Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 28 (43), 2012 г.



Пётр Чейгин
Из книги «Пернатый снег» (Часть первая)

 

* * *

 

К. К.К.

 

Ах, вот как!
Пьяный шарлатан,
ловец изюма в чайной булке,
переливался в переулке,
мычал,
проваливался.

Простудный день
чертил гортань,
ростки удушья
пугали позднего жильца.
Дымили листья.
Нет, ты слушай!
Опомнись!
Пьяный шарлатан
заносит локоть.
Нет, ты слушай!
Мне предназначено житье
в потере власти над растеньем,
над звуком женской чепухи.

Я набело пишу. — Читай!
«Где кижской галкой есть засада,
туман запорошил кусты.
Но обнаружит слух среди
угрозу дремлющего когтя».

Чем каяться? Судьбой?
Мне причиталось жить зимой.
В ладонь вошедшего гвоздя
мерцала шляпка, пела печь,
рискованно горела лампа.
В перечислениях за взглядом
услышал: ты стучишь в окно,
и тень невидима за телом…

Опомнись!
Пьяный шарлатан,
чеканщик грошевых кварталов
на клумбе
вольно
засыпает.
Сон проясняется.
Рассвет.

 

1969


* * *

 

Нищий, голубю подай!
Разменяй ломоть в ладони!
Третий век кабак в законе!
Стыд. Свинчатка. Голодай.

Разотри слюду панели!
Догони на честном слове!
Объявления метели
третий день полощут в поле.
Третий день тоска одна.
Как ни глянь — дурдом заказан.
Выйдешь в поле — холод разом
и стрелецкая Луна.

 

Февраль 1971


* * *

 

О днях, ушедших в черный ход
пастил и дрессировки Марса,
о днях пленительного пьянства,
о днях медлительных чернил…

Пока на южных берегах
холера ела,
игра на лица
в доме чистых окон
заканчивала первый оборот.

Не время говорить,
но для примера
рука моя затеяла полет
строки высокой —
оказалась сфера,
в которой бултыхалась и дурела
Луна песчаная и сохнул звездолет…

Из горла вырос корень, лепестки
слоились на ветру, пеклась фанера.
Землечерпалка вырыла химеру,
освоилась, затеяла игру.
Я сам тому виной
поводья меры
не удержал
и отношения сгорели.
Лишь дым пошел
Незыблемый глухой…

Но я за все отвечу головой
раз Вам
мои
манеры
надоели.

 

Май 1972


* * *

 

Где темнота сырой травы,
упрямство веток и задвижек,
паршивый пес удар залижет,
заледенев от головы.

За слюдяною дверью стол
от милости плохой погоды,
и рифма будущего года
на уровне окна, где Моль.

Где пьяный ворон на виду
проговорится о пожаре,
его сквозняк в лицо ужалит,
и зверь подхватит на лету.

Он будет долго падать в лес
над полосою огражденья,
где на пределе ощущенья
его разрежет желтый диск.

Но это будет лишь испуг,
всему виной ночное пенье,
смятенье губ и легкость рук,
закончивших стихотворенье.

 

1971


* * *

 

Жалоба с прощанием и послесловием

Эстер Вейнгер и Иосифу Бродскому


1

 

Вылечи, Господи. Вылей глаза, развали.
Жалости нет выхлопное железо раскрасить.
Люди ворчали, включали
                    в семейные страсти.
Год понедельника голубя ловит в пыли.

Видишь ли, Господи, я посмотрел на себя
в щель воровскую,
мне стало обиженно страшно.
Если не врет теоретик — я жил понаслышке,
избранно нищим на дне поцелуйного дня.

Вылечи, Господи. Нежный огонь в небесах
я разумею, но дай мне остаться с Тобою
облаком бешеным, ниткой, пчелой,
                         пристяжною.
Только не Словом — Смерть приходила
                                   в слезах.


2

 

Увидимся. Свиданье расцветет
черемухой алжирского вина.
Довольно, брат. Была права Луна,
когда меня отправила в расход.
Я убедился — мертвые поют,
светлее кожа, выжаты глазницы.
Душа успела нараспев подняться
к волнистой туче с выходом на юг.
Там тело вырастет. В него я перейду,
определив случайных копошиться
в скафандре первом. Дело очевидца —
смотреть слезу в Таврическом саду…
Гаданье гласных. Вышивка на сердце
цветов рожденья — вольные тона.
Увидимся. Центральная Луна
не закрывает ледяную дверцу.


3

 

Ни дуновинки. Голова свежа.
Апрельского похмелья третий лишний
уснул в прихожей, дышит еле слышно.
Так тихо нам, что в пульс живет душа.

 

март 1973


* * *
Из цикла «Больница»
 
4

 

Простушка смерть — небесное полено
Расколется и каплей обовьет
Перо осеннее и самовластье фена.

