
Строка емкая: как хорошее хозяйство; строка мускулистая, как мужество героя.
И поэзия, предложенная Виктором Петровым, сочетая в себе множество высоких свойств, зажигается суммами подлинных стихотворных звезд.
Александр БАЛТИН
|  |
