 |
Материалы номера № 2 (422), 2024 г.
Николь ВОСКРЕСНАЯ
 Николь Воскресная (Анастасия Николенко) — поэтесса. Родилась 10 апреля 1990 года. Кандидат политических наук, доцент кафедры международных отношений и права Владивостокского государственного университета. Живет во Владивостоке. Произведения публиковались в коллективных сборниках, журналах, литературных альманахах «Сокровенные души» (Москва), «Алые паруса» (Владивосток), «Сихотэ-Алинь» (Владивосток), «Отражение» (Санкт-Петербург), «Магнолия» (Санкт-Петербург), «Вакуум» (Владивосток), «Форма слова» (Кострома), «Российская литература» (Москва), «Российский колокол» (Москва), «Фаворит» (Липецк), «Литературный нерест» (Владивосток), «Автограф на краю земли» (Владивосток), «Истоки» (Нижний Ингаш), «Сибирский Парнас» (Новосибирск), «Кольчугинская осень» (Ленинск-Кузнецкий), «Образ» (Кемерово), «Чаша круговая» (Екатеринбург), «Литературный оверлок» (Москва), Традиции&Авангард (Екатеринбург). Книги: «Акварели» (2011, Владивосток), «Гранат» 2014 г. (издательство Niding.publ.UnLTd). «Никтофобия» (2016, Саратов). «Дагерротип» (2020, Таганрог). Победитель литературного конкурса Петроглиф, номинация Поэзия, 2022. Победитель Международного поэтического конкурса Фестиваля БОАО в номинации «Новый молодой талант года», 2023.
НИЧЕГО ЛИШНЕГО
* * *
Под этот новый год
я встретила кристальное, святое одиночество,
искрящийся, рыдающий сочельник,
как глупое газетное пророчество,
плывущий в городе последний понедельник.
Так жутковато это дежавю,
что только подчеркнет любой абсурд,
и сокращая свое имя до двух букв,
железною перчаткою зимы себе я подчиню,
как манию, всю магию — радиоэфир.
Материя — экспансия живого,
и запах бездны, словно эликсир,
войдет в тебя, сквозь это засветившееся слово.
* * *
Слова летят, попадают в цели и не возвращаются,
вина — это только плеть,
не видится, но ощущается,
и дольше других не сгорать, но гореть.
Как тот, человек без деталей,
никем не любимое тело,
из сотен других не востребованных тел,
не знающий пуль и стрел,
которые все же летели, но не долетали.
Дитя чьего-то вечного отца,
физическое наличие его Величия,
который не прячет в толпе неузнанного лица,
в котором и ты не найдешь отличия.
* * *
Заговоренная боль:
обитающее здесь существо,
прячь от света отвратительное естество,
как чужак, боящийся солнца, морская соль,
то единственное, что ты теперь пьешь,
очертанием черепов на моле стакана,
как покрывшая тебя ложь,
уронить будто куколку, тело в скалы.
Так отвергнутого освободить,
хоронить свою черную, словно смолу, влюбленность,
падший учится снова ходить,
не угадывать определенность.
* * *
Ведьма это — ветки,
это — костер,
это секреты и метки,
нож, что остер.
Заговоренная спичка тонет в огне,
быстро летит в окно.
Примирение с реальностью в голове:
насквозь фальшивый, пустой договор.
Исполняя свои желания,
тонуть мухой в янтаре, в меду,
вложить всю страсть в одно заклинание,
верить только пламенеющей щеке
и слову «люблю».
* * *
Два блуждающих огонька,
цвет моря темно-серый.
Словно кто-то курит этот туман:
нежная удавка, так гаснет фонарь, самый первый.
Мир поблек, разве есть такое слово?
Весной самые голодные крабы,
ходить вокруг твоего пустого дома —
тактика медленных касаний, уловки слабых.
Странно узнавать себя, в нем,
отражение, у отражения, все, наоборот.
Перечеркни маску крестом,
я чудовище, ты тоже, плещет причал, догорает порт.
* * *
Приметами невозвратности,
цвет траура так не идет любви.
Сокровище боли, чувство опасности,
горит как вощеный фитиль.
Трещит радар-голова,
и светится дальний маяк.
Хрупкое, старое здание дар,
где ритм и не так и не в такт.
Безумие смоет вину, точно кровь,
немое кино о мертвецах,
но свет заскользит разутюженным рукавом,
качая чудовищ на этих руках.
ПОКАЛЕЧЕННАЯ ПЕСНЯ
Падаль — это тоже добыча, покорение ничего.
Ничего лишнего в этом обычае
— пронести воды полное решето
из заброшенного колодца двора,
изрешеченого дождем.
Надеть маску, выходя из себя, личность автора
задевая плечом.
Кровенапорная станция сердца и левая рука колдуна,
изреченое живым трупом осени
изобличение чудесного соглядатая.
Сумерки оттенка купоросного
на болезненно запавших ключицах веток,
а птицы — как скрипичные ключи...
Открывать легко сопротивления клетку.
Никогда больше так не кричи,
форма отрицания правил,
от того музыка так горчит.
Перебирая на берегу гравий,
море шепчет и море молчит.
* * *
Шпиль кирхи — дурацкий колпак,
просвет — знак чего-то хорошего,
горчит аромат, изливаясь, как мрак,
свечою коптит осина иссохшая.
В витраж-паутину запутался лист,
паук неподвижен, закончил мессу,
у октября сбоит часовой механизм,
на карте нет свободного места.
Как гвозди в распятье, вбивая шаги,
дойти к перекрестку сезона.
Прозрачная нить из левой руки,
луч позднего света, которым притронусь.
* * *
Они срубили большое дерево,
теперь оно похоже на человека,
тот шел тропой тревоги, сколько было отмерено.
В разломанной кроне ворона заливается смехом.
Самое страшное, что можно сделать — смириться.
Так покоряется неуемное пламя,
замолкает разумный рой, меняются лица.
Болото родило тебя и бредит, исходит парами.
Простыня сохранит тепло чужих тел,
как гнездо хранит скорлупу,
и слепое солнце, словно плод, что неспел,
согревает собой уже не листву.
* * *
Где найти голос, что способен выразить неуют?
Чтоб от груди до груди потянуло холодом.
Тревога превратилась в мелодию, что разнесут,
словно огонь, дурное известие, золото.
Да только ночь в дом входит неслышно,
разбрасывает по столу карандаши,
слова боятся прикасаться к бумаге, излишне,
как неисправный экран, толпа мельтешит.
Изображение блекнет и дергается,
возьми в коробочке пустоту,
и в руку сила вернется — затворница
полынь, обрамляющая полынью.
|  |
