Материалы номера № 11 (395), 2021 г.

Полная июньская луна,
Бледной ночи свет голубоватый.
Я перебираю дни и даты
В одиноком сумраке без сна.

Все, что было суждено, сбылось,
Все потоки докатились к устью,
В Слово воплотились мысль и чувство,
Сердце с сердцем избранным слилось,

Как река с рекой и ветер с ветром.
Одолев препятствий километры,
Испытанья, перевал веков,
Шли на свет бессонных маяков.

И Любовь, как ангел за плечом,
И сейчас стоит и сохраняет —
Милый мой меня оберегает
И при солнце, и в безмолвии ночном.

В вышине далекая звезда —
Огоньком его любимой папиросы,
Искрами дробясь в алмазах росных,
Смотрит прямо в душу, не мигая…
Облака жасмина наплывают.
Сигарета моя тлеет, догорая…
И не молкнет соловьиная страда.

Каждый жизни день благодарю,
Словно он последний и прощальный,
Воплотивший смысл изначальный,
И судьбу за беды не корю.

За окном январь. Мороз.
В комнате тепло и чисто...
На карнизе, как мониста,
Искрится сосулек гроздь.

И на тонких остриях,
словно на клинках кинжалов,
жизнь играет в хрусталях
и сорваться угрожает.

Все до точки бытия
Сузилось. Тоска сдавила.
Внешний мир отгородила
От себя душа моя.

Заметает метель мою жизнь,
Засыпает последние тропы,
То пророчит, свистит и пуржит,
То едва различим ее ропот.

Золотых чьих-то окон привет
В темноте, в танце снежной поземки.
И мерещится твой силуэт,
Хруст шагов накрахмалено-звонкий.

Не кружи ты, метель, не морочь
Вороватой и хитрой цыганкой.
Я устала, невмочь мне, невмочь
За фантомом бежать, за обманкой.

...Он уходит все дальше, во мрак,
В злую замять, в седое горнило.
Оглянись! Ну подай же хоть знак,
Я с тобою не договорила...

Белизна. Целина. Ни души.
Только, вихрясь, куражится вьюга...
Тише, сердце, аллюр приглуши,
Не сорвись окончательно с круга.

И как я не сошла с ума?
И как я выдержала это —
дни без надежды и просвета?
И ноши тяжкая сума
Меня давила и сгибала,
И хватит сил ли — я не знала.
И было ощущенье краха…
И волны горя, воды мрака,
что поднимались все черней,
объяли до души моей.
Был час глухой, час полнолунья,
и в бездну призрачный полет…
А за стеной одна певунья
все рассыпала бисер нот…
И этот голосок негромкий
неведомой мне незнакомки,
словно весенний первоцвет,
и в тучах робкий, слабый свет,
мне стал соломинкою тонкой,
тропинкой солнечной и звонкой,
хрустальной флейтой ручейка —
и в жизнь позвал из тупика.

Твой голос нежно среди ночи
Разбудит, бережно обнимет,
Как только ты умел: «Инночек...» –
Мое вышептывая имя.
Звучание из ниоткуда,
Из памяти кровоточащей…
Я больше никогда не буду
С тобою на земле встречаться.
И мне не суждено прижаться
К тебе, быть слабой, беззащитной...
Увидимся, быть может статься,
Когда мой будет век сосчитан.
Пока же, по ночам тревожа,
Струится речь твоя живая,
Волной тепла бежит по коже,
Любовью сон мой согревая.

Как ночь нежна! (Ты помнишь тот роман^*,
который в юности читали с упоеньем?)
Волшебно извиваются растенья
под лунным светом, реют светляки,
и южный свод разверзся звездной бездной…
Воспоминанья так ли бесполезны?
Они — мое лекарство от тоски.
Летит, звучит чарующее скерцо…
Промытый кровью собственного сердца,
бесценный опыт жизни и любви
в бездонной глуби памяти лови!
И слышишь музыку морской волны и ноты
парящие гортанных чаек, и длинноты
повисших пауз, непроизнесенных фраз…
В лиловый, запредельно поздний час
впряглись лады диезов и бемолей,
границы стерлись между волей и неволей.
Как ночь нежна от нежности магнолий,
от нашей нежности в брильянтах звездной соли —
на долгий путь тут хватит про запас!
И мирозданье обнимает нас.

Ты звал: «А пойдем-ка, покурим-ка!» –
И я прибегала на кухоньку.
Болтали, молчали, курили,
О чем только не говорили!
И чайник кипел неустанно,
Беседа текла непрестанно,
И вился дымок сигареты,
Плыл вечер, покоем согретый.
Всего в пять квадратов пространство!
С завидным всегда постоянством
В нем нить разговора петляла,
Стежок за стежком вышивала:
Событья, дела и дилеммы,
Проблем непростых теоремы —
И так обо всем понемножку.
И сфинксом таращилась кошка.
Мы рядом. Тепло и уютно.
За стенами мир бесприютный,
Беспомощный, нежный — и грозный,
Уснул в забытье коматозном.
А мы в нашей скромной хрущевке,
Двадцатого века обломки,
Смеялись — мальчишка с девчонкой.
И было под месяцем тонким
Нас двое на шаре покатом.
...И чай исходил ароматом...

