Материалы номера № 20 (35), 2012 г.

Когда берешь в руки лирический сборник, преимущественно, ожидаешь резонанса со своим мировосприятием. И то, что в простонародье называется катарсисом — это всего-навсего совпадение желаемого с действительным.
Михаил Шерб — гармоничный поэт, который дорожит русским языком. Такие сложные художественные средства, как комбинаторика, мелодия текста, его динамика, похоже, просто родные сестры автора.

Сейчас предо мной книга в пяти частях под непретенциозным названием «Река». Каждая из частей представляет собой смысловое целое, однако, с точки зрения жанра, тексты сборника полифоничны. Многое здесь — от классического стиха и зарифмованной электронной почты до эпиграфа из Фроста и несколько небрежного его толкования, — перетекает из жанра в жанр и в сильной степени работает на замысел.

Удивляет и подкупает фигурный ряд, избегающий вторичности, навроде упоминания всевозможных спиртных напитков, сортов табака и прочих вещей, которые в настоящий момент могут только оттолкнуть читателя с первых страниц. Образная система в книге, на мой взгляд, самобытна настолько, что с непринужденностью воплощает потусторонний авторский мир.

Впрочем, имеет место кругообразность, когда поэт, подобно создателю, именует понятия в собственной системе координат и закрепляет семантику данных им имен, распространяя ее на все стихотворные тексты. Может быть, кому-то покажется, что в этом и выражается оригинальный авторский голос. Голос, на мой взгляд, есть, — и, поистине, авторский, но лишь в том случае, когда речь выполняет функцию средства, а не итога. Когда автор вспоминает о прямом назначении лирики и не ходит вокруг да около. В остальных случаях его изысканная метафоричность остается самоценна и отнюдь не всегда поддается дешифровке. Тем поэт Михаил Шерб напоминает скорей живой образчик кантовского трактата «Вещь в себе», нежели свободного творца.

Пусть Михаил Шерб пишет сложно, сама по себе сложность еще не является проблемой, а простота — решением. Хотя сразу хочется оговориться, лучше писать сложно, но понятно. Отмечая чудесные строки, я как читатель внутренне замираю, надеясь, что в следующем абзаце автор наконец поведает мне о своих чувствах или об отсутствии таковых. Но все же он — здесь, со мной, замурованный в этой книге. Он мой поводырь. Его переживания сопровождают меня до конца книги.

Насколько я могу судить, в тетешканьи своей картины мира Михаил Шерб бывает не по-мужски многословен, тем не менее, в сборнике наблюдается тотальная нехватка смысловых акцентов и общая смысловая рассредоточенность. Поэт не только не делает выводов, но даже к ним не подводит, нанизывая новое образное звено на предыдущее, словно решил скрестить поэзию с ювелирным мастерством. Разумеется, речь идет о тенденции, а не о творчестве в целом. Будет справедливым отметить, что в наилучших тестах автор выходит за рамки безучастной созерцательности, и, без сомнений, остается лириком.