Материалы номера № 09 (393), 2021 г.

В своей лучшей книге воспоминаний «Спасибо, сердце!» Леонид Утёсов, размышляя о литературных звездах Одессы писал:
«Я не знаю, кто виноват. Солнце? Море? Небо? Но — под этим солнцем, под этим небом, у этого моря родятся особые люди.
Может быть, виноват Пушкин? Может быть, это он оставил в Одессе "микробы" поэтического и прозаического творчества? Но обратите внимание: Юрий Олеша, Валентин Катаев, Илья Ильф, Евгений Петров, Эдуард Багрицкий, Семен Кирсанов, Исаак Бабель, Лев Славин… — это мальчишки, создавшие, как принято было тогда говорить, "одесский период" нашей литературы.
Среди них затесалась и одна девчонка — Вера Инбер».
Вот об этой одесской девчонке — поэте и писателе Вере Михайловне Инбер и хочу рассказать.
Точнее, о мало известных страницах ее творчества.
По крайней мере, об этом этапе нет никакой информации в ее собрании сочинений, нет этой информации и в, как говорится, вездесущем Google.
Я уже писал, что листая подшивку газеты «Кино» за вторую половину 1925‑го и за 1926‑й годы, нашел много материалов, написанных одесситами, ставшими к тому времени уже москвичами. Среди авторов: Вера Инбер и Семён Кирсанов, Эдуард Багрицкий и Семён Гехт, Исаак Бабель и Лев Славин.
Но первой на страницах «Кино» начала публиковаться Вера Инбер. Более того, она открыла рубрику «Когда гаснет свет». Позже в этой рубрике будут напечатаны стихи Семёна Кирсанова, Эдуарда Багрицкого. Но сама Вера Инбер начала с прозы. И причина написания ее материала подсказала название рубрики. В середине 1920‑х годов появилась идея проводить киносеансы при включенном в зале свете. Вера Михайловна выступила категорически против.
Орфографию оригинала сохраняю.

Всякое изменение быта усваивается с трудом. Когда исчезла буква ять, многие были несчастными, пока не привыкли. Теперь нам предстоит еще одно новшество. Совсем недавно мы прочли в газете, что открыт способ показывать фильмы в освещенном зале, что опыты были удачны, и что, таким образом, нам грозят ярко освещенные кино.
Подобно тому, как пропеллеру свойственно жужжать во время полета, кино должно быть темным во время сеанса. В темноте можно снять шляпу и даже туфлю, если она тесна, можно грызть яблоко, можно положить голову на плечо спутника и, наконец, можно потихоньку плакать над злоключениями героя, с тем, чтобы при свете отречься от слез.
Я представляю себе, что идеальный аэроплан будущего будет бесшумен, как стрекоза, смазанная маслом. Я представляю себе, что будущие кинематографы будут залиты светом. Но я хочу, чтобы это будущее как можно дольше не наступило.
Я знаю всё: что ученье — свет, а неученье — тьма, и что, следовательно, свет лучше тьмы. Еще говорят: чужая душа — потемки. И думают, что это очень плохо. А я, наоборот, уверена, что хорошо. И что, если бы в чужой душе внезапно зажегся свет, это было бы еще хуже, чем в кино. Кто знает, какие там неожиданности?
Есть выражение: ни зги не видно. Я понимаю, что есть случаи, когда такое положение неуместно, например, во время авто-пробега. Но в кино, во‑первых, вы сидите неподвижно и вам не грозят ухабы. Во‑вторых, там всегда есть маленькая зга, в виде синей лампочки у дверей. В Париже у билитереш заведены фонарики, как у дедективов. Этого вполне достаточно.
Лично для меня отмена темноты неприятна вот еще почему. Я решила об’единить всё, что я буду писать о кино, одним общим заглавием: «Когда гаснет свет». Мне казалось, что это удачно. Неужели теперь это будет называться: «Когда свет не гаснет?»

Вера Инбер.
Газета «Кино» № 26 (106), 15 сентября 1925 года. С. 4.
Рубрика «Когда гаснет свет»

В следующей публикации Вера Инбер уделила внимание животным, которые снимаются в кино.

