Главная
Издатель
Редакционный совет
Общественный совет
Редакция
О газете
Новости
О нас пишут
Свежий номер
Материалы номера
Архив номеров
Авторы
Лауреаты
Портреты поэтов
TV "Поэтоград"
Книжная серия
Гостевая книга
Контакты
Магазин

Материалы номера № 21 (72), 2013 г.



Юрий Жуковский
Двенадцать разгневанных Гордонов

В программе "Закрытый показ" показали и обсудили картину Михаэля Ханеке "Белая лента". Почему именно эту картину и этого режиссера — поди пойми. Может быть, чтобы явить российскому зрителю холодную бесчувственность австрийского кино (эти австрияки отобрали у нашего у Никиты у Сергеевича "Оскар" за "Лучший фильм на иностранном языке"), то ли устроить поединок имперского российского мышления с австрийским имперским же, Бог ведает. Однако, денег на телемост Первый канал не пожалел. Композитор Дашкевич высказал ожидаемую мысль о том, что наше кино лучше не нашего, противопоставив "Плюмбум" Вадима Абдрашитова Белой австрийской ленте. Противопоставление интересное, если учесть, что у Абдрашитова достаточно своего холодного конструктивизма, а "Плюмбум" исследует незаурядного подростка, черты которого концентрированы до притчи. То есть, это кино об одаренном ребенке, а кино Ханеке об обычных деревенских детях, растущих в жестко структурированной, иерархичной крестьянской общине накануне первой мировой войны. Но лучше "Плюмбум", потому что наш. Потому что Дашкевич там музыку писал. А то, что одаренность противопоставляется нашей, родной, иерархичной, жесткой, тоталитарной среде, это мы как бы не заметили. Ну да ладно. И Карамазовых Гордон вспомнил, и "к доктору" Ханеке отправил, и объявил Соколов "Белую ленту" фильмом без души, а никакого чувства превосходства нашего над чужим не возникло. И забыли упомянуть, что в холодности и бесчувственности обвиняли и обвиняют отечественно-двуязычного писателя Владимира Набокова, и огласили "приговор", что, мол, ветви, львов и оскаров всяческих вручают мизантропам бездушным, читай, лишенным российской нашей теплой телячьей духовности. И все герои немецкой деревни — монстры. Стоп. С этого места — поподробнее. Вот о сути хотелось бы сказать отдельно. В картине Михаэля Ханеке "Белая лента" показана крестьянская община и семья внутри этой общины. Семья жестко иерархична, с центральной, главенствующей в ней ролью отца, какими бы личными качествами он не обладал. Семья, как правило, многодетна, хотя и бедна. Каковы главные сквозные мотивы показа деревни в отечественном кинематографе? Романтизация до сусальности и якобы добрая чудаковатость персонажей. Наши деревенские киножители — чудики, эксцентрики. А интеллигентные герои "городских" картин — беззащитные чудики, вечные дети, которых никак не увяжешь с суровой их ролью отца или матери. И уж какая у них многодетность. Вот здесь и лежит ментальная подмена понятий. В чем правда? Правда, которой добиваются отечественные "дети Белинского" двадцать первого века? Все им реализм подавай, хоть в притче, хоть в эпике. Правда в том, что российская крестьянская община и российская крестьянская семья накануне первой мировой войны по своим структурным признакам была такой же, как и немецкая. И жили в них такие же монстры. Главное открытие для меня у Ханеке, что тоталитарная семья, с подавлением детской индивидуальности — это не только у нас, это еще и в Европе, в Австрии, где Альпы, шале и красота неописуемая. А чудик, если он, к примеру, учитель — так же почитаем, как и самый благонамеренный житель деревни. В австрийской деревне нет покосившихся темных изб, нет баньки по-черному, нет неизбывной русской тоски, есть красный кирпич, есть сходство с городом почти до неразличимости, и только один-единственный кадр, там, где кирпичный дом огорожен деревянным забором, по периметру (кажется, это называется "палисадник"), пронзительно ассоциируется с деревней русской. Отечественные киночудики, которые, как персонаж Мягкова в "Иронии судьбы", лет до сорока пяти живут с мамой, непредставимы в роли почтенных бюргерских отцов семейства. Но это сейчас, когда тоталитарность крестьянской общины пострадала мало, только сами деревни полуразрушились. А что в отечественном кино разных эпох? Какой показана деревня, начиная примерно с тридцатых годов? Косной, отсталой, пока не пришли чудо-спасители большевики. Затем — героико-романтический тренд а‑ля "Кубанские казаки". Во многих фильмах, конечно, присутствует отпечаток культов отца и матери, но дети уже все увереннее поднимают на них руку, вырастая