|
Материалы номера № 18 (33), 2012 г.
Арсений Анненков
Пушкин — Бродский: прямая связь
Поэт Анна Гедымин в интервью Евгению Степанову, говоря о любимых поэтах, назвала Пушкина и Бродского. Через запятую. Оба (Степанов и Гедымин) тут же согласились, что соединение это «очень странное»: Пушкин и Бродский, великие, конечно, поэты, но что между ними общего? Неужели ничего?
«Француз»
Когда мы говорим о Пушкине как о явлении, то первое, что приходит в голову — ведь это первый европеец подобного масштаба, который тем отчетливей и обозначился, что жил на фоне российской ментальности. Пушкин — первая серьезная прививка европейской эстетики к могучей яблоне русского самосознания. Той самой эстетики, которая является отправной точкой для всего остального, этики в том числе. «Не по хорошему мил, а по милу хорош». В этом его главное значение даже не для русской поэзии, а шире — для русской культуры. Сам Пушкин, строго говоря, был французским поэтом, писавшим на русском языке. Почему это произошло, понятно — в тот период развития личности, когда она собственно и закладывается, он сначала заговорил на французском, на этом же языке выучился читать, этим умением вовсю попользовался, словом, сначала стал французом по духу и способу восприятия мира. И только потом освоил язык, как бы мы сейчас сказали, «страны пребывания». Но первые свои стихи писал, между прочим, на французском. И в лицее имел известное прозвище. Задумаемся — его дали люди, для которых все французское тоже было, мягко говоря, не экзотика. Просто Пушкин в детстве оказался восприимчивей. Они впитали, а он впитал и проникся. Настолько, что и его юным сверстникам это было очевидно. И все его творчество, вся его судьба — это приключения европейца на российских просторах. Его стремление к свободе, самоуважение, отношение к властям, некоторая (с точки зрения россиян-современников — и его, и наших) экзальтированность — все это имеет в основе европейскую эстетику. Нелегко жить европейцу в России. Показательный пример? Пушкин.
«Наш (?) рыжий»
И так же, достаточно хотя бы поверхностно знать биографию Бродского, чтобы понять, насколько он уже с отроческого возраста — «западный» (если хотите, «не наш») человек. Вот, говорят, Бродский не любил вспоминать о своем детстве, юности, считал их «обыкновенными». Ага, стандартный советский отрок всегда так и делал — вставал посреди урока и навсегда уходил из школы. Причем с Бродским здесь все намного удивительнее, чем с Пушкиным. Такое ощущение, что генетика в нем с самого начала довлела над социологией, что он просто родился как «западный» человек, и никакое советское «бытие» не смогло переломить это врожденное «сознание». Но что такое Бродский, опять же, в широком смысле, как явление? Впервые со времен Пушкина западная цивилизация заговорила с нами на одном языке. Заговорила не как рекламная презентация, а имея в виду весь комплекс проблем и вопросов, для нее характерной — одиночество свободной личности, неизбежность и тяжесть ответственности… И как заговорила! Впервые со времен Пушкина в ее полном распоряжении оказался столь мощный и тонкий инструмент как русский язык. Вдумайтесь — наш земляк говорил с нами о наших реалиях («В деревне Бог живет не по углам…», «Я выпил газированной воды…»), а это осмысливала себя западная цивилизация. Осмысливала в экстремальных (то есть максимальных для самовыражения) «антиевропейских» условиях. Не менее удивительно — как вовремя появился Бродский. Шестидесятые, семидесятые годы прошлого века. Никто в мире и представить не может, что Союзу жить по историческим меркам — миг. А уже сформировался тот, кто предложит российскому обывателю, оказавшемуся вскоре на развалинах советской идеологии, эстетическую (то есть самую глубокую и полную) картину западного понимания мира. Картину, ощущаемую как переживание личности, с точки зрения частного лица, самый проникновенный взгляд — изнутри. Как российский обыватель эту картину понял и принял, насколько она его привлекла или оттолкнула при всей своей художественной ценности — это другой вопрос. Но никогда такой картины у него не было. С какого времени? Со времен Александра Сергеевича. Столь своевременное появление Бродского не могло быть случайностью. Это поэзия работает как часть механизма общественного развития. В этом смысле жизненный путь Иосифа Александровича подсказывает нам еще одну интересную вещь: судьба СССР именно в том виде, какой мы ее знаем, была предрешена не в середине 80‑х годов прошлого века, с началом перестройки и пр. А в начале 70‑х — именно тогда или чуть раньше произошли те необратимые изменения, которые привели к известному сценарию конца советской эпохи. Почему я так думаю, не будучи экономистом, политологом и прочее? Потому что именно в начале 70‑х произошел коренной перелом в судьбе И. А. Бродского, была окончательно решена участь: он не спился, не покончил жизнь самоубийством, не был заколот всякой дрянью в психушке, не погиб при странных обстоятельствах и даже не был отправлен в Сибирь по надуманному обвинению. А многое из этого принюхивалось к нему весьма обстоятельно. Бродский, тем не менее, отправился совсем в другую сторону, туда, где по своему собственному признанию, окажется более своим, чем местные, туда, где он, как скоро выяснится, более всего нужен (всем нам, прежде всего) — на Запад… Вот почему Пушкина и Бродского через запятую любят те, чья эстетическая платформа также имеет в своей основе все те же «западные», «европейские» ценности — достоинство, честность, открытость, уважение к непохожим… «А теперь, дети, давайте вспомним, что мы понимаем под этими словами». Потому что и сейчас, после двух таких прививок, Россия — страна очень неевропейская, западные ценности здесь — не меньшая редкость, чем во времена и Пушкина, и Бродского. И тогда, и сегодня, если перед нами — хороший русский человек или хороший русский поэт, ох необязательно, что его эстетическая платформа подразумевает европейские ценности. Вот почему Пушкин в широком смысле — это Бродский XIX века (и наоборот). Тот самый Бродский, который, по словам Ури Дайгина, «демонстративно предпочитает лирику Е. Баратынского, К. Батюшкова и П. Вяземского пушкинским традициям». Вот почему Пушкин и Бродский с точки зрения их глобального значения — влияния на русскую культуру — не только могут, но и должны называться через запятую, между ними здесь — прямая связь. И представляется мне, что, говоря об этом, я не так, чтобы сильно оригинальничаю.
| |