Так тень воды блеснет сухой струной
И ниткою больничной цветом крена
Осанкой Тютчева расстанется с тобой.


5

 

Надзорных сумерек на цикл о любви
И песен на ресницу Аполлона.
Цепь алая отеческого лона
Лежит в траве спокойнее любви.

Жизнь невиновна, если день прошел,
Оленьей ветвью полоня поляну.
Так невиновно комнатное пламя,
Принявшее черты небесных смол.

 

1975–1976


*   *   *
«В декабре»

1

 

Я — внук Тимофея и Осипа,
Милостью мамы и пристава
ныне живущий пристойно, но пристани
не отыскавший, ссылаюсь на выступы
не алфавита, но крови и озими.

Сохнет сподвижник. (Глубинное облако
очи хоронит). Сказать ему нечего.
(Снег ошельмован картавостью вечера.
Тополь опасен.) По этому случаю
я разрезаю не книгу, но яблоко.

И говорю, что ушедший не просится,
не отзовется и с нами не сбросится
ни на граммулю. Спи же без просыпа.
Он покукует вполне, как и водится.

Так усмиряю себя. Беспросветная
явь охмуряет укорами панночки.
Лижется облако. Входит заветная,
Просит на водочку, с водочки — в саночки.


2

 

Заледенел твой адрес, пилигрим.
И пресноводная глупеет вьюга
на подвиге художника-хирурга
(когда вуалью барственной обкурки
он хлещет пол за потолком твоим)

Вот, оглядевшись, не могу понять:
о чем же мне грохочет бормотуха?
Но рюмка Блока объяснила глухо,
и граждане с абонементным слухом
уставились, без права одобрять.

А то какие-то Афины и Рязань.
Бесстыдство морга, горло мрачной лужи,
щекотка людоеда, слухи… То, что хуже…
Я пил свое. Вокруг серчала рвань.

Как водится — масштабно и на «ты».
Одной семьей стремясь напропалую…
«Дай… я… тебя… любезный… поцелую…
Ты у меня в крови, не отнимай персты…»

(Но это классика, а классика — липка)


3

 

Земля. Лопата. Вторник. Бунт синиц.
Снег Лансере. Крестьянский жуткий вечер…
Не выдам я тебя, мой подвенечный.
И на восходе самой тесной сечи,
в расцвете обнажающих зарниц,
я остужу чело твоею речью.

 

декабрь 1980 — январь 1981


*   *   *

 

Вышли. Затертое место Невы,
где убедит и никчемность попутчицы.
Пастбища марта светильником случая
облучены и как будто новы.

Здесь ли живет потребитель тепла,
брачного вечера кормчий и баловень?
Книгу клюет и похмельною жалобой
дрянь вытирает с лица и стола.

Будущий — ваш, а теперешний — наш,
глада не видит, возможно, и прочего…
Отче, какие ты дал мне подстрочники?
Отче, какие ты дашь?

 

8 марта 1981


*   *   *

 

Ослабел. Меня осилит
кто укажет мне на снег:
Непорочно белый вылет,
непривычно мягкий след.
На глубокий вид из окон.

Ослабел. Согласный холод
голодавшего железа
и пролета для актеров —
весь на бантике пореза,
на указке режиссера.

 

Февраль 1971


Пётр Чейгин
Из книги «Пернатый снег» (Часть вторая)

 

*   *   *

 

Просыпаются глаза,
чья-то птица пролетела.
Если и спасает тело
эта тонкая звезда,
для нее сие — не дело.

Пылкой пытке тополей
и томительной собаке
чем обязан? Гаснут маки
между прочерком жердей.
Гаснут и слезятся маки.

Для тебя и для себя
выясняю день вчерашний:
почва цвета муравья
и соломенная жажда —
для меня и для тебя.

 

Июль 1980


*   *   *

 

Ответ на «Обмен»
А. Кушнера

 

Согласно с темнотой уснула мать,
впитав укол от немощи случайной.
Луна поежилась, и гром патриархальный
настал и сжался, выплеснув на гладь
ветвистый жар часов Анаксимандра,
сцепленья ватные, привыкшие молчать.

Что платят сторожам в больших домах?
Поболе, чем охранникам в балете?
На прочие вопросы и на эти
мы ночь ухлопали на кухне между птах,
(Хотя была освоена мансарда,
но там томилось дерево в слезах.)

Ты выпит алфавитом, но вчерне.
Печататься в Отечестве неловко,
когда орудует подобная массовка,
и тело тянется к цикуте — не к струне.
(Но где-то «вне» шагнула саламандра
И обозначила признание вполне.)

Меняй тузов, квартиру и кабак,
материковый пласт и атлас судеб.
Нас щука близорукая рассудит,
в стекло зажатая, а ты — прямой рыбак,
примеривший достаточно скафандров,
хотя ты — чистый Овен, а не Рак.

