|
Материалы номера № 09 (393), 2021 г.
ПОЭТИЧЕСКАЯ МОЗАИКА ШЕСТОГО НОМЕРА «ДЕТЕЙ РА» ЗА 2021 ГОД * * *
Резкая рефлексия: туго сжимается — моллюском подводных глубин пульсируя — мысль:
Кто-то танком к намеченной цели настойчиво прет, О партнере раздавленном думая, как об уже. Что-то нет у меня никакого движенья вперед, И движенье назад начинается как бы уже. Я от всех благодетелей спряталась в горе и пью Не вино, а с миндальным пирожным в прикуску чаек, И, в стихах прицепляя сурепку и репку к репью, Все мечтаю в поэзии сделать китайский скачок.
Поэтическая свобода дыхания Нины Красновой чудесна: и чаек, данный вместо ожидаемого вина (или чего покрепче), диссонирует с нравами поэтического мира, как диссонирует манера Красновой с любым мейнстримом — настолько она своя. Распустятся — словно естественные цветы — портреты Бальмонта, Цветаевой… Других… И особая — даже и цветово: напряженно-красно-оранжево‑желтая перекличка Красновой с Цветаевой вспыхивает далёким горизонтом, постигнув который, можно писать и петицию Богу:
Я напишу Всевышнему петицию О том, что быть хочу свободной птицею, Не подчиняться никаким начальникам, Начальникам — печалей накачальникам. Москвичка из Рязани я — рязанка, Певучая такая, как зарянка.
Самородно-самовито-русское слово, сытно пахнущее хлебом — духовного свойства — это поэзия Нины Красновой…
* * *
«Время слова»… Ведь всегда его время: ибо если не прозвучит, все останется в тени, может быть, и механизмы жизни остановятся. Поэзия Яна Бруштейна яркая мыслью — и тонкостью ощущений: каковые, пропущенный через фильтры дара, предстают волшебными фонариками строк и строф:
Усталый и немой, я выйду из себя. К чему мне этот мой давно отживший остов. Найду и дом, и сад, ничей безлюдный остров… Но позовет назад твой взгляд, моя судьба! В привычные места, в пространство наших дней, От юности до ста… запретно это слово. Ни часа не отдам — и года нет пустого! Мы знали, что не нам в пути менять коней.
Ритм уверен: и усталость здесь — как соль опыта — высокой белизны и крепости. Муза Бруштейна сильна культурологическими ассоциациями, столь же славными, сколь и рассчитанными на широкий спектр толкований:
Не лодка Харона, а парусник белый Подхватит меня и — в иные пределы, Пространства, миры, где не будет игры, Где выйдет огонь из далекой горы…
Осень мелькнет, отливая шаровым византийством сути, зима рассыплется соболиною песней… Красиво. Гармония, источаемая стихами Яна Бруштейна, должна благодатно впитываться пространством.
* * *
В сущности, взрослые — не более, чем выросшие дети… И часто — дети растерянные, заложники обстоятельств…
После пандемимических грозных страстей мы как группа украденных кем-то детей, чудом спасшихся от судьбы, веселились и прыгали: «Эх, твою мать! Нас не будут, похоже, пока что карать! Уберите на время гробы!» А потом начались грибы.
Стихи Даны Курской трагичны: причём тут не излом, оттеняющий счастье жизни, радость бытования в недрах юлы юдоли, но — понимание именно трагической подоплеки бытия: с краткостью мчащегося для всех поезда, с неизвестностью конечной точки прибытия… Что за ней? Какие пейзажи? Пейзажи Даны Курской связаны и с контекстом внешнего мира, и с текстом души: души поэта, вбирающей суммы предложенного, чтобы, добавляя гармонии и борясь с чрезмерной материальностью мира, излиться поэтическими ливнями…
Все переулки, гаражные тупики, сломанные качели на гнутых ножках, выпитые стаканчики, личные дневники с «Сектором» и Шакирою на обложках. Все эти «алгебру дашь списать?», все эти мамины «в девять дома как штык», — все это будет громко под ним орать, все это будет биться под ним впритык.
И пусть гармония оказывается союзной с грустью — все равно световое начало сильнее…
* * *
Густа образностью: не игровой, а словно взятой из закромов изученной яви, снятой с полок уникального экзистенциального опыта, поэзия Антона Крылова:
Тучи за городом. В городе лучше — ясно, безоблачно. Пух с тополей клочьями пены ложится на лужи с теплой водой, загустевшей как клей. Полупросохшие лужи. Ограда старого сада по прозвищу сквер. Скверна невысохших луж. Из засады хор воробьев начинает концерт.
Клей вязок, отчасти вязок и пейзаж, своей элегичностью вызывающий букеты ассоциаций. Просачивается психологизм, меняя строки, делая их в той же мере прихотливыми, в какой они изображают сложные перевивы психики:
Все случившееся в тот вечер отпечаталось в ней навечно: и вино божоле, и свечи, и витые фигуры речи…
Поэзия Антона Крылова современна: и сколь бы ни наполняли сны строки, реальность очевиднее…
* * *
Ажурные, фигурные, тонкие тексты Эвелины Щац и визуально смотрятся красиво:
сквозь скважины сквозь стекол иверень как птица билось солнце в дом-хоровод двух башен без дверей: отставшие от Замка и ожидающие одиноко людей из времени другого внезапно перекошенной шестиугольной улыбкой окон что в негашеной извести цветет пока ослабевает и вянет память
Поток сознания? Или поток реальности? Но — это встречные потоки, и, пересекаясь причудливо, дают они различные варианты толкования действительности, всегда сложной, будь московская, будь… «Московский текст»… Название подборки стягивает кольцами бульваров шаровое содержание: чтобы не разлетелось… Что может быть красивее бульварного кольца? Тут и решетчатая ограда, и дома настраивают на лад спокойствия, несуетности, лад — противоречащий обычным ритмам сегодняшней жизни.
