Материалы номера № 4 (55), 2013 г.

Летит и кружится ближайший,
Высокородный и нежайший,
Из светлой вечности — свежайший
На нас с небес
Сошедший снег.

Пушистый снег —
Он ненаполен:
Возводит башни колоколен,
Сугробы воздухом полнит
И в небо хлопьями палит.

Взметая сноп, сбиваясь с ног,
В сугроб бросается щенок,
Потом, от снега ошалев,
Вздымает к небу в снеге зев.

Душа, как будто вечность чуя,
Решает: вот перекочую —
Из тела бренного прорвусь
И с белой вечностью сольюсь.

Столетние сосны над лесом встают,
Над ящером с кожей замшелой.
Здесь пращуры наши искали приют —
Меж сосен в траве порыжелой.

Так ныне и присно, во веки… Что в том?
На небе и синем, и алом
Сосновые ветви с павлиньим хвостом
Качают резным опахалом.

Пройдут сотни лет, и почтенный старик,
Текучее время осилив,
Отыщет в лесу этом ящериц лик
И сосны на алом и синем.

Небытие — всему начало,
Всему основа и конец —
Таит ничто как образец
Бескрайнего в безмерно малом.
И вот мятежное всегда
Небытие переродилось,
Тогда материя явилась
Из ничего и в никуда.

Взошли гигантские миры,
Ничтожное покинув чрево,
Цветут и множат жизни древо
По правилам ничьей игры.

Галактик пенных кружева
Сквозь мрачный вакуум прорастают,
И миллиарды звезд блистают…
Вселенная собой жива.

Но все, с чем бытие на «ты»,
Блестит и меркнет фейерверком,
И призрачно по fatum-меркам
Нисходит в бездну пустоты.

Всевластен плен небытия:
В нем тот, кто нынче не родился,
И кто вчера со смертью бился.
Там завтра должен быть и я.

Молчит прискорбное ничто —
Извечный океан без меры,
Terra incognita без эры.
И неразменно ни на что
Это великое Ничто.

Прошлое
            вырезаю,
из себя вырезаю,
как портной, вырезаю
                              ножницами.

И вылезаю,
из себя вылезаю,
из своей заскорузлой
                             кожицы.

Если бы знали,
только бы знали,
как с прошлым встречаться
                                    не хочется.

Но тихо вползает,
оно вползает
в меня — и так больно
                                ворочается.

Оно терзает,
меня — так терзает,
строит гримасы
                       и корчится.

Когда — не знаю,
совсем не знаю,
когда, наконец,
                       это кончится?!

Вниз головой?
Ложись и вой,
                    вопи,
ногами дрыгай,
но не прыгай
вниз головой.
Сожмись, стерпи
во мне, природа:
страданье
             старомоднее
                             старинного комода.
Вверх головой —
какая скука,
вниз головой —
какая мука.
Какая муха
               укусила
привычную
              земную силу,
что ноги кверху занесло?
(До неприличия
                      красивы —
у них такое ремесло.)
Вниз головой
                  и вверх ногами
идут, того
              не зная сами,
что перевернут
                     с небесами
и сад с весеннюю
                         листвой —
вниз головой,
вниз головой.

Тела с ветвистым
                        окруженьем
ложатся в лужу
                     отраженьем.

Вот в чреве зеркала
пророс
          мой острый нос
из зазеркалья;
и черный глаз,
как вопиющий глас
                          в пустыне,
исступленно стынет.
В меня глядит
                    мое другое.
В меня…
Но что же «я» такое?
Я? — Этот нос
                   и этот волос,
и этот рот,
и этот голос,
и мысль моя —
                     все это «я».
Мое живое вещество
зимою холода боится,
и в тонкой кожице таится
мое людское существо.
Мой мир во мне —
неповторим,
но только для меня
он вечен
и жив, пока не покалечен
тем внешним миром,
                            тем — другим…
И вновь затем
                    не появлюсь,
навечно растворюсь в природе —
и буду уж потом
                       не я,
а только нечто вроде…
И никогда меня не будет.
Меня?!
Да это же относится ко всем,
ведь жили раньше люди —
теперь их нет совсем.
Совсем?
Когда надгробие — утес,
поди отройся…
Но вот из грез
                    уже всерьез
кричит Сезанн-каменотес:
«Сезам, откройся!»
Как Ева из ребра,
в своих портретах
рождается Рембрандт
в музейных лазаретах.
Живет и стонет диким гласом
в обломках «Герники» Пикассо.
Пытаясь обозреть весь мир,
бредет по снегу Питер Брейгель
с охотниками на вселенский пир…
А где-то там заблудший Гегель
протаскивает мысль в умы:
Я — это Мы,
Я — это Мы.

О, зеркало моей души,
Как в жизни появиться странно,
Но этот воздух так душист,
И умирать всегда так рано…

Об этом можно думать до утра,
Но чтобы, как Ван-Гог,
                               себе не срезать ухо,
Я чувствую — заканчивать пора.
И режу я свой стих
                           Эн — точка — Солодухо.