 |
Материалы номера № 48 (99), 2013 г.

Сергей Арутюнов «Нижние котлы»
М.: «Вест-Консалтинг», 2013
На стрельбище в охранении, за стеной бетонного бункера, рядом со сброшенными змеиными «чулками» два курсанта под мерное жужжание калибра, покуривая, травили анекдоты про Брежнева. Тридцать лет и три года назад. Нет уже ни страны, которой они присягали, ни системы, которая рухнула на глазах, так и не утянув всех в обещанное еще дедам «светлое будущее». Осмыслить происшедшее с нами и вокруг за недолгий этот срок можно в категориях вещественно-материальных. Или сборкой-разборкой иного предмета — собственно, души: в ощущениях, приятии-неприятии, слабо-не слабо, в парадигме чувств, впечатлений, оценок. А когда катализатором такой духовной работы станет поэтический труд не привыкшего к лести автора, например, книга стихов Сергея Арутюнова «Нижние Котлы» — само занятие от этого только выиграет. Поехали…
Сто раз, как мух, могли прихлопнуть, Когда, стартующе пилотны, Летели в слякотную копоть Инопланетные биллборды, Мусолившие фальшь-оттенок То кож свиных, то булок ситных Изображеньем гнусных девок И сопряженных с ними скидок. Завешен кризис-мастерами, Мир становился все убойней,
У поэта не бывает рецептов, как лечить больное общество, но диагноз он ставит точный: за короткое новейшее время в державе нашей многое пошло наперекосяк: госкапитализм с феодальным оскалом не панацея, коррупция всех сфер жизни государства и отношений между людьми не лечится эскулапами в законе или рясе, растущая пропасть между потребителями сверхдоходов и теми, кого давно и изощренно «доят» и дурачат на каждом шагу — неимоверная. Образование делает «мертвые петли», науку вот-вот выселят из палат и умов, медицина становится уделом здоровых, но богатых. Вроде и не смута, и не безвременье, но веселого мало. Мерилом многого в жизни стал кошелек. Вот и лирический герой Арутюнова «исчерпал благие ипостаси: отец и муж, хозяин и рабсила»: будущее туманно, настоящее трудно, прошлое… В прошлом видится потерянный стержень — теплились надежды молодости, строились планы-перспективы, а потом, по старинной застольной присказке, игра досталась тем, кто вистовал… В книге об этом.
Нас продавали в розницу и оптом, А нам казалось, что торгов не будет.
Это в 90‑е рассчитались на первый-второй шеренги отцов‑сыновей и далее по нарастающе-убывающей. Не случайны датированные заглавия стихов — 1991, 1993,. Вехи, недалеко отстоящие, словно эпохи, в которые жизнь человека вместить-то как? Растянуть, порвать, а потом слепить словно аппликацию? Впрочем, не ново сие в Отечестве моем — в строках то тут, то там прямая перекличка с иными временами:
Ты слышишь, небо, как подходы общи, И хаос вещ, и обречен Олег? А эти твари — договорятся. Крепка порука среди бояр. В те дни, когда горели наши вотчины, Мы небо ни о чем не попросили, Поскольку весть несли, что вести кончены До самой мглы. До светлой парусии.
При всей доступной разговорности поэтической речи Арутюнова с едкими вкраплениями слэнга улицы и элит или нарочных транслитераций иноязычных мемов, больно отдается внутри то словцо, то фраза, попавшие в окружение.
Хохлы с хачами юзают мэйклав.
Это ведь у взрослого мужчины с четким кодексом языка и чести от реалий беспредела выговаривается горечь и ирония на плохо переводимом средне-русском разговорном: салабон, пипец, сытая жрачка, пендали, бабло — о чем? Посмотри в окно, включи зомбоящик, зайди в контору, супермаркет, банк… Потребительская корзина — это мы. Нас потребляют цинично, нагло, подло — в открытую и втихаря.
У них не то, что у мелких сошек, — Семейный бизнес на всю страну. Вольно клеймить им убийц усопших. Мелите воду, а я всхрапну.
В этом и есть гражданственность, если речь о поэзии — не увиливай от порочного, больного и безрадостного в окружающей повседневности. Обдумал — скажи. Правду-матку, а не экивоками петляй. Мутное сегодня требует ясного ума и слова. И Арутюнов говорит, ибо время поразмыслить было (это его восьмая книга стихов, есть в ней даже какая-то этапность — меньше приглаженных строк, больше жестких, колючих эпитетов, рубленного как с плеча высказывания):
Вечность пахнет керосином И не хочет быть иной
Картинки повседневности — как крупнозернистые фото, любая деталь, штрих — то убийственны, то физически болезненны.
Поземка стены облупила Блевотиной в потеках сивых… Друзей-сидельцев половина Скользит по краю новых сидок. Так что ж ты блеешь про успехи, Судьбы тщеславная овечка? Въезжают цепкие узбеки В квартиры выбывших навечно.
