Материалы номера № 28 (43), 2012 г.

В этом краю мы совсем позабытые птицы,
Но мы отыщем другие миры и широты,
Где от невежества сможем навек затвориться,
Плотно прикрыв просветленного духа ворота.

Вот и к полету готово легчайшее тело.
Вспыхнут под нами сады бело-розовым цветом…
Пусть разглядят, как мы пишем по белому белым,
То, что дозволено только Богам и Поэтам.

Такой же, как и раньше вид с холма,
Но неуместны прежние раденья.
Все ближе, все безжалостней зима
И только мы все дальше от рожденья.

Иди себе, не помни обо мне.
Моих стихов прибрежия рябые
Пусть больше не привидятся во сне —
Бери себе на выбор сны любые:

Сны-вещуны ли, сны-говоруны,
Сны ожиданий ложных и тревожных.
Возможно, мы для снов и рождены,
А не для этих будней невозможных.

Спи со Cлучайной, обнимай во сне,
Пей темный мед примет и предсказаний
И никогда не помни обо мне.
Тебе неведом код моих желаний.

Покуда дремлют горы и холмы,
И прилетают ангелы оттуда,
Откуда родом мирты, и зимы
Там испокон не ведома остуда.

Ты будешь ждать свершения надежд,
Как та, что у разбитого корыта.
Не надо размыкать сомкнутых вежд —
Уж слишком широко они закрыты.

Я тебя не люблю — это просто весенние сны.
Череда облаков опускается в темные воды
И, касаясь, дробится о всплески летящей волны,
А в остывшей душе — неприкаянный ветер свободы.

Я тебя не люблю, я до дрожи тебя не люблю.
Не заманишь уже на обманный огонь вдалеке.
Мой «Летучий голландец» — не брат твоему кораблю —
Он невидимый призрак, летящий давно налегке.

Окунусь в это утро, еще не оттаяв от сна,
Возвращаясь невольно молитвой, дыханьем, тобой.
И вольна безмятежно глядеть и глядеть из окна,
Как осенние птицы уходят в простор голубой.

Здесь, наверное, милый, в незримых объемах пустот,
Что-то тайное кроется. Может быть, свет,
Неизвестный пока обитателям этих широт,
Ведь для них и миров параллельных, наверное, нет.

Все расписано, милый, до самых пустых мелочей,
И простуда твоя так внезапна была и легка,
Как хрустальные звезды осенних прозрачных ночей,
Как бегущие прочь, потерявшие след облака.

Все расписано, милый: виденья, порывы, полет
И любовь, и остывшие белые камни планет…
Где-то в нише судьбы наше робкое чувство живет.
Для него до сих пор и названия, может быть, нет…

Тревожен бор и полон хвойной тьмы.
Не спит стихия: ветряно и зябко,
Но, Боже, как глаза твои темны,
И наважденье слов твоих — загадка,
Как шепот ветра.
Взгляд не отведу,
И если заштормит, то буду рядом —
Чужая ветка в сумрачном саду
Густого бора — лишь крупинка лада.
Так медленно далекая гроза
Крадется. Но раскаты ближе, ближе…
Беззвездный небосвод прикрыл глаза.
Он только внемлет: слушает и слышит…
Давай не станем время торопить.
Тепло к теплу еще припасть не смеет,
Но сохнут травы, хвоя просит пить,
и ливень призывает, как умеет.
И вот уже вовсю гремит гроза,
Потоки обволакивают тело…
Как не кричи теперь: нельзя, нельзя —
Но гром гремит: «Люби!
Ты жить хотела!»

Это только вода, что смыкается с небом на воле.
Это только звезда, что, мерцая, летит к берегам.
Я навеки твоя, как себя позабывшее поле,
Сплю в рассветной росе, отпускаю на волю стога.

Задыхаюсь туманом, глотая ночную прохладу.
В безымянном просторе плывут надо мной облака…
Я навеки твоя — никуда торопиться не надо,
Даже тайну разлуки уже разгадала строка.

А когда ты вернешься — я буду немой и покорной,
Будет полдень — подтянутся тени к стволам…
Мы до красной луны, что на небе появится черном,
Не очнемся от счастья судьбой отведенного нам.

Гладь озера с полоской света,
С дымком летящим костерок...
Как я хочу забыть все это —
Тебе, пожалуй, невдомек!
Молчи! Твой шепот так тревожен,
Так невозможно невозможен…

О, я прошу тебя, молчи!
Ты знаешь — все неповторимо,
Как это нежное в ночи
Твое дыхание, любимый,
Как этой странной птицы лет…
Расстанемся — и мир умрет.

Вещай, гадалка! Болен этот век!
Читай по мокрым окнам, по слезам,
Скопившимся у окоема век,
Раскатам грома, птичьим голосам,
По панике листвы, изгибам рек,

Косноязычным книжным разворотам,
По тайным рунам древнего творца
О смутном приближении чего-то
Острей начала и страшней конца,
Загадочней паденья и полета.

Гадай, вещунья, глядя мимо окон…
Не плачь, не плачь — так многое прошло,
И многое забыто даже Богом…
Но если вдруг Харон берет весло,
И если отплывает ненароком,

И правит в ночь, в немое никуда,
По следу волн, где нет надежды скрыться…
О нет, ведунья, замолчи тогда —
Неведенье милее любопытства!

Но бьет о лодку темная вода…

Со стынущих небес нездешний звук
Опустится, найдет во мне созвучье,
Позволит жить в кольце желанных рук
И нежности божественной обучит:

Пусть губы губ касаются слегка
Так медленно, так бесконечно сладко,
Как бабочки на лепестки цветка
Опустятся и, вдруг, прильнут украдкой,

Мгновенно отлетят и вновь прильнут —
Их нежность, как любовь, неуловима,
А вечность за скольжением минут
Не уследит и лишь промчится мимо.

Кредитка тает шелестом взаймы,
В сетях инета бред Армагеддона,
За хамство Pussy Riot простит Мадонна* —
Безумствуют ущербные умы.

Дождь вылизал тарелки площадей,
К шести утра зачищены помойки,
Рассвет застыл в глазницах новостройки,
Соседка варит кашу на воде.

А днем — хмельная горечь, речь пуста
И пахнет, как в метро, толпой и потом…
И быстротечно радостное что-то,
Как ягода, упавшая с куста.

И ты, любимый, хоть и не навек,
А лишь на миг короткого причастья,
Подаришь незатейливое счастье
Насмешнице капризной Имярек.

Я обернусь тебе лесной тропой,
Окликну, заморочу, уведу
За мшистый холм, колючий сухостой —
Не вспомнят, не окликнут, не найдут…

Зашепчет бор невнятные слова,
И ты услышишь этот странный звук,
От хвои закружится голова,
Айфон скользнет и выпадет из рук.

Но все же полно, уходи, прощай!
Смывает сны озерная вода,
И рвутся узы веток и плюща…
Расстанемся навеки, навсегда!

Пусть эти кущи, полные зверьем,
Черникой, голубикой и грибами
Нам не оставят места быть вдвоем,
Соприкасаясь в сумерках губами.