Материалы номера № 9 (60), 2013 г.

Смастери свистульку мне на память,
вырежи из ветки молодой,
тальниковой, пахнущей грибами,
дягилем, осокой и водой.

Чтобы звуки плавали степные
по безбрежной зелени земли,
строчки б зарождались зазывные,
укреплялись духом и росли.

Пусть особо выльются наружу
из моей обветренной души
кольца дыма сладкого из ружей,
отгремевших в струях камышин.

И чтоб ветер по-над Обью плакал,
зверь лечился доброй тишиной,
я хочу, чтоб степь звенела злаком,
шмель гудел натянутой струной…

Смастери свистульку мне на память,
из талины вырежи весной,
выйду я из колка, как из бани,
с дудкой изумрудною, резной.

Пора в бега! Рога оленьи
поднять готовы серый день!
Снегами вспороты колени,
мечта — увидеть свою тень.

Пурга, открытая страница,
чистовиком летит в глаза…
В ней белой бабочкою мнится
резвушка рифма-егоза.

Под свист закрученного ветра
ездок уверенно ведет
сквозь падеру и километры
хорея сдержанный полет.

Как вдохновенное начало,
Звезда Полярная — горит,
хотя ни разу не встречала
на льду танцующих харит.

Лишь только севера кочевник
торит упорно путь в снегах
да Гончих Псов скрипит ошейник
в тех удивительных бегах.

Свети в пути,
морозная звезда,
оставь,
не упрекай меня
в бесснежье.
Ты всемогуща,
знаешь что отдать
на этом, белом,
или том прибрежье.

Ты не любима.
Новое тая,
вдруг высветишься
необычной гранью:
вот поворот ножа,
а вот тала —
поникла к долу,
выстелилась ланью.
Тепла нет от тебя.
Его не жду.
Но благодарен
свету глаз ионных,
не променяю я свою звезду
на тысячу других
в эфире звонном.

Не потому,
что ярче есть, теплей,
а то, что легкою
мечтой-снежинкой
летишь ко мне,
в объятие полей
и осыпаешь
серебром вершинки.

Растворись навсегда —
среди песен осенних,
подошедших с дождями
веселых ветров,
среди шепота листьев
и гула селений,
среди доброго баса
глухих вечеров.

То вон дятел ударит
многоточьем в березу,
чей-то хрустнет
под тяжестью дня позвонок,
то в околке,
почуяв лисицы угрозу,
испугается до смерти зайчик-пенек.

Может быть, в этом плаче,
надрывном, последнем,
нужен голос и мой,
еле слышный в бору,
чтобы всласть насвистеться
дудой однолетней
и прибиться листочком
к чужому двору?

Чтобы также влететь
в этот хор незаметно,
как жулану в декабрь! —
захотелось и все,
чтобы жить
бесконечно, беззлобно, безбедно,
как живет на руках моих
строчка Басё…

Полюблю
осеннюю остуду,
хруст стекла под пяткою своей.
Разобью
на озере посуду —
тысячи тарелок серых дней.

Это ли не счастье:
пить истому —
уходящей осени вино,
поклониться
берегу родному
и подумать о судьбе иной.

Может статься —
не видать Парижа,
Рио-де-Жанейро — не по мне,
вот Чаны да гривы как-то ближе,
еле видный колочек — во тьме,

теплая дорога в черной ночи,
мерный бег усталых лошадей
да в заре далекой —
рыси очи,
звездочка веселая
в бадье.

Брел старик в лохмотьях серых,
чуть живехонький, косой,
с удивительною верой
в свет отеческий, большой.

Не устал в пути качаться
на промокших камышах
и лениво возвращаться
к полустиранным вещам.

Вот дрова, еще сырые,
надо их потормошить,
вымыть ноженьки Марии,
а Ивану — пим подшить.

У деревни — сбрызнуть крыши,
трубы вычистить, чувал,
пошуметь, чтоб внук услышал
и спокойно ночевал...

Брел старик
в лохмотьях серых,
чуть живехонький,
косой,
с удивительною верой
в свет отеческий,
большой…