"Поэтоград" № 12 (432), 2024.

Семён Яковлевич Надсон (1862–1887) — замечательный поэт, продолжатель лермонтовских и некрасовских традиций, оставивший свой яркий след на звездном небосклоне русской литературы.
Судьба щедро одарила его поэтическим талантом, но в то же время отмерила слишком мало лет — всего 24 года. На 25-м году жизни Надсон скончался от чахотки. Он долго боролся с мучительным недугом, пережил несколько неудачных операций, однако в то время болезнь была практически неизлечима.

Умер от чахотки, умер одиноко,
Как и жил на свете, — круглым сиротою;
Тяжело вздохнул, задумался глубоко
И угас, прильнув к подушке головою.

Кое-кто о нем припомнил… отыскались
Старые друзья… его похоронили
Бедно, но тепло, тепло с ним попрощались,
Молча разошлись — и вскоре позабыли^*.

Так заранее хоронил себя 20-летний юноша-поэт в 1882 го-ду. В этих предсказаниях он был недалек от истины. Сегодня о его литературном наследии мало кто вспоминает, имя Надсона известно лишь специалистам и редким читателям — страстным любителям поэзии.
Между тем в 1880-е годы, на которые пришелся расцвет творчества поэта, он был необыкновенно популярен среди своих современников. Надсон сумел лирически выразить мироощущение своего поколения, вот почему читающая публика с восторгом встречала каждое его новое стихотворение. Демократическая молодежь видела в Надсоне своего кумира. Но душе поэта были чужды славословие и дифирамбы:

К чему мне шум похвал <и> гром рукоплесканий,
Когда никто из них всем чувством и душой
Не пережил со мной былых моих страданий
И не измучился житейской пустотой… (332).

Поэтическое призвание для Надсона не поприще для собственной славы, а путь служения отчизне во имя ее избавления от страданий и горя:

О горестях и бедах молодой человек знал не понаслышке. Они буквально преследовали его чуть ли не с рождения. Еще в младенчестве он остался без отца. Яков Семёнович Надсон — православный, крещеный при рождении еврей — умер, когда сыну было всего лишь два года. Мать поэта — Антонина Степановна (в девичестве Мамонтова), происходившая из старинного русского дворянского рода, — вынуждена была скитаться с маленьким сыном и младшей дочерью-крошкой по чужим людям и родственникам, у которых семья жила из милости. В десятилетнем возрасте Надсон лишился матери и стал круглым сиротой. Поразительно, что все эти неслыханные беды, выпавшие на долю ребенка, не озлобили и не ожесточили его. Напротив — научили состраданию и любви:

О, спасибо вам, детские годы мои,
С вашей ранней недетской тоскою!
Вы меня научили на слово любви
Отзываться всей братской душою.
Истомивши меня, истерзавши мне грудь,
С глаз моих вы завесу сорвали,
И блеснул предо мною неведомый путь –
Путь горячей любви и печали… (112)

Ранняя юность Надсона нанесла ему новый удар. Внезапно скончалась его любимая девушка. Поэт — в то время еще 16-летний гимназист — посвятил памяти возлюбленной стихи, потрясающие трагической силой и глубиной скорби, «Над свежей могилой. Памяти Н. М. Д.», датированные 14 марта 1879 года:

Я вновь один — и вновь кругом
Все та же ночь и мрак унылый,
И я в раздумье роковом
Стою над свежею могилой:

Чего мне ждать, к чему мне жить,
К чему бороться и трудиться:
Мне больше некого любить,
Мне больше некому молиться!.. (70)

До конца своей короткой жизни Надсон трепетно хранил свою любовь во всей свежести юного чувства:

Горячее солнце так ласково греет,
Так мирно горит голубой небосвод,
Что сердце невольно в груди молодеет
И любит, как прежде, и верит, и ждет (97);

Нет, видно, в эту ночь мне не задуть лампады!
Пылает голова. В виски стучится кровь,
И тени прошлого мне не дают пощады,
И в сердце старая волнуется любовь… (173)

Он беседовал с возлюбленной в стихах, посвящал ей свои поэтические сборники.

Мне места не было за праздничным столом,
Но, посылая мне невзгоды и лишенья,
Жизнь мне дала мечты в безмолвии ночном,
И звуки сладкие, и счастье вдохновенья… (356)

Сберегая в сердце память о своей «Н. М. Д.» — Наталье Михайловне Дешевовой, поэт был предельно деликатен:

После исторических потрясений 1881 года — убийства императора Александра II, казни народовольцев, последовавшей внутриполитической реакции, издания Александром III высочайшего «Манифеста о незыблемости самодержавия» — жизнь в России словно испуганно замерла, освободительная борьба почти полностью угасла. Большая часть мыслящей интеллигенции впала в состояние уныния и депрессии.
В этой обстановке появилось множество развлекательных литературных изданий, юмористических журналов — «Стрекоза», «Будильник», «Осколки» и др., целью которых было просто развеселить, позабавить удрученную публику.
Творчество Надсона противостояло этой тенденции. Поэт не отвлекал читателя от жестоких реалий жизни в России, отражая подлинные мысли и чувства людей своего времени — тоску, отчаяние, боль:

Нарастало томительное ощущение бессилия от невозможности изменить к лучшему общественное устройство, которое по-прежнему страдало от неправедной власти, чиновничьей бюрократии, от ее бездарного управления страной:

Дураки, дураки, дураки без числа,
Всех родов, величин и сортов,
Точно всех их судьба на заказ создала,
Взяв казенный подряд дураков.

Если б был бы я царь, я б построил им дом
И открыл в нем дурацкий музей,
Разместивши их всех по чинам за стеклом
В назиданье державе моей (311–312).

Эти стихи — горькая шутка. В большинстве произведений поэт всерьез размышляет о своем вкладе в общее дело борьбы с угнетением и злом и приходит к неутешительному выводу: его поэзии не суждено «в тяжелой мгле дорогу указать, Не ей надеждою блеснуть родному краю»:

Что значит мысль моя пред этим властным злом,
Пред стоном нищеты, пред голосом мученья.
Она изнемогла под тягостным крестом,
Она истерзана от скорби и сомненья (174).

Душевные и физические силы лирического героя истощены:

Уходит день за днем… На ряд пустых забот
Бесплодно тратятся порывы и усилья;
Редеет круг друзей, врагам потерян счет,
Ум изнемог в борьбе, и одряхлели крылья (210);

Опустился туман и от взоров сокрыл
Пестроту суетливого дня.
Не поднять моей мысли опущенных крыл,
Я во мраке брожу без огня… (378)

Не стало видно вокруг и настоящих, сильных борцов «за общее дело», готовых «для братьев, для отчизны» идти «на трудный бой с отвагою в груди» (355):

Несправедливо было бы утверждать, что честные, самоотверженные, славные люди исчезли совсем. Нет, такие личности еще встречаются:

Однако призывы «бороться», «трудиться», «страдать» звучат подобно гласу вопиющего в пустыне:

В «угрюмой пустыне» порывы живых душ к добру и свету не находят отклика. Эта мысль представлена у Надсона в виде развернутой поэтической метафоры:

Душа наша — в сумраке светоч приветный,
Шел путник, зажег огонек золотой, —
И ярко горит он во мгле беспросветной,
И смело он борется с вьюгой ночной.

Он мог бы согреть, — он так ярко сияет,
Мог путь озарить бы во мраке ночном,
Но тщетно к себе он людей призывает, —
В угрюмой пустыне все глухо кругом… (136)

«Многозвучное сердце» поэта раздавалось и в его стихотворных отрывках, зачастую незавершенных набросках, поэтически не отделанных «намеках». Чувствуя приближение смерти, Надсон торопился высказаться, излить накопившееся в душе:

Это не песни — это намеки:
Песни невмочь мне сложить;
Некогда мне эти беглые строки
В радугу красок рядить;

Мать умирает, — дитя позабыто,
В рваных лохмотьях оно…
Лишь бы хоть как-нибудь было излито,
Чем многозвучное сердце полно!.. (269)

Мотивы смертельной болезни, физического угасания, «истерзанной души» (98) в лирике Надсона, автобиографические в своей основе, одновременно отражали всеобщие настроения упадка, угнетенности, скорби: «Тупая, мертвая, гнетущая тоска…» (266).