до духовной мощи Павлика Морозова. Потом настала в кино эпоха чудиков деревенских, которые в реальности относительно крестьянской общины — "внесистемные элементы", однако, ментально такие же тоталитарные. Итак. Только из картины австрийской узнаешь о том, как структурно была устроена деревня. Из какого сора детских травм росли будущие диктаторы, которыми до сих пор полна и земля русская. Почему Австрия легче переболела этим? Может, потому, что пытается понять правду, осмыслить себя? Россия создавала либо пропагандистский миф о собственной деревне, либо лукаво уклонялась от правды. И вопиет теперь Соколов в своей маленькой вере: "Души нет в этом фильме!", ибо ассоциативно соотносит персонажей Ханеке либо с мифическими персонажами российского деревенского киноэпоса, либо с чудиками. Да, еще в последнее время деревня наша сериальная — это то место, куда убегают мачо-правоохранители от бандитских разборок и трудов праведных по ликвидации врагов коррумпированных, и, конечно, находят там простую русскую бабу, и все наносное, клубное, тусовочное, нисходит с них, и живут они в срубе бревенчатом, делая вылазки для выполнения заданий партии, возвращаясь к духоспасительным речке и лугу. Да и попов большевики после семнадцатого ликвидировали, а теперь их выращивают массово, для освящения речки и луга.
Только из фильма Ханеке я понял, почему Фрейд такое серьезное внимание уделял роли отца, поскольку я не видел таких отцов в нынешней реальности. Фрейд, кстати, тоже из Австрии. Александр Гордон в начале программы бодро наехал на Ханеке, бесстрашно изобличив в нем мизантропа, и покраснел и растерялся несколько от неожиданного отпора. Ибо российские режиссеры обычно молчат, терпят наезды Гордона. У того есть в руках секретное оружие, неистребимый аргумент — эфир на Первом. И продюсеры российские покорны, аки агнцы, эфира ради. Для Ханеке это была очередная пресс-конференция, коих по миру у него было множество. И он легко и непринужденно ввязался в дискуссию. Потом его "отключили", превратив в слушателя. Потом торопливо задали вопросы, экономя деньги Первого, затраченные на телемост. Потом, когда Ханеке уже не видел, Гордон оправдывался, мол, как я его мизантропом обозвал, а он ушел от ответа, на кушетку его, к Фрейду, — демонстрируя свою собственную глубокую провинциальность. Мы тут, дескать, и не таких маститых мочили, мочим мы, самоцель у нас такая. У нас каждый режиссер ответит за все, что снял и не снял, и за то, что режиссер, и за то, что есть. Перед Гордоном всея Руси.
Это кино, "Белая лента", — про нас. Поскольку бабушки наши, когда были юными, а они ими были, не смели сказать никакого поперечного слова отцу своему и матери своей, не могли взять что-то со стола, будучи детьми, во время совместной семейной трапезы, пока не взял отец, за это могли получить ложкой по лбу. И дедушки — тоже. Они жили бедно, но многодетно. Уважение к сельскому врачу, учителю — несравнимо с городом. Наше общество — наследник тоталитарной крестьянской общины и отколовшихся от них рабочих. Выращенные тиранами сельские люди и близкие к ним по ощущению мира правят нами. И об этом мы, как всегда, узнали из зарубежной картины.
А "Белая лента" — фильм изысканный по построению кадра, изображению, кино высокого класса, притча о деревне перед первой мировой войной, основанная на реальных, диагностически точно преподнесенных событиях, заслуживает тех призов, которые он получил. Не вина австрийских горнолыжников, что они едут чуть быстрее прочих.
Пара человек в студии разгневанного Гордона, ниспровергателя имен, пытались говорить, собственно, о кино. Гордон заявлял в начале, что фильм получил множество призов, например, за операторскую работу, и нам предстоит сегодня большая работа, — сказал Гордон. Но ни о работе художника, ни о работе оператора, ни о работе режиссера мы не услышали ни слова. Пришедшие в студию искали свой смысл, конечно, в собственных ассоциациях. Но ладно бы смыл. Сейчас принято говорить о детских травмах режиссера, о состоянии его различных органов, о политике, давящей на решение жюри. В духе 37‑го года. И о холодном конструктивизме как о родовой черте не нашего кино. Кино наше теплое, как беззастенчивый, малохудожественный вымысел о нашей деревне. Большая работа была проделана в студии, и она не удалась.
Либо всех на кушетку к Фрейду, либо давайте делать искусство и говорить о нем без местечковых комплексов.



Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru