Материалы номера № 11 (26), 2012 г.

Осень обронит на землю
сухие цветы, —
останешься ты.

Холодом белым
зима заровняет следы, —
останешься ты.

Бархатом первым
весна отогреет кусты, —
останешься ты.

Птичьими тайнами
лето заселит сады, —
останешься ты.

Миг мой последний
мелькнет, словно капля воды, —
останешься ты.

Подавая старцу на обед,
"Как живешь?" — спросил,
и он ответил:
— Без побед
и без великих бед;
ночь темна,
а день, как видишь,
светел.
И во снах дурных,
и наяву
вижу бесконечную дорогу.
Я иду по ней,
иду... Живу.
Просто так живу.
И слава Богу.

Вот мы и встретили
эту зарю,
глянь за ограду.
Хочешь, я правду тебе подарю —
горькую правду.

Стебель, взошедший
от слабых корней,
высохнет скоро.
Главный из всех философских камней —
камень раздора.

Самые верные люди — враги,
подлые — слуги.
Первые
встречные наши шаги
были к разлуке.
Дальше брести
без тропы, наугад —
частью от части.
Эта заря — не рассвет,
а закат
глупого счастья.

Если былинка не стала
былиной —
не приложила труда.
Если дорога кажется длинной,
значит, ведет не туда.

Если судьбу выжимаешь до пота —
радуйся, слез не тая.
Ежели в тягость пустая забота,
просто она не твоя.

Если набатом гудит колокольня —
ты на чужом рубеже.
Если не стыдно,
не страшно,
не больно,
значит, ты умер уже.

Мы пили красное вино.
Швыряли красные слова
туда, где густо и темно,
метались тени и молва:

"Под скрип колес,
сквозь мокрый снег, —
не смех до слез —
сквозь слезы смех…"

И людям было все равно
куда идти и кто глава, —
плескалось красное вино,
звучали красные слова:

"Ни хлябь, ни сушь
не обогнуть,
сквозь тьму и глушь
нам виден Путь…"

Мы были пьяными к утру,
мы даже двигались едва,
но словно флаги на ветру
хлестали красные слова:

"Иного нет у нас пути,
наш паровоз вперед лети!.."

Какая высокая осень…
Какие простые слова:
от теплого запаха сосен
кружится слегка голова.

Над соснами — небо. А выше
по солнцу прошли журавли.
А выше, над солнцем —
не вижу,
но чувствую запах земли.

Рыдаю над рождением величий.
Смеюсь до слез
над гибелью идей —
юродивый по духу и обличью
в оценках
здравомыслящих людей.
Я не ищу
ни скорбного участья,
ни помощи с ученой стороны,
безумие не высшее ли счастье
в эпоху помешательства
страны.
Где Храм Ума похож
на дом игорный,
над добротою суд вершит
злодей,
рождение величий —
смехотворно,
плачевно разрушение идей.

Треть — на юность
и на зрелость треть,
дальше…
Что­-то память притомилась.
На восьмом десятке помереть,
это, я скажу вам —
Божья Милость.
Раздвоились лица, имена,
чаянья и ссылки на погоду.
Ну и запредельная цена
часу, дню и месяцу.
И году.

Кричащий — глух,
молчащий — нем,
и так по кругу…
Давай неверие и гнев
простим друг другу.
Простим,
иного нет пути,
мы так едины,
и потому смогли дойти
до середины
молчанья,
крика,
верных лет
и точной меры…
Простим —
и замерцает свет
недавней веры.

Пращур мой, обретя слух,
различил и понять смог:
человек человеку — Дух,
человек человеку — Бог.

Предок сыну отдал плуг
и воздвиг из камней град:
человек человеку — друг,
человек человеку — брат…

Прадед мой, отложив серп,
молвил, в теле уняв боль:
"Человек человеку — хлеб.
Человек человеку — соль…"

Дед, кожанкой тесня мрак,
сшиб со стенки Святой Лик:
"Человек человеку — враг!
Человек человеку — шпик!"

У отца в кулаках дрожь.
Он прошел сквозь людской фарш:
"Человек человеку — ложь,
человек человеку — фальшь…"

Я храню за душой быль,
я в душе затаил страх:
Человек человеку — пыль,
человек человеку — прах…

Сын с "афгана" пришел. Цел.
На душе — миллион проб:
"Человек человеку — цель.
Человек человеку — гроб…"

Руки тянет ко мне внук.
Я ему передам вздох:
"Человек человеку — Дух.
Человек человеку — Бог…"

В тайном взгляде исподлобья
мне сомнения не скрыть:
"Это я — Его подобье?
Я? Его? Не может быть…"
На экранах жизни внешней
в синтетической стране,
полубог, герой успешный, —
это все не обо мне.
Я — в измученной природе,
как в заказанном аду:
вру себе и при народе,
убиваю, пью, краду,
предаю отца и брата,
продаю сестер и дурь,
алчу денег и разврата,
мятежей, кровавых бурь!
Таковы богач и нищий,
таковы толпа и знать.
…Разве стал бы нас
Всевышний
вот такими создавать?

Походке старшины учили меня:
"Назад — до отказа,
вперед — до ремня!
О землю — до грохота
полной ступней,
а там и не важно —
асфальтом, стерней,
парадом, в атаку…
обувка не трет?
Ну, стало быть, — прямо
и только вперед,
до финишной ленты,
до стычек и драк…

…Вот так я сквозь жизнь
и протопал. Дурак.

Я томик Блока в старом переплете
по тропам полигона не носил.
Но если не хватало третьей роте
воды, огня и человечьих сил,
сжигало нас пурги слепое пламя,
и голос воли был уже не строг,
я поднимал над строем пламя строк —
"О доблести,
о подвигах,
о славе…"

"Смело, товарищи, в ногу.
Духом окрепнем в борьбе…"
…Не разбирая дороги,
я пробиваюсь к тебе,
Красно­кровавая песня
на побелевших губах.
Мимо простреленной Пресни
В черно­зеленых дымах.

"Воли!" — до пламени в горле.
Хмурится городовой.
Красно­кровавые вопли
смыло струей с мостовой.

Но, поднимая тревогу
в белой больной тишине:
"Смело, товарищи, в ногу…"
глухо рокочет во мне.