Во глубине сибирских руд забыта память декабристов… Здесь хаос городской обратным космосом бульварным обращался И воздух мглистый меж деревьев ручейком как в храмовом пространстве уплотнялся Дворянским балом колонны и стволы мелькали парами в торжественной ночи
Гоголевский бульвар сменит другой, принимая эстафету; строка меняет строку, собирая целостные картины. По кругу движутся миры, мелькает Моссельпром Маяковского… И загорается интересный вариант современной поэзии, предлагаемый Эвелиной Щац.
* * *
Голос как вибрирующий нерв, но и — голос спокойствия, опыта. Дара. Голос Людмилы Щипахиной узнается всегда: будь то стихи, пульсирующие гражданскими ритмами, или лирически надутые паруса.
Клонит возраст к мудрому покою. Но по сердцу хлещут беды мира… Разве жизнь чего-нибудь да стоит — Без надежд, без цели, без кумира?
Точность определений отдает математическими формулами: и гармония математики вспоминается, когда читаешь или перечитываешь сквозные, но столь точно выверенные стихи Щипахиной. Они пылают яркостью осеннего сада:
Не тяготясь нагрузкою, Сквозь зыбкий свет и мрак, Идею ищем русскую, Национальный знак. Не за поклон и премию Не за иную мзду… Идея — стерлась временем. В огне, в смертях, в бреду.
В этих стихих неустанно и неуспокоенно бьётся мысль. Сочетание многих качеств — сумма сумм — организует поэзию, и когда качества эти отливают метафизическим золотом, то слышится высокая нота, которую предлагает миру Людмила Щипахина.
* * *
Интеллектуальный рисунок стихов Ефима Бершина прихотлив: восточный орнамент, плавное движение строк, вдруг прерываемое резкими стрелами современности; и образный строй — медово‑виолончельный — раскрывается книгой, чьи письмена оправданно усложнены:
Виолончель, читающая книгу под звуки нескончаемых дождей, дрожала и была подобна крику, живущему отдельно от людей. Влюбленный бюст, стоящий истуканом, пенсионер, жующий чебурек, пустой башмак, оплаканный фонтаном, и постовой, живущий в кобуре…
Мелькнет рожица абсурда (так у Диккенса бывает из смога высунется нечто: мол, вы поверили?)… И — тем не менее — приходится верить, поскольку то, что нам предложено изучить опытом, болью, ошибками, грустью, радугой радости, принято именовать жизнью. Она густо налита в алхимические сосуды Ефима Бершина. Жидкости жизни смешиваются, играя оттенками, предлагая разные интеллектуальные узоры, которые так интересно распутывать…
* * *
Не наглядеться на жизнь — такую большую, которую и не определишь никак… Поэтические определения, возможно, вернее научных?
Хотелось бы на сосны наглядеться, на этот двор у мира на краю, где сохнет на веревке полотенце, на эту жизнь — мою и не мою.
Представляется, что стихи Кати Капович — это стихи счастливого человека, без всяких игр, на пределе открытости, с хорошим, точно каждая грань прорисована, мастерством. А что жизнь и своя и нет — может убедиться каждый, внимательно изучая историю собственной, повороты которой будут часто и очевидно связаны с иною волей, не твоей. Возникающая рефлексия туго стягивает строчки, заставляя их пульсировать кроваво‑красным цветом:
Откуда я взяла пророчество, что мне достался светлый дар, что миру нужно мое творчество и мой лирический словарь? Не жалкие оценки в табели по поведенью и труду, но Богу в уши я направила высоку речь не по листу.
Разочарование? Возможно, но — обрамленное поэтически, оно проигрывает высокой энергии и эстетике стиха…
* * *
…Свой миф — совмещающий и античные, и славянские отголоски — распускается, выкругляется, выступает из тумана:
Восемь, а не девять. Он восемь голов высунул, а одну еще, выскочившую из воды поспешно, вслед за другими, отсек, травинкой перерубая путь злу. Огоньком осветил журчащее поле, Нагнулся, ценное взял себе.
Поэт ли творит сей миф, или он прорастает сквозь нежное сердце поэта? Нежное сердце, сильный мозг, удерживающий массу тончайших ассоциаций, выбирающий наивернейшие, чтобы стих был крепок, не распался на онтологическом ветру… У Веры Сажиной своеобразие голоса связано с тонкостью обработки поэтической ткани: она вспыхивает на солнце духа то бытовой деталью, то необыкновенностью масляной живописи, то мифологизированным строем обыденной лестницы:
Мои темные, мои девы Вы в красных платьях ходили Вы знаете эту квартиру очень хорошо Вы в красных платьях ходили Вы бусы носили красивые Как кораллы Вы их роняли и собирали снова. Вы сосчитали камни Всех милых сердцу людей
Прорастание в запредельное. Или — путешествие в оное: чтобы, взяв оттуда наилучшего материала, представить реальности свои ни на кого не похожие стихи…
Александр БАЛТИН
| |