Никак не уймется зима,
Хотя уже март на исходе.
И сходишь невольно с ума,
Что нет изменений в природе,
Что грязным оскалом снегов
Еще костенеют бульвары,
Ведь несколько только шагов —
Апрель воцарится по праву.
Но дышит все ярче, светлей
Нечастое солнце в окошко,
И хоть налетает метель,
Но будто уже понарошку,
Но все театральней — а зря! —
Лютует, бушует, пугает.
Наш дворник, ее матеря,
Спросонья снежок разгребает.
И чаще поутру слышны
Взъерошено-робкие птицы,
Но скоро им в помощь должны
Собратья сюда возвратиться.
И травы коснутся стопы,
Ручьи запоют, залопочут,
Цыплятами из скорлупы
Проклюнутся листья из почек.

Персидская сирень
Вплывает в майский день —
Дурманная, пушистая, манящая.
И запахом кружит,
Кистями ворожит,
Тону, в лиловом облаке пропащая.
И клейкая листва,
И неба синева
Наполнены любовной околесицей.
И красками слепит,
И звуками пьянит,
И птицы голосят — мои наперсницы.
Томленье, нежность, страсть
И царственная стать —
Все в колдовской сирени воплощается.
Художник и поэт,
Бродяга и эстет
Под властью ее магии и таинства.
В сиреневом танго
Воздушно и легко
Парящих лепестков благоухание.
Из юных, ярких снов
Бушующей весной
Ее цветы — любовное послание.

Тополиные метели
закружили, налетели
И пуховые постели
Расстелили на земле,
Как во вьюжном феврале.
И симфонией прозрачной
На хрущоб пейзаж невзрачный,
Строй палаток и ларьков
Опускается покров.
И в скрипичном, и в басовом,
Проникая сквозь засовы,
Окна, двери и замки,
Нот пушинки потекли.
Не поймем и не заметим —
Мы на том иль этом свете?
Бог на белый карнавал
Сонмы ангелов созвал.

Июнь. Жара.
И Киев раскаленный,
спасающийся в кипени зеленой,
и с голубой аортою Днепра,
пересеченной легкими мостами.
Моторок лет с бурунными хвостами,
над ними чайки суетливые галдят.
И подвенечный праздничен наряд
Андреевской, летящей над Подолом
и над булгаковским уютным, скромным   домом.
Со мною камни здесь о прошлом говорят.
А в Лавре и Софии зазвонят —
и звон колоколов, сплетаясь вместе,
отдастся эхом в улочках предместий.
И слушает Владимир звук летучий,
вздымая крест святой над древней кручей.
Округла и певуча, льется речь.
Здесь Замок Ричарда под шлемом островерхим,
где ласточки порхают под застрехой,
и улицы, и града рыцарь верный.
И, расставляя памятные вехи,
сквозь гул столетий  жизнь и время будут течь...

Июль бушует в праздничном наряде
На косогорах, в рощах и  лугах.
И в окна плещутся малиновые пряди,
В закатных разгораются кострах.
Под близящейся тучей грозовою
Брожу под Киевом в лавандовых полях.
Она полнеба охватила в струях зноя,
И  радуга огромною дугою,
Как в бездну мост, на дальних выросла холмах.
Приволье и простор необозримый,
Долины, взгорья, изумрудные луга,
И волны золотые ржи в низине,
И птичьих стай галдеж и балаган.
В сиренево-лиловых перекатах
И свежестью, и горечью пьянит.
И грома надвигаются раскаты,
Пронзительная молния слепит.
Бегом, бегом, по мостику, по тропкам,
Через цикорий, пижму, лопухи
На холм, с холма... Но хлынули потоки,
И не видать и в двух шагах ни зги.
Как будто полк небесных великанов
Цистерны вод перевернул на нас,
Дурачась и урча в угаре пьяном,
На землю ухнул годовой запас.
Где ты, мой Ной? Ковчег твой на колесах
Мчит из библейского потопа нас спасти.
Сквозь ливня вой, шальной, многоголосый,
Пугающих небес метаморфозы
И молний расцветающие лозы –
Давай же, ангел мой русоволосый,
Под вспышки магния прокладывай пути.

В пустыне Негев воздух густ, как мед,
бредут неторопливые верблюды,
и неба полированное блюдо
льет раскаленный жар с расплавленных высот.
Под этим небом так малы и все святыни,
и бедуины, их жилища, и верблюды –
ничтожна суета земного люда
под беспредельностью опаловой пустыни.
Пустыня неба над пустынею земной.
Дыханье Вечности здесь рядом, за спиной.
Узлы истории, начала всех начал.
И чудится, Всевидящее око
следит пристрастно за юдолью одинокой –
тут самый близкий к Господу причал.
Пейзаж тысячелетий, гул легенд,
песок и камень, лунные ландшафты –
так виделась пустыня астронавтам,
лежит перед тобой Луна с их кинолент.
И русла высохшие рек, как лабиринт,
что завести в тупик всех норовит.