"Поэтоград" № 43 (94), 2013.

Игорь Павлюк — известный украинский поэт, один из ярчайших представителей современной литературы Украины, в творчестве которого мифопоэтическая традиция органически переплетается с классическими канонами и постсовременными инновациями.
Родился в Украине (Волынская область) 1 января 1967 года.
Учился в Санкт-Петербургском военном училище, строил дорогу в Забайкальской тайге, работал журналистом (в том числе в религиозной прессе), на радио.
В 1992 году окончил Львовский государственный университет им. Ивана Франко, факультет журналистики. С 1987 года жил во Львове. С 2003-го года — в Киеве.
Лауреат Народной Шевченковской премии (Железный Мамай), международной литературной премии имени Николая Гоголя "Триумф", премии имени Григория Сковороды и многих других.
Автор более 30 книг.
По композициям стихов Игоря Павлюка созданы театральные постановки. Его пьеса "Вертеп" входит в репертуар Львовского драматического театра имени Леси Украинки.
Произведения Игоря Павлюка переведены на русский, белорусский, польский, английский, латышский, болгарский, японский языки.
Отдельными изданиями вышли книги лирики Игоря Павлюка в США, Польше.

Как на березе — шрамы белых лезвий:
На черном марте — пятна февраля.
Душою пьяный, грешным телом — трезвый,
Я в бодуне с банкета короля,
Где пил вино из чертового рога
И с юной ведьмой чокался на "ты".
Змеиным сердцем плавилась дорога
В небесный град. К Воротам Золотым.

Нагие звезды воронов безгнездых
Несли свой крик в историю и в смерть.
И кони гневно раздували ноздри,
Степных волков предвосхищая шерсть.

Как в морду пса, я вглядывался в море
И видел птиц с глазами рыбьих змей.
Себя шутя готовил к смерти скорой,
Как дед когда-то — полюшко к зиме.

Смеялась смерть,
Размахивая флагами,
И визы жгла в палаточной тиши.
А кости ребер — это дрот концлагеря
Для диссидентки маленькой — души.

Запущен пращей вечный корень камня, —
И слава слов летит во все концы.

Кругом весна.
Но так грызет тоска меня…
И жизнь — мертва.
И живы — мертвецы.

Полоска странгуляции — дорога.
Идут две бабки
(Смерть кого-нибудь —
Одна из них): от Бога или к Богу?
А путь — пространство?
Или время — путь?

Разжиженным стеклом редеет голос.
Бледнеют на артериях следы.
Мы, возвращаясь, платим сердцем голым.
Уходим в воду, выйдя из воды.

Кайфуем между будущим и прежним,
Где "черный ящик" в твой обтесан рост.
И кровью с медом светятся черешни —
Нахальные бастарды падших звезд.

Но старый цвет пчелой не обесчещен.
Он пережил последний сон снегов
И незаметно сам стал снегом вещим,
Что сыплет речью бессловесных слов.

А бабки все идут…
Их пересуды —
Про та да се:
У них нейтралитет.

Идут в Ничто и вышли Ниоткуда.
Тем более, что муж одной — поэт…

Эта жаркая грусть.
Амазонки. Вечерние кони.
Танец смерти, змеясь, завивается в черный ручей.
Журавлиным ключом правоверные жмутся к иконе.
Только я, — как ничей.

Я ничей до поры.
Ночь, — как уголь на крови.
Что скажешь?
Синей глиной залеплены веки:
Слепыми идем.
Я рассвета напьюсь и наемся охотничьей каши.
И умоюсь дождем.

Если песня — наш хлеб,
Я, наверное, — сам себе пекарь.
Пел поэтом-дитем. Нынче гуру-поэтом пою.
В катакомбах костей тарахтят ледяные доспехи.
Здесь в аду реют чайки — и ползают змеи в раю.

Облака, настоявшись на соснах, белеют грибами.
На извечных болотах нездешний цветет небосвод.
Что тут скажешь еще?
Я в лесу, — как в Софиевском храме.
Здесь душа не умрет.

Лето уснуло — и смерть над лугом.
Жизнь, — как листочек рваный.
Ползи по нему хоть до Джомолунгмы
Божьей коровкой — в свою нирвану.

А я, возвратившийся с Того света,
Уже не хочу Суда.
Дешевые драмы душевных веток
Сломаны... Все — вода.

Небо стареет шекспировской Данией.
Ветер в подмышках крон.
Все мы туда попадем когда-нибудь,
Покуда не спит Харон.

Заячьи глазки русалок сонных.
Травы. Костры. Зола.
Даль, одержимая лунным солнцем,
Зарастает цветами зла.

Что мне — дощатые, человечьи ли —
Поле, полова, пол?
Я все равно шагаю по вечности
На золотой престол.

Рыжая проседь пахнет вокзалом.
Гаснут дороги жил.
"Жил"... То есть, жил, — или показалось?
Ясли родных могил.

Страх безголового в изголовье,
Будто без хлеба — соль.

Завтра нас всех умертвит любовью
Нежная гейша-боль.

Живу. Учусь я ненавидеть злато,
Познав покой и счастия, и гроз.
И женщины (волнением объяты)
Дрожат и косы кутают в мороз.

В зеницах заблудился я и в звездах,
Мой хлеб пропах церквями и вином.
И глубоко во мне скрипит колодец,
Идет мой правнук от него с Днепром.

Печаль все гуще. Всхлипы мотыльковы.
И в одиночестве из носа кровь.
И мелет кто-то туго и медово
Мои секунды в полноте стихов...

Тишь до предела. Смотрю на море. Чего-то жду.
Чего б дождаться в мои-то годы порой вечерней?
Один.
Свободен.
Водой искрюсь я.
Огнем теку.
Ложатся в руки с интимным вздохом от чаек перья.

Да вдруг ворвется соленый ветер, тишь схватит в плен..
Не то ребенок заплачет тонко в утробе мамы.
И нету боли, нагое тело — как манекен.
Где были песни — теперь товары, где храмы — хамы…

Как снег колонны, как роза парус, луна — лимон.
И виноградник на скалах вьется, где я, где мы…
Под стать сосудам богов античных разросся он.
Звезда и море, слеза и лавры, в ночи громы.

А сердце бьется рыбешкой в сетке.
Грудь в винных пятнах…
Испортил нынче немало крови — стихи карай.
Меня все больше волнуют травы, а люди — вряд ли.
Меня все тоньше волнует море и снежный рай.

А я-то, я-то? Кому я нужен — на вечный миг?
Порывы духа, коварство плоти сполна испиты.
Фрагмент из жизни уже прожит и
Он — черновик.
А новый.. снова..
Я предвкушаю, что будем квиты…

За листопадом — снегопад, за снегопадом…
Опальный свет, опавший цвет родного сада.

И чарка душу не берет, и сабля — тело.
Любовь звезду мне принесла — и улетела.

Как в молоке, уста черешни — в первоцвете.
Играют дети. Просто рай на белом свете.

Рисунки воском — писанки, над караваем.
Мы это прячем в снегопад, а то — скрываем.

Как будто рыбкам золотым над водопадом,
Дрожать от грешности святой шахерезадам,
Хоть сказки новые они опять находят.

За златопадом — сребропад.
Так все проходит.

Материалы номера № 43 (94), 2013 г.