Тоска гнетет меня и жжет неутомимо,
Что день — то все душней, все тягостней дышать,
И с пестрой суетой, мелькающею мимо,
Не властен я души, изверившись, связать.

Я жизни чужд давно… Всего, что увлекает,
Всего, что манит вдаль, проникнул я обман,
Хмель отбродил в крови, тревога остывает,
И только скорбь жива да боль недавних ран… (227)

В предельной личной искренности поэта находили художественное выражение не только его частные, субъективные переживания. Они перерастали в проблемы общечеловеческие, философские; напоминали о тайнах бытия, загадках жизни и смерти:

Мне не больно, что жизнь мне солгала, — о нет.
В жизни, словно в наскучившей сказке,
Как бы ни был прекрасен твой юный расцвет,
Не уйти от избитой развязки.

Не уйти от отравы стремлений и дум,
От усталости, желчи и скуки,
И изноет душа, и озлобится ум,
И больные опустятся руки! (181)

И все же смертельно больной Надсон рук не опускал. Он сознавал, что «надо жить!», пока еще возможно, хотя бы из последних сил:

Поэт продолжал творить, перенося испытания, выпавшие на его долю, с необыкновенным мужеством и достоинством.

Нет, вам в лице моем не прочитать страданья.
Я скрыл в груди его, чтоб кто-нибудь не смел
Опошлить грубыми словами состраданья
Мой тяжкий, горестный, но мой святой удел (345).

Лирика Надсона получила горячее признание не только у самого широкого круга читателей. Его творчество было высоко оценено Петербургской императорской академией наук. В 1886 году, незадолго до смерти поэта, ему была присуждена Пушкинская премия — самая престижная в России того времени награда в области литературы. В тот же год Надсон создал воодушевляющие стихи:

Не говорите мне «он умер». Он живет!
Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает,
Пусть роза сорвана — она еще цветет,
Пусть арфа сломана — аккорд еще рыдает!.. (310)

Надсон появился на свет Божий незадолго до Рождества Христова. С особенной нежностью он любил этот святой праздник, посвящал ему свои самые светлые, задушевные стихи.
Так, в «Легенде о елке» (1882) воссоздается настоящая рождественская атмосфера теплых, уютных, радостных Святок в кругу семьи у жарко натопленного камина:

Кульминация веселого праздника — рассказ о рождении Божественного Младенца:

Истинное чудо Рождества светится в трепетно-нежном стихотворении «Он спал, разметавшись в Своей колыбели…» (1884). Новорожденный Иисус, Богородица не названы прямо, скрыты за формой личных местоимений. Это позволяет воспринимать их образы, любовно согретые ласковой интонацией, как трактовку универсальной темы «мать и дитя»:

Он спал, разметавшись в Своей колыбели,
И тихо две тени к Нему подошли,
И долго стояли, и долго глядели
В раздумье на нового гостя Земли.
И взоры одной просияли любовью,
И, вся озарившись Небесным огнем,
Она наклонилась к Его изголовью
И тихо Его осенила крылом… (361)

К Господу Богу обращался поэт в самые тяжелые дни своей быстротечной страдальческой жизни. У Него одного искал спасения, молитвенно испрашивая творческих, духовных и физических сил:

Когда душа твоя истерзана страданьем
И грудь полна тоской, безумною тоской, —
Склонись тогда пред Тем с горячим упованьем,
Кто — кротость и любовь, забвенье и покой.

Откинь в уме твоем возникшие сомненья,
Молись Ему, как раб, с покорностью немой –
И Он подаст тебе и слезы примиренья,
И силу на борьбу с безжалостной судьбой… (97–98)

Святая вера, горячее упование на бесконечную любовь и милосердие Божие поддерживали поэта. Своими стихами он вселяет эту веру сегодня и в нас:

________________________________________________
* Надсон С. Я. Полное собрание стихотворений. — М.; Л.: Сов. писатель, 1962. — С. 181. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц.

Материалы номера № 12 (432), 2024 г.