Вот подоконник — трон твой и киот,
барчук брусничной кочки, данник чая.
Вот Монк, что по безумию скучая,
в дом уходил, где замкнутость живет,
где просит слова дикая Кассандра…

Монк на стене. В округе — гололед.
И негде умереть, мой Александр.

 

7–8 января 1983


*   *   *

 

Лёве Васильеву

 

Полынья. Не помню имени
семени на дне поляны,
опечаленного пламени
вознесенные изъяны
верескова рода — племени.

Поводырь махорки матерной
из лукошка комья пряжи
выстроил на скверной скатерти,
среди них котенок ляжет
пульсом нежности и памяти.

Ветер деда за горою
разбирает лист на кладбище.
Нищете глаза закрою:
не смотри на двор и пастбище —
горе местного покроя.
Дешевеет дождик. В иней
смех шипит на перекрестке.
Ты перекрестись и выпей
ужас тихий из наперстка —
грех Михнова перед Веней.

 

2–8 декабря 1999


*   *   *

 

Сердце сороки
Осмотрено садом
Изведано ветром
Размотано гадом.

Око сороки
Свито улитой
Срамом намыто.

Знамя сороки
Окись осины
Зной паутины.

Время сороки
Капли и грани
Сверенной рани.

 

1999


*   *   *

 

Вскрываю книгу
жалости Поодаль
чернильница и нега
для похода

Чернильница для сна
есть нега камня
Естественно грустна
рассвета мания

Тяжеле лепестков
шести Флоренций
на Севере покров
чеченских специй

И влажноспящий взгляд
начмеда Рая
нацелен на оклад
до образа сгорая

 

1 мая 2000


*   *   *
Из книги «Зона жизни»

 

У тумана весел нет
Дверь на кончике проспекта
Запелената в жилет
Резким дворником пропета

У реки ступеней нет
Небо пляжа оголяет
Нераскрашенный рассвет
У вдовы собака лает

Я верну тебя горе
Македонского замеса
Где ягнята в серебре
Колокольцев от Рамзеса

Где почтенная трава
На обедню точит пальцы
У раскованного рва
Засыпают погорельцы

Ты да я и тень в тетрадь
Тень фонтана подземелья…
Местью иволги размять
Песен рисовые комья.

 

14 февраля 2001


*   *   *

 

Разыщи себя в камаринском стекле
пузырьком проточным стеклоправа…
Велика для четверга оправа
и звезда щебечет на игле

Жесткой прачки зимнего помола
вынесшей неделю как струю
талой жизни. Для нее в раю
жжется место. Видимо, посмела

крепкая забрать себя на грудь
невозможным маятникам веры…
Много ветра прежнего размера
крошится и валится на грудь

и на брови… Я тебя не выдам
не проснусь не вытолкну платок
неразрывный. Ясен ястребок
на ковре отца видавшем виды

 

14–15 сентября 2005


*   *   *
Из цикла «Связи»
 
1

 

Крепи свою форму, солдат,
Всей кожей, еще не прошитой,
Но вечных орудий подряд
Распарят твой рот неумытый.

И косами дернет сестра
Себя возомнив сиротою
Слепую колючку числа
Смыв черной и нежной водою

И стаей расколется клен
Впитав твой напев окаянный,
И волком веселым с колен
Поднимется ветер с Каяла.

Каял невозможен тебе
И Темза с ее потрохами,
На влажной ижорской резьбе
Твой пот, запеченный грехами.

Крикливый твой штык не спасет
Распутный юннат на припеке.
И крест, замыкающий рот,
Заблещет на юго-востоке.

 

22–23 августа 2006


2

 

У подножия века и облака
Обнажая себя как часы
с пешеходной пружиной из кобальта
красноватого телом… Расколота
зона жизни на грани, вноси

безымянных грехов географию
в примечаниях Герты моей
(и скворцу объясни эпитафию)

На развалинах крови и кротости
вью письмо из горячих чернил
не дыша на июльские лопасти
шевелящих надзорные новости
плавников такелажа и крыл…

(«Принеси мне сонет о премудрости
смерти в теле обидной реки,
обвинив белый свет в аккуратности»)

 

23–25 августа 2006


4

 

Куда мне жить?
Я выстругал ручей
и крепостной комар удумал крови,
начистив клюв уверенной вороне…

Ободранная бодрая ворона
летит на бой с ребенком Тимофеем,
она бросает ветки вяза вниз,
отламывает клювом и бросает
сухие ветки — близится гроза,
за нею осень вертится, осанясь
(лексикологию замазав в воротник)
и сан на друге дочками повис…

В кого мне жить?
Без девушки с клюкой
и прочих пряностей из фартука слависта?
Запущенность колеблется от свиста
причины — мачехи и близок перебой
бортов с шарами и клюки с рукой.

 

1 августа — 21 сентября 2006





Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru