 |
Материалы номера № 3 (54), 2013 г.

Сергей Попов Как костер на берегу  * * *
Сколько оттуда лишнего — в нынешнем кровожадном. Брызги восторга лыжного, чайный огонь под шарфом. В белом — обрывки рыжего по-над лесным ландшафтом. Кто-то сказал, что лиственной ржавчиной сердце живо. Холод над скользкой истиной крепнет неудержимо. Свет пламенеет пристальный. Солнце свежо и живо. Сучья оплечь да просеки, встречных полозья санок. Помнишь, как мы, бесспросники, вышли на полустанок? Отогревались, видели ржавый закат в оконце. Лишним в ночной обители льдистое было солнце.
* * *
Л. В.
Нынче — неведомо где. Говорят, что в Лондоне. Экая важность, какая на карте клякса? Стоит уйти на дно, утонуть в холостяцком логове — и не зудить, ни бузить, ни в забвеньи клясться. Нынче оплечь не апрель — вечереет израни: тают значенья, скрадываются границы. Тьма наползает от Пензы, Самары, Сызрани. Где она там варганится, в чем хранится? Что выяснять обстоятельства? Результатами тьмутаракань любая горда до дрожи. С дуру блажить, с городами дружить и датами, в ночь сторожить электронку — себе дороже. В прожитом загодя — место такому подвигу. Не тороват телефон на ночные трели. Снится чудиле — точно ему не по фигу — будто бы Лондон безумно хорош в апреле.
* * *
Покуда последний киш-миш ноября — подвядший и ржавый, и купленный зря — язык холодит, ускользнуть норовит — на спелую плоть не ахти тороват — над крышами звездный бушует карбид, горит-не сгорает небесный агат — все божьи дары — это наша игра: и лето, что было как будто вчера, и юная кожа недальнего льда, и свежая сажа на горних лугах. И знанье, что больше уже никогда. И зренья обратного поздний размах. И гроздья разъятья идут на ура. И невыносимо сладит кожура.
* * *
майор рябоконь не робел плескануть по края травил прибаутки бычкуя и снова куря кря кря отзывались окрестные утки гуртом а он растекался о жизни что будет потом окончится лето и выйдет ему пенсион пошто они штаты тогда и дамаск и сион он купит участок и женится даже а что бобыльство обуза мужичьи года решето и есть тут одна а подумать то даже и две попробуй по старости все удержи в голове поедем в туретчину месяц медовый хочу с меня не убудет теперь мне не то по плечу и вправду отчалил до срока махнул на юга там черти в ущельях и летом стальная пурга чеченская ночь дагестанский осадный туман и выше вершин он за словом не лезет в карман и выхлоп табачный в края гименея течет и жизни внебрачной пурга ни на йоту не в счет
* * *
Залиты окна в округе огнями рыжими. Ражые пляшут гости: сегодня праздник. Тучи летят наобум над крышами. Направление угадаешь разве? Раз стопарик, да два стопарик — такое вспомнится, что отродясь не бывало, а ведь могло быть. Счастье бездумное, юных объятий вольница. Смотришь и видишь, но не кусаешь локоть. Не было, было сбылось, обошлось безумьем — экая разница: в памяти все едино. Звуки сливаются в резкий внезапный зуммер. Пасмурно время и бездна непроходима. Это фальцет телефонный в застольном гаме. Пляска холодных пальцев, молчанье в трубке. Можно без церемоний, по-нашенскому, руками. Если поднимешься — разом умоешь руки. Будут в прихожей прощания безутешными. Чем она, дождливая даль, чревата? Прежним потопом с призрачными надеждами? Поздно. Молчанье в трубке. Глухая вата.
* * *
Все бредит сбыться в мае оголтелом, дразнящем, как костер на берегу с любой тобой, шепнувшей между делом дикарское угрюмое «угу». Сквозных ночей недоброй половиной, заваркой растревоженного дня, прищуром жадным, лексикой совиной нагрянет пламя, отсвет наклоня. Захлеб листвы сухой и раскаленной запляшет на сетчатке по кривой. Воздушным строем, пятою колонной забвение взойдет над головой. Тридцатилетний хит об эскимосах из недр полузнакомого двора, в глазах предположительно раскосых черты и жути равная игра, внезапно проскочившей оговорки высоковольтный жалящий разряд, до радуги застиранные шторки и звяканье ключами наугад — все поплывет в наклонной карусели, раскачивая люльку на двоих в объеме сна, в коварстве «Ркацители», в свеченье вод и мертвых и живых… Собьется явь в нерастворимый сгусток, смешав в центростремительном прыжке летучих рыб, жуков усатоустых с одышкой и слезами на щеке, урчаньем зверя, опрометью робкой сорвется с перевернутых орбит совпавший пульс с гортанною воронкой в свой безъязыкий мускульный зенит.
|  |