В кинематографе, кроме гор, утонувших в снегу, и океана, трепещущего от бури, кроме взрослых людей в слезах и улыбках, нам показывают еще рожицы детей. Вслед за детьми идут звери.
Разница между ними та, что зверей не портят их папы и мамы, и режиссеры, а детей — наоборот.
Достаточно взглянуть на Джекки Кугана в «Сыне маэстро». Он ломает руки, он взывает к небу, он ужасен. Всему этому научили его взрослые.
Кроме этого, он растет и с каждым днем утрачивает свое очарование. Кто знает, что будет с ним дальше? Ведь, не из всякого Джекки выходит Чарли Чаплин. Но не это еще самое печальное.
Глядя на такого Джекки-образного ребенка на экране, нельзя отделаться от мысли, что ему надо учиться и что, конечно, он не хочет.
Между прочим, с Джекки Куганом так оно и есть. В прошлом году он приезжал в Париж, и парижские репортеры дознались, что он еле подписывает свое имя и не знает, сколько трижды шесть. А, ведь, ему не так уж мало лет.
Совершенно другое дело — кино-звери. Во‑первых, они растут без ущерба для зрителя. Затем, у вас нет сознания, что перед вами невежественный ребенок, из которого несомненно выйдет оболтус. Но, самое главное, они безупречно естественны.
Я не знаю, есть ли у них чувство экрана. Вероятно, они и не подозревают, что их снимают. Т.-е. нет, собаки догадываются. Очень уж они финтят иногда и хвостом, и головой. И так уши, и эдак.
Но кошки, которые так заняты собой, что ни на кого не обращают внимания, те очаровательны. Или, например, ослы.
Лучшее, что я видела в кино, это был небольшой и, очевидно, не слишком молодой осел. Это был первоклассный актер, типа Янингса.
Осел этот по ходу действия сопровождает своего хозяина и поджидает его у ворот дома. Сначала он спокоен. Он щиплет траву, он развлекается, он смотрит на небо.
Вон пролетела ласточка. Вот прошла лошадь. Удивительно глупый вид у лошади. Она похожа на выродившегося осла.
Но вот ему надоедает ждать. Тут он показывает целую гамму нетерпенья, от раздраженья через бешенство к тупому равнодушию, когда ему уже всё равно.
И вот, придя в это состояние, осел небрежно прислоняется к стене, скрестив ноги. Он ждет.
Этот жест был настолько великолепен, что весь зал разразился аплодисментами. Не каждый ребенок и не каждый взрослый могут добиться этого.
С тех пор я стала уважать ослов.

Вера Инбер.
Газета «Кино» № 28 (108), 29 сентября 1925 года. С. 4.
Рубрика «Когда гаснет свет»

Следующая публикация: то ли короткая и едкая оценка фильма, то ли короткая и едкая оценка зрителей, приходящих на киносеанс.

Из медицины известно, что человеческий организм, переболев какой-нибудь болезнью, вырабатывает на будущее противоядие, — иначе говоря, иммунитет.
Мы все в свое время болели эстетизмом, мы с замиранием сердца читали Оскара Уайльда, упиваясь приключениями души, отделенной от тела ножом молодой колдуньи.
Но, ведь, есть молодые сердца, которые, к счастью, ничего этого не знают.
Так зачем же им прививать не вполне еще выдохшийся яд, который может не подействовать, а может и подействовать.
Я подразумеваю «Саломею» с Назимовой.
Воскресенье. Кино у Никитских ворот полно. В фойе ничего не играют, и потому ожиданье сгущено, как молоко в банке. Вот, вот.