Действительно, читаешь, и — «что ни слово, по самой кромке»:
Направо инфаркт и налево инсульт, А прямо — убит за квартиру. Вышли родом не из тех двухсотых, Что на яйцах колют коловрат. Нет у нас ни пафосных высоток, Ни колосьеносных колоннад.
И «вообще над сумерками речи» автор поработал — сумерки проступают наглядно в густом замесе пограничной лексики, транслита, жаргонов и терминов из всех сфер жизни, разных пластов языка. Неологизмы со старославянскими морфемами и кальки заморских брэндов, птичья лексика гламурных тусовок, словечки из фени, просторечия и возвышенный штиль. Фухх, а не чересчур ли по уши в это? А не чересчур. Ломка идет не только по венам и предсердиям, но и в мыслях, а значит — речи. В строках Арутюнова такое вавилонство оправдано, пусть и горчит, и саднит от него язык, режет слух, колет глаз. Поэт стихами своими будто спрашивает: ну как, где мы — пузыри еще пускаем в трясине бездуховности-бессловесности по горло, или уже того?..
Пока была жива твоя Гиперборея, Ты поднял белый флаг, но стал еще черней, Когда в последний раз тебя Программа Время Будила и звала копать стране червей.
Да нет, остановиться не вариант. Жизнь сама не даст, пока она в тебе:
Вперед, скотина. Правила просты. В таком пути последнему кретину Поможет не испортить борозды Вязанка дров, растершая хребтину.
Двое — те, что, на стрельбище в начале, тоже прошли свое, каждый. Лишние войны, безденежье, поиск пути, лохматые 90‑е, семьи на плечах, уходящие старики старшие, трудный выбор каждый день. И так крутило, и эдак вертело… Знают, как бывает на грани и за ней. Один стал успешным ресторатором, другой — чего-то достигнув, снова слетел с горы и карабкается по-новой… Рассчитались, на первый-второй. По-своему. Вот и у автора:
И по затылку легонько гладят Блатные духи твоей земли. Ни в недостаче, ни в лихве Ту нашу меру не судили Ни наши бати в галифе, Ни наши матери в сатине.
Ностальгия, грусть с желваками, сжатые кулаки — знакомое каждому русскому мужчине, будь то первый или второй.
Лохов помилуй. Остальным обломится, О них еще не раз мы щебетнем, Когда нагрянет осень-уголовница И кликнет пидорасов с чифирем.
Дальше:
И мы костяшками хрустим, Крутя один и тот же ролик Речных полотен и холстин, К нулю стремящихся героик.
У лирического героя свой счет к Родине — не о мелких обидах, пацанских соплях, битых носах-коленках разговор — история индивида и драмы целых поколений, то востребованных, то отвергнутых страной — то тут, то там.
Феодальная альфа-матерь, Чьи сентенции так визгливы И манера так агрессивна, Если корчится чахлый воздух, И лысеет к зиме резина, И седеют глаза у взрослых. … Жемчуга же под ноги сыплем, Не горошины погремушек… И с каким безусловным хрустом Ты их колешь в чугунной ступке, В одичалом пространстве русском Озираясь при каждом стуке.
Хоть мы и не в Ганзе, но по-своему гамбургский этот счет: березки-осины дело, понятно, трогательное, а выкошенные своими-чужими деды, а наследующие невнятное и непонятно чье государство сыновья-внуки (да и будет ли что наследовать после нас — вопрос вопросов). Потому и перед отцами стыдно — не они просрали-таки страну: многократно обесцененные избирательные фантики, конституция-фэнтези, мультяшные права, истощенные закрома, природа, загаженная мятым пластиком, расползающиеся заразой безвкусица и безыдейность. И все же — скрипя зубами — надо идти, дальше:
Но сколько раз я не ломался, Не застрелюсь и не повешусь, Поскольку та же биомасса, И знак, и суть, и принадлежность.
Мучительные вопросы, ставит наш ровесник, состоявшийся взрослый мужчина, отец, глава семьи, невиртуальный патриот и поэт. Ищет ответы и не одинок в поисках. Для того, наверное, читатель возьмет в руки эту книжку с неоднозначным названием «Нижние Котлы», чтобы погуглить в себе самом — то поглощенная Москвой некогда известная темным и светлым прошлым деревня на Большой Серпуховской дороге, коим история не знает предела, или дантовские круги Чистилища, которые не обойти, не перепрыгнуть, как и камень у развилки — ни державе нашей, ни людям ее? Ради памяти предков и ради тех, кому еще в ней жить, любить и создавать, что бы с нами не стряслось.
Судьба меня жалела: Пекись да индевей. — Отец, а как же лето? — Не до него теперь. И словно бы тумана Порвали тетиву — — А как же лето, мама? — Прости. Не дотяну. Колышется осока, И слышно от реки: Лети, сынок, высоко. Внучонка береги.
Александр ПАВЛОВ
|  |