За окном осень, осенние звезды, крепкие и хрусткие, как яблоки.
Комсомолочки в красных платочках, на щеке прядь, гуляют очень чинно, но видно, что им все смешно.
Их спутники, черные, еще не отгорели после Крыма, ступают рядом, как взрослые, только скулы движутся: очень уж интересно жить.
Наконец, всех впускают. Оркестр играет нечто неопределенное, но явно эротическое.
На экране появляется надпись: «Какой странный вид у луны сегодня».
После чего оформляется сама луна с очертаниями черепа.
Женственные юноши в гиацинтовых локонах, темница Иоканаана, похожая на вход в недорогие меблированные комнаты, негритята дошкольного возраста, ужасная Иродиада, непричесанная после мытья головы, и еще всякое, разное.
И на фоне всего этого — Саломея-Назимова, иудейская энженю-кокетт, полуголая, последовательно в двух париках, извивающаяся, как глист, перед пророком.
И надпись:
—-«Твои волосы черны, как ночи, неосвещенные луной».
—-А-ах, — проносится вздох с той стороны, где сидят платочки и куртки.
И я ясно представляю себе, как некий юноша в куртке, отравленный цитатами из Уайльда, говорит красному платочку:
—-Волосы твои черны, как ночи, неосвещенные луной.
Как это, все-таки, ужасно.

Вера Инбер.
Газета «Кино» № 29 (109), 6 октября 1925 года. С. 2
Рубрика «Когда гаснет свет»

Через неделю Вера Инбер переходит на гастрономическую тему. Правда, понял я это, только начав читать нижеследующую колонку. Потому что название статьи настраивало на этнографическую тему, опять-таки — специфика орфографии того периода.

Эскимосом называют в Париже лакомство, которое продают преимущественно в кино. Оно стоит франк и состоит из куска замороженных сливок в шоколадном чехле.
Все это сидит на деревянной палочке и почему-то не тает. Вы можете есть его, не пачкая рук, и это так вкусно, что невозможно оторваться.
В маленьком и очень дорогом кино на Елисейских полях, тесном и мягком, как муфта, шла картина «Проходящие тени», с участием Мозжухина и Лисенко.
Лисенко, как говорят, с эмалированным лицом, утопала в одеждах почти непостижимых, как теория относительности.
На ней были бархат, кружева, мех и голое тело в таком сочетании, что по женщинам в зале проходила волна, — уж на что они привычны.
Мозжухин демонстрировал слезу, тающую в злобной улыбке, как жемчужина в уксусе, мускулы и купальный халат нечеловеческой красоты.
Была там еще одна актриса, француженка, не помню ее имени. Она кормила кроликов, воспитывала престарелого отца и любила Мозжухина.
По штату ей полагались локоны, передник с карманом и старая преданная прислуга.
За нами сидели русские. Приятно услышать на чужой стороне родной язык.
—-Гога, — сказал жемчужный женский голосок, — вот это картина! И потом, подумай, как приятно, что это наши, русские. Пусть французы видят, как мы умеем носить фрак и сорти-де-баль. Но зато, что ставят «там»! Говорят, что из лохмотьев не выходят. Мне писала Тата, что в Москве никто не ходит на русские картины. Гога, позови эту женщину и купи мне эскимос.
—-Ты испачкаешь перчатки, — мрачно ответил Гога. — Воздержись лучше.
Но я слышала, что эскимос все-таки там купили.
Должна признаться, что картина и мне нравилась. Все было так трогательно и нарядно. Ее было так же приятно смотреть, как эскимос приятно было есть.
—-Гога, — сказал женский голос за мной, — ох, как меня вдруг стошнило.
Вкусно, вкусно, а потом вдруг сразу…
И, странное дело, глядя на картину, я почувствовала, что со мной произошло то же самое.

Вера Инбер.
Газета «Кино» № 30 (110), 13 октября 1925 года. С. 2.
Рубрика «Когда гаснет свет»

После этого в рубрике начинают публиковаться земляки Веры Михайловны — Семён Кирсанов и Эдуард Багрицкий.
Свои кино-впечатления они оформляют в стихах.
Может быть, поэтому через два месяца Вера Инбер еще раз вернулась к придуманной ею же колонке, но уже в стихотворной форме.

Вера Инбер.
Газета «Кино» № 39 (119), 15 декабря 1925 года. С. 4.
Рубрика «Когда гаснет свет»

Ни одна из публикаций В. М.-Инбер не была включена в ее Собрание сочинений в 4 томах. — М.: Художественная литература, 1966–535 с. 35000 экз.
К сожалению, в собрание сочинений не был включен и самый известный и популярный текст Веры Инбер — текст песни «Девушка из Нагасаки».
А сегодня ее поют в различных телешоу, выпускают клипы на эту песню, а имя автора даже